Звездный старт из казанской «шарашки»

27 сентября 1938 года 31-летний будущий главный конструктор Сергей Павлович Королев был арестован. Большую часть заключения он провел в Казани, исподволь готовясь к полетам в космос

УБИЙСТВЕННОЕ РАСПОРЯЖЕНИЕ СТАЛИНА

По всему, Сергея Павловича Королева должны были расстрелять. Он был включен в список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР. В списке, который был завизирован лично Сталиным, Молотовым, Ворошиловым и Кагановичем, он шел по первой (расстрельной) категории. На ней настаивал всесильный НКВД. Удара по РНИИ ожидали: Ракетный институт был основан по инициативе одного из главных «врагов народа» — маршала Михаила Тухачевского, к тому времени уже казненного. А сам молодой ученый позволил себе заступиться за коллегу — Валентина Глушко (Валентин Петрович Глушко, 1908 - 1989, основоположник отечественного жидкостного ракетного двигателестроения, главный конструктор космических систем с 1974 года, академик АН УССР и АН СССР — прим. ред.). Глушко был арестован по доносу и приснопамятной 58-й статье несколько месяцев назад, в марте 1938-го. Об этом рассказал близкий друг Королева генерал-лейтенант Тюлин (Георгий Александрович Тюлин, 1914 - 1990, возглавлял с 1961 года государственную комиссию по испытаниям и запускам ракетно-космической техники. Именно ему докладывал Королев о готовности корабля и космонавта к полету и просил разрешения на старт — прим. ред.). «Королев публично заявил, — свидетельствовал генерал, — что не может поверить, будто Глушко — враг народа. Тогда и его самого забрали через несколько дней». Но Королева лишь осудили на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и 5 годам поражения в правах. Почему же не было исполнено убийственное распоряжение самого Сталина? Незадолго до зловещих событий Королев повздорил с директором института Иваном Клейменовым по поводу перспектив развития ракетной техники, причем настолько серьезно, что «слетел» с должности заместителя директора в рядовые старшие инженеры. Директора расстреляли, «простой инженер» уцелел. Судьба...

Сергей Королев прошел Бутырку в Москве, пересыльную тюрьму в Новочеркасске. Подвергался пыткам и избиениям, получил сотрясение мозга и перелом челюсти. (Впоследствии это сыграет роковую роль во время относительно несложной операции, когда врачи не смогут ввести ему дыхательную трубку в горло для того, чтобы дать наркоз и спасти пациента.) Королев был поражен не столько зверским с ним обращением, сколько чудовищной нелепостью и несправедливостью обвинения. Не понимал и не хотел понимать, что все это происходит с ним и не во сне. Он писал Берии и Сталину, за него вступались легендарные Громов и Гризодубова (Михаил Михайлович Громов, 1899 - 1985; Валентина Степановна Гризодубова, 1909 - 1993, советские летчики, участники всемирно известных дальних авиаперелетов, Герои Советского Союза — прим. ред.).

СУДЬБА-ЗАСТУПНИЦА

И все же 21 апреля 1939 года он попал на Колыму, на золотой прииск Мальдяк. Из-за непосильных «общих работ» Королев был на грани нервного и физического истощения. Вспоминая те дни, говорил, что к концу 1939 года не надеялся прожить больше пары месяцев... Может, заступничество знаменитых летчиков или нехватка специалистов авиастроения, о чем не уставали повторять ведущие конструкторы страны, или все это вместе взятое возымело действие, но так или иначе в декабре этого же года Королев был направлен в распоряжение Владлага. Когда на Колыму пришел вызов переправить его на «Большую землю», он поспешил на пристань, но к тому времени последний пароход уже ушел. Корабль «Индигирка» затонул, все погибли. Опоздавший пассажир остался жив. И еще год ждал, когда начнется навигация. Это был второй перст судьбы, сохранивший нам Королева.

Первая фотография после ареста. Бутырская тюрьма (1938)

Потом снова была Москва, где 10 июня 1940 года особым совещанием он был судим вторично и приговорен уже к 8 годам заключения в московской спецтюрьме НКВД ЦКБ-29. В подобных заведениях трудились по своей специальности осужденные ученые, инженеры, конструкторы. В народе такие тюрьмы, возникшие с первыми репрессиями в начале 30-х годов, получили название «шарашек». Идею их создания приписывают «железному» сталинскому наркому Лаврентию Берия. В ЦКБ-29 под руководством своего учителя Туполева (Андрей Николаевич Туполев, 1888 - 1972, русский и советский авиаконструктор, академик АН СССР, генерал-полковник-инженер; под его руководством спроектировано свыше 100 типов самолетов — прим. ред.), также заключенного, Сергей Павлович принял активное участие в создании лучших бомбардировщиков Великой Отечественной Пе-2 и Ту-2 и одновременно разрабатывал проекты управляемой аэроторпеды и нового ракетного перехватчика.

