Валерий Плотников

«Я ДОСТАЮ ЕМУ ВСЕ ТОМА БРОКГАУЗА И ЕФРОНА, А ОН МНЕ — ФОТОАППАРАТ»

— Валерий Федорович, раз уж вы сразу обозначили, что техника Canon у вас не в почете, расскажите, на что вы сейчас снимаете.

— Я часто пользуюсь цифровым фотоаппаратом Nikon, у меня есть Leica, о которой я всю жизнь мечтал, но моя любимая камера — пленочный Hasselblad. В советские годы я тоже снимал на Hasselblad, это совершенно роскошная техника. Насколько я знаю, первые снимки человеческих отпечатков на Луне американцы делали фотоаппаратами именно этой фирмы. Кажется, их до сих пор используют для съемок в космосе.

— Вы помните свою первую камеру?

— По-моему, это был Asahi Pentax. Но Высоцкого я снимал уже на Hasselblad, на фотографиях даже видно две зарубки — фирменная отметина этой камеры. Причем фотоаппарат был не мой, мне приходилось одалживать его у фотографа Эдика Крастошевского. Часто я банально не мог организовать съемку: у меня не было ни своей камеры, ни своей студии, а все мои персонажи — люди занятые, с жестким распорядком дня. Свести героя, свободный Hasselblad и пустое помещение было очень непросто.

— Когда вы смогли позволить себе собственный Hasselblad?

— Это было в середине 70-х, причем я его даже не покупал. Сейчас бы это назвали бартером: один американец русского происхождения предложил обмен — я достаю ему все тома Брокгауза и Ефрона, а он мне — фотоаппарат. Это было как раз в год полета «Аполлон» — «Союз», он работал на программе с американской стороны, а наш КГБ пытался склонить его к сотрудничеству. Американец не соглашался, на него пытались воздействовать, и одной из таких попыток стала статья в газете «Известия».

История была следующая: американский шпион, а раз человека не получилось завербовать, значит, он шпион, приехал, нашел известного фотографа, привез ему Hasselblad, а на вырученные деньги, хотя денег никаких не было, купил черной икры, чтобы потом торговать ей в Нью-Йорке. Ну, народ и сейчас всему верит, даже тому, что наших танков на Украине нет, а тогда люди и вовсе все транспонировали на советский образ жизни. Если у нас можно продавать черную икру на черном рынке, почему в Америке нельзя?

— Ваша фамилия в заметке была?

— По-моему, была. Мне до сих пор забавно: это же сколько икры нужно было купить, чтобы торговать в Нью-Йорке! Так или иначе, сейчас у меня уже три Hasselblad и я продолжаю традицию Крастошевского: одалживаю камеру молодому коллеге, чтоб у него была возможность практиковаться. Сейчас фирма производит цифровые камеры, но когда я вижу порядок цен, особенно с учетом нынешних колебаний курса, я понимаю, что пока обойдусь имеющейся техникой... Цифровой Hasselblad стоит в районе 40 - 50 тысяч евро.

— Фирма-производитель не предлагает вам рекламное сотрудничество? Мол, посмотрите: знаменитый российский фотограф снимает на нашу камеру...

— Им, к сожалению, это не нужно. Такая аппаратура говорит сама за себя, а особой заинтересованности в нашем рынке у них нет — не такой уж он емкий, чтобы проводить подобные акции.

«PHOTOSHOP НУЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ИЗБИРАТЕЛЬНО И ИНТЕЛЛИГЕНТНО»

— Как фотограф вы сформировались в советскую эпоху, до сих пор активно снимаете на пленку. Удалось ли вам освоить PhotoShop или какие-то другие редакторы изображений?

— Я не очень дружу с электроникой, но у меня есть сын, который замечательно во всем этом разбирается. Я считаю, что PhotoShop нужно использовать избирательно и интеллигентно — так сказать, в мирных целях. Многие риски я стараюсь снизить еще при съемке, но, например, чтобы убрать у дам излишние тени под глазами, я часто прошу лаборанта слегка отретушировать кадр. Девушки обычно остаются довольны. Или я всегда привожу пример с портретом Наташи Гундаревой в окошке. Когда я присматривал место для съемок, случайно наткнулся на дом с такой серой североморской истрепанной ветрами старой рамой. Я договорился с Наташей, мы приехали к этому дому и увидели ядрено желтую сосновую раму — хозяин хотел как лучше. У меня тогда все внутри оборвалось! Когда, спустя много лет, я выпускал альбом, то вспомнил эту историю и снова пожаловался сыну на несправедливость, а он сказал: «Никаких проблем». Что-то где-то пару раз нажал, и на моих глазах янтарно-желтая сосна на мониторе компьютера превратилась в ту самую состаренную благородную древесину, которую я когда-то выбрал.

— Сколько лет понадобилось, чтобы восстановить историческую справедливость?

— Дайте вспомнить... Это фотография 1981 года, а альбом мы выпускали в 2008-м. Получается, 27 лет прошло! Или еще у меня есть снимок Зимней Канавки в Петербурге: мне всегда очень не нравилось, что в конце такой прекрасной перспективы — дома и деревья. В Венеции все каналы уходят в море, а тут эти дурацкие стволы, посаженные советской властью.

Я попросил Степу (сына), чтобы он убрал дальний берег, и получился совершенно венецианский мост! Помню, когда я снимал, все было загажено жестяными банками и другим мусором, рядом висел огромный ГАИшный «кирпич»... PhotoShop помог исправить этот вид, так хорошо Зимняя Канавка не выглядела никогда, только на моих фотографиях.

— Разве задача фотографа не в том, чтобы бережно хранить эпоху? Мусор ведь был частью городского пейзажа, без него фотография выглядит менее правдоподобно.

— Я согласен, эпоху нужно хранить. Но от того, что в кадре мусор, обстановка не становится исторической. Вот фотографии Высоцкого я сохранил в первоначальном виде, по снимкам из серии «Серенада» (знаменитая серия снимков, на которой Высоцкий с гитарой в руках будто бы исполняет серенаду для Марины Влади — прим. ред.) видно, в каких антисанитарных условиях проходила съемка. Дело было на кухне Леонида Витальевича Собинова (Плотников много лет женат на внучке известного оперного певца Собинова — прим. ред.). Если приглядеться, видны провода, потертые стены... С годами это приобретает какой-то объем, передает ауру того времени и потому может быть кому-то интересно. А мусор — вряд ли.

Этот вопрос напоминает дискуссию с моими друзьями, которые переживают, как же кино и театр будут существовать без мата. Они аргументируют: ведь улица говорит так! Замечательно. Их улица говорит, а моя — нет. Я не очень представляю, что может дать мат в художественном смысле и не считаю, что это непременный атрибут искусства и показатель правды жизни. Или нужно признать, что мы дожили до такой правды жизни, что даже интеллигентные люди считают, что без мата им никак не обойтись.

«К СОЖАЛЕНИЮ, Я УВЕРЕН, ЧТО СЕГОДНЯ ПРОЦЕНТОВ 60 ПЕТЕРБУРЖЦЕВ ГОЛОСОВАЛИ БЫ ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕ ГОРОДУ ИМЕНИ ЛЕНИНА»

— Во многих интервью вы рассказывали, что в советские годы, несмотря на степень известности ваших персонажей и частоту, с которой публиковали ваши снимки, вам с семьей жилось непросто. Помните момент, когда поняли, что можно вздохнуть с облегчением и не считать каждую копейку?

— Наверное, когда рухнул СССР и страна стала приближаться к стандартам жизни... Не могу сказать, что к мировым, но, по крайней мере, к человеческим. Тогда за хороший труд вдруг стали хорошо платить. Я всегда говорю, что Михаилу Сергеевичу [Горбачеву] сначала нужно сказать спасибо, а уже потом критиковать. Мне кажется, он был воспитанником старой системы и ему тоже было непросто перешагнуть из одной жизни в совершенно другую.