Здесь, в ЦКБ, он встретил начало войны, эвакуировавшись затем вместе со всеми в Омск. Королев просился летчиком на фронт, но Туполев, к тому времени уже освобожденный из заключения, еще лучше узнавший и оценивший его, не отпустил, сказав: «А кто будет строить самолеты?»... Королев проработал в Омском конструкторском бюро Туполева до середины 1942 года.

САМОЛЕТ ДЛЯ ДЖЕЙМСА БОНДА

В очерке о Королеве Булат Султанбеков, известный профессор-историк, приводит такие факты: «Несмотря на огромную занятость, Сталин постоянно интересовался делами казанского ОКБ. Бекетов (Василий Петрович Бекетов, чекист с инженерным дипломом, начальник казанской «шарашки» на 16-м моторостроительном заводе — прим. ред.) вместе с начальником 4-го спецтехотдела НКВД СССР Кравченко, ведавшим «подконвойной наукой и техникой», были приняты в Кремле 3 июня 1942 года. Во время беседы, в которой участвовали нарком авиационной промышленности Шахурин и командующий авиацией дальнего действия Голованов, Сталин дал Бекетову право отзывать в Казань нужных специалистов из других КБ, соответствующее указание получил и Берия. В числе других отозванных появился в Казани и Королев».

Позднее Валентин Глушко в книге «Развитие ракетостроения и космонавтики в СССР» писал: «По моему ходатайству Королев был направлен на работу в наше ОКБ. Он горячо взялся за руководство разработкой установки двигателей на боевых самолетах и проявил в этой работе блеск своего таланта. Еще в РНИИ нас связала преданность любимому делу и взаимная заинтересованность в сотрудничестве, так как под его руководством разрабатывались летательные аппараты, а под моим — двигатели для них».

Идея состояла в том, чтобы создать некий «авиагибрид» — самолет с основным (традиционным поршневым) двигателем и дополнительным — реактивным. КБ Глушко соорудило такой двигатель, незатейливо назвав его РД-1. Задача Королева состояла в его «привязке» к серийному самолету. Во время взлета или маневра летчик нажимает соответствующую кнопку — и включается дополнительный ресурс, добавляя к «штатной» скорости еще сотню, а то и более километров. Ян Флеминг, вероятно, и срисовал для своего агента 007 эту кнопочку, позволявшую разнообразным транспортным средствам Джеймса Бонда оставлять далеко в дураках бесконечное число могущественных врагов человечества. Нам в 1943 году надо было оставить не у дел вполне конкретного врага — новую модификацию фашистского бомбардировщика «Юнкерс», который немцы планировали нацелить на массовые бомбардировки Москвы. Забегая вперед, скажем, что эта затея гитлеровцев провалились. А реактивный ускоритель оказался далеко не лишним не только в московском небе, но и над полями всех последующих сражений Великой Отечественной.

Наталия Сергеевна Королева в домашнем музее отца (2000)

КАЗАНСКИЙ «УНИВЕРСИТЕТ» СЕРГЕЯ КОРОЛЕВА

«19 ноября 1942 года отец оказался в Казани, — пишет в своей книге «Сергей Королев. Отец» Наталья Сергеевна Королева, единственная дочь родоначальника советской космонавтики, доктор медицинских наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР. — Туда в начале войны эвакуировались два авиационных завода: 16-й авиамоторный из Воронежа (сегодня — Казанское моторостроительное производственное объединение — прим. ред.) и 22-й самолетостроительный из Москвы (сейчас — Казанский авиационный завод им. Горбунова — филиал ОАО «Туполев» — прим. ред.). Огромное четырехэтажное здание заводоуправления имело п-образную форму и было разделено на две части. Третий и четвертый этажи той части заводоуправления, которая относилась к моторному заводу, занимали спецтюрьма и опытно-конструкторское бюро (ОКБ) 4-го спецотдела НКВД. Расстояние от ОКБ до входа на завод по улице, вне территорий обоих заводов, составляло около 200 метров. Примерно столько же было от проходной 16-го завода до цехов. Если заключенному требовалось пройти в цех, он давал знак солдату, или, как здесь говорили, «свечке», коротавшему время в комнате охраны на выходе из ОКБ. Тот быстро вскакивал, и только после этого разрешалось двигаться в путь. Иногда охранники отсутствовали — все были заняты, тогда приходилось ждать. Конвоир обычно шел позади заключенного и сопровождал его через проходную завода до входа в цех, где стоял вахтер. Узник шел в цех, а «свечка» оставался его ждать. Когда работа в цеху заканчивалась, заключенный выходил, охранник вставал, и они отправлялись в обратный путь. Все это происходило молча, без единого слова, так как разговаривать с заключенными охранникам запрещалось. «Свечками» служили главным образом пожилые солдаты, негодные к строевой службе. Они ходили в старых, длинных до пят шинелях, подпоясанных ремнями. Персональных «свечек» заключенные не имели, их сопровождал любой свободный конвоир.