— Ваша нелюбовь к советской власти — от того уровня жизни?

— Я не могу однозначно сказать, что это вопрос финансов или некой «совковой» эстетики. Причина, скорее, в унизительном образе жизни — я не понимаю, зачем нужно принижать человеческое достоинство, погружать людей в ложь. Кажется, мы опять возвращаемся к такому положению вещей, причем достаточно стремительно. Это снова будет жизнь несчастливых людей, которые хотят, чтобы все вокруг тоже были несчастны. Вспоминается старая байка про барыню, которая в 1917 году выглядывает в окно, видит беспорядки и спрашивает своего слугу, что такое революция. Он ей объясняет: «Революция — это чтобы не было богатых», а она грустно отвечает, что в ее время люди хотели, чтобы не было бедных.

— Вы задумываетесь о том, чтобы покинуть страну, которая движется таким путем?

— В свое время от этого решительного шага меня удерживало осознание, что весь этот объем работы за меня не сделает никто. Я ездил в Америку и видел, что там профессионалов предостаточно, и в моем переезде просто не будет высокого смысла, зато своей стране я нужен. Если при Горбачеве и Ельцине все надеялись, что мы выкарабкаемся, будем стараться и когда-нибудь начнем жить достойно, даже не в плане обеспеченности, а в плане каких-то убеждений, то сейчас, к сожалению, многие интеллигентные люди в моем окружении думают об эмиграции.

Очень грустно узнавать, как мои ровесники готовят варианты для своих детей и внуков где-то за пределами России, потому что окончательно поняли, что здесь никаких вариантов не осталось. Кое-кого из людей, принимающих решения, я знаю лично и понимаю, что по внутренним убеждениям они совсем не те, кем пытаются казаться на трибуне. Но все хотят как-то жить, получать зарплату сенатора или депутата. Про себя я думаю, что мне, наверное, уже бессмысленно куда-то уезжать. Кроме того, я очень люблю свой многострадальный Санкт-Петербург...

— Кстати, о Санкт-Петербурге. Слышала, что вы были лично знакомы с Анатолием Собчаком и вдохновили его на идею переименования города.

— Не совсем так. С Собчаком нас познакомила и сдружила Алла Пугачева, мы стали общаться. Я сделал Анатолию Александровичу официальные фотографии, на которых он изображен в качестве мэра Петербурга, потом они разошлись по всему свету. Он узнал, что иногда я публикую свои фото под псевдонимом Валерий Петербургский, заинтересовался, узнал историю такого прозвища. Во многочисленных интервью советского времени меня спрашивали, почему я «Петербургский», и я всегда отвечал, что буду носить псевдоним до тех пор, пока мой город не откажется от своей «воровской кликухи».

Вот Фидель Кастро обещал сбрить бороду, когда построит социализм на Кубе, а мои убеждения таковы, что я не откажусь от псевдонима, пока мой город не переименуют! Почему кликуха «воровская»? Все революционеры отказались от своих настоящих фамилий так же, как это происходит в какой-нибудь воровской шайке (вспомните Соньку-Золотую ручку). Собчак проникся идеей и вынес ее на городской референдум. Я был безмерно благодарен жителям, потому что не ожидал, что большинство тогда еще ленинградцев поддержит инициативу. Правда, к сожалению, я уверен, что сегодня процентов 60 петербуржцев голосовали бы за возвращение городу имени Ленина.

«БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ РАБОТЫ Я ПРОДЕЛАЛ К 40 С НЕБОЛЬШИМ ГОДАМ»

— Вам удалось заснять людей, принадлежащих к уникальному пласту советской творческой элиты: Высоцкий, Райкин, Абдулов, Ахмадуллина, Смоктуновский... Были ли те, с кем вам хотелось бы поработать, но по каким-то причинам не удалось?