На третьем этаже заводоуправления располагались жилые помещения заключенных, напоминавшие комнаты заводского общежития: железные кровати с металлическими сетками, прикроватные тумбочки. Отца поместили в большую комнату, где жили 23 человека, в том числе Глушко и Севрук (Доминик Доминикович Севрук, в дальнейшем известный деятель ракетно-космической техники, профессор, заведующий кафедрой МАИ — прим. ред.). Кровати отца и Севрука оказались рядом, а так как отдельной тумбочки для вновь прибывшего не нашлось, то Севрук разделил свою на двоих. Возвращаясь после освобождения в Москву, он попросил разрешения взять тумбочку на память, а потом, побывав в домашнем музее отца, подарил ее мне.

Вольнонаемным вход в жилые комнаты заключенных запрещался. Кроме того, они давали подписку, что ни в какие неслужебные разговоры с заключенными вступать не будут. Совместно разрешалось обсуждать только производственные вопросы.

Здесь же, на третьем этаже, находилась столовая, подобная тем, которые бывают на небольших предприятиях: обеденный зал отгорожен от кухни стеной с окном, через которое выдавалась еда. Посуда тоже была обычной: тарелки, ложки, вилки и даже ножи. Собственную посуду, кроме кружки и стакана, иметь запрещалось, да она здесь была и ни к чему.

Казанское моторостроительное производственное объединение

КОНСТРУКТОР ПО ФАМИЛИИ 800

Собственно ОКБ занимало четвертый этаж. Административным начальником его был подполковник госбезопасности Бекетов. Здесь работали несколько самостоятельных коллективов, каждый со своей тематикой и своим главным конструктором. Отца назначили ведущим инженером в бюро Глушко. Коллектив его был небольшим и размещался в трех комнатах. Конструкторы, расчетчики и чертежники работали вместе. Почти у всех имелись чертежные доски, оборудованные новыми по тому времени чертежными приборами — кульманами. Эдельман, вольнонаемный инженер в ОКБ Глушко, вспоминал, что при подписывании чертежей фамилии заключенных не указывались — их заменяли номера. Например, у Глушко был номер 800. На чертеже в трафарете стояло: проектировал — Эдельман, главный конструктор 800. В своих «Записках инженера-ракетчика» Эдельман отмечал: «Хотя характеры Валентина Петровича и Сергея Павловича были весьма различными, общее у них — громадная целеустремленность, сильная непреклонная воля. Этих людей... связывала между собой давняя совместная работа на одном и том же поприще, которому каждый их них посвятил свою жизнь... И, конечно, схожесть пережитого, общность положения.

Отношения между ними были дружеские (но только внешне!), они были на ты, звали друг друга по именам «Сергей», «Валентин», без отчества. К сожалению, об их дружбе никак нельзя сказать в дальнейшем периоде, после триумфальных полетов космонавтов».

КБ Глушко работало над созданием РД-1 — четырехкамерного реактивною двигателя на жидком топливе тягой 1200 килограммов. Однако на первом этапе наиболее реальной оказалась установка однокамерного варианта РД-1 тягой в 300 кг в качестве вспомогательного двигателя на самолет Петлякова Пе-2. Такой самолет с вспомогательным ЖРД представлял интерес для боевого применения, а опыт разработки однокамерного двигателя должен был послужить базой при создании в будущем автономного двигателя для реактивного самолета. На втором этапе и предполагалось построить реактивный самолет-перехватчик РП с четырехкамерным РД-1. Проект этого самолета выполнили в КБ в очень короткий срок. Пояснительная записка к нему, написанная отцом, датирована 16 декабря 1942 года. В ней, в частности, сказано: «Предлагаемый самолет-перехватчик с реактивным двигателем РД-1 является представителем нового класса сверхскоростных высотных истребителей. РП обладает исключительно высокими летными и тактическими качествами и мощным вооружением, что при сравнительно большой для реактивных машин продолжительности полета позволит ему решать многие недоступные для винтомоторных самолетов тактические задачи. РП может догнать и уничтожить любой современный скоростной самолет, летящий на сколь угодно большой высоте и попавший в зону его действия. Малая трудоемкость и доступность в изготовлении самолета РП и двигателя РД-1 позволяют в короткие сроки наладить выпуск машин для использования в идущей войне».

Пе-2

КОРОЛЕВСКАЯ КОМАНДА №5

26 декабря 1942 года отец направил в НКАП докладную записку и план работ по авиационной реактивной установке