— Такого, чтобы хотелось и не удалось, кажется, не было. Сейчас я вообще совершенно спокойно к этому отношусь и понимаю, что время мое прошло, свое дело я сделал. Как писал Жуковский, «не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были». Когда я перелистываю свои альбомы, думаю: когда я физически успел все это сделать? Это действительно срез советской культуры, интеллигенции, и большую часть работы я проделал к 40 с небольшим годам. Сейчас я уже, как говорится, почиваю на лаврах. На моих снимках — самые разные люди — от Лихачева до Пугачевой. Я горжусь, что выпустил третий альбом, посвященный Высоцкому, но точно так же горжусь шестым альбомом, который целиком про Смоктуновского. Иннокентия Михайловича, кстати, я снимал даже чаще, потому что он знал толк в съемке и любил это дело.

— Кого вы сейчас снимаете? Есть молодые персонажи, которых можно поставить в один ряд со звездами с ваших старых снимков?

— Во-первых, я уже не снимаю так много, как раньше. Во-вторых, кого считать молодежью? Сережа Безруков, скажем, уже не молод, про Олега Меньшикова, которому за 50, так тоже сказать нельзя, но для меня они представители более младшего поколения. Из совсем по моим меркам юных я успел снять Данилу Козловского и Лизу Боярскую — с Михаилом Сергеевичем [Боярским], которого я тоже фотографировал, мы смеемся, что скоро у меня в кадре окажутся его внуки. Но я спокоен, потому что у нового поколения есть свои «певцы», свои профессиональные фотографы. И я вряд ли могу их чему-то научить, потому что мой прием очень прост и очевиден, и это не вопрос техники — просто посыл идет от сердца. Другое дело, что если положить рядом фото моих персонажей и снимки группы «Блестящие»... Но тут уже дело не в фотографе.

— Кого вы выделяете из современных российских фотографов?

— Михаил Королев, Владимир Фридкес, Гоша Семенов, Влад Локтев. Боюсь кого-то забыть. Есть дюжина профессионалов, также есть много крепких, как сейчас говорят, фэшн-фотографов, которые делают свое дело на достойном мировом уровне.

— Как вы относитесь к тому, что сфера фотографии сегодня тотально коммерциализируется, и люди зарабатывают, проводя сомнительные мастер-классы и однотипные съемки свадеб?

— Я не считаю, что это зло. В свое время, когда нас, профессионалов, на всю страну было человек 5, меня любили спрашивать: когда фотография в СССР подтянется до мирового уровня? Я отвечал, что это произойдет, когда у населения появятся деньги и фотоуслуги станут востребованы. Сейчас ко мне регулярно обращаются с просьбой прокомментировать работы Кати Рождественской (российский фотограф, главный редактор журнала о звездах «7 дней» — прим. ред.), которую я знаю с детства и даже снимал с родителями в Переделкино. Я всегда говорю: все нормально, это часть светской жизни Москвы. Может быть, это не имеет отношения к искусству, но ведь и я сам за редким исключением свои снимки искусством не считаю. Во всем мире в крупных городах есть фотоателье, куда вы можете прийти с семьей, женой, любовницей и заказать себе, как сейчас говорят, фотосессию. Это такая же сфера услуг, как кафе и парикмахерские. В свое время я сам мечтал, чтобы у меня была студия, как у Карла Буллы или Наппельбаума, и я бы делал людям достойные портреты на память.

Ильсур Метшин и Рустем Валиахметов из музея соцбыта, на базе которого планируется создать музей Высоцкого, на открытии выставки Плотникова

«СУДЬБА МУЗЕЯ ЗАВИСИТ ОТ ЕГО БУДУЩЕГО ВЛАДЕЛЬЦА»

— На открытии выставки Высоцкого в Ратуше вы подарили 5 своих работ возможному будущему музею Владимира Семеновича в Казани. Расскажите немного об этих снимках.

— Одна из работ — это коллаж, современный макет обложки пластинки, которая была подготовлена к выпуску в середине 70-х. Там должно было быть два больших виниловых диска: на одном свои песни исполняет Володя, на втором поет Марина Влади. Тогда пластинка так и не вышла, в одном из интервью к 75-летию Высоцкого я обмолвился, что хорошо бы к юбилею наконец издать этот альбом. Через несколько дней мне позвонил человек, который сказал, что готов все проспонсировать. Винил у нас в стране не печатается, нужно отправлять запись в Германию, а это стоит больших денег, поэтому новость меня очень обрадовала. Я снова сделал макет обложки, но тот вариант, который будет в казанском музее, еще не окончательный: планирую, что имя Высоцкого будет написано будто бы пушкинским пером. К сожалению, пока проект так и не осуществили — правами на песни обладает Марина и два сына Высоцкого, а запись принадлежит фирме «Мелодия», и все случится только в том случае, если стороны договорятся.

— Еще вы подарили будущему музею два снимка Высоцкого в коллективе авторов альманаха «Метрополь». Фотографии чем-то отличаются?

— Только форматом: одна из них зауженная. Рустем Валиахметов из музея соцбыта, на базе которого планируется создать музей Высоцкого, рассказывал, что у них такой снимок уже висит, только на нем нет Володи. Это, кстати, еще один пример того, как можно в мирных целях использовать фотошоп. В кафе «Синяя птица» должна была состояться презентация альманаха «Метрополь», но так как альманах был неподцензурный, возник скандал в Союзе писателей, в котором было замешано НКВД. «Синюю птицу» отменили, представление перенесли в мастерскую Беллы [Ахмадулиной]. Володя должен был присутствовать, но по каким-то причинам не смог. Опять же к его 75-летию я давал большое интервью для «Московских новостей», где рассказал эту историю. Меня спросили, где бы я поместил Высоцкого на снимке, и я показал на пустое место в середине кадра. Специально для газеты мы изготовили эту версию фотографии «Метрополь» и Владимир Высоцкий».

— Почему вам кажется, что Казани нужен такой музей? Ведь Высоцкий всего один раз приезжал в наш город с гастролями, и других связей с этим местом у него, кажется, не было.

— Не знаю, насколько музей нужен именно Казани. Это идея Рустема [Валиахметова], но она мне близка. Знаете, еще во время прошлого моего визита в ваш город на меня произвела колоссальное впечатление колокольня, которая стоит около памятника Шаляпину. Мне кажется, когда человек сам решает, что он хочет явить миру, это прекрасно. Архитектор построил в центре Казани колокольню, какой нет во всей России, а Рустем вот решил сделать музей Высоцкого. Наверняка, у него возникнут сложности, но он так решил, и это здорово. Судьба музея зависит от его будущего владельца. На открытии выставки мы попытались столкнуть камень с горы, заявили об идее в присутствии городских властей. Пока есть слой людей, которым Высоцкий интересен и близок, надо делать такие вещи. Но решать должна публика: если людям захочется музей, он появится. Сейчас мы открыли фотовыставку, в первый день народу было много, но нужно посмотреть, сколько придет обычных посетителей, не относящихся к числу журналистов и наших друзей. Ратуша — объект режимный, сюда не зайдешь, просто прогуливаясь мимо.

— Про Высоцкого снимают фильмы, в его честь называют улицы, ему посвящено огромное количество сувенирной продукции, а вы издаете целые альбомы его снимков. Вам не кажется, что чем больше людей стремятся извлечь из этого образа прибыль, тем быстрее из него выхолащивается что-то важное?

— В свое время фотографии Высоцкого моего авторства продавали в электричках и на Ваганьковском кладбище. Нравится мне это или нет, но это жизнь. Тем, что я выпустил альбом, я горжусь: есть люди, для которых я его делал, те, кто собирает все о Высоцком. Конечно, с каждым годом их становится все меньше, но важно, чтобы у них была возможность купить не засаленную карточку в электричке, а альбом с фотографиями отличного качества, в котором будет собрано максимальное количество кадров. Я уверен, что Высоцкий интересен своей внутренней силой, внутренней энергией, и от того, какому количеству людей это будет доступно, сила и энергия не уменьшатся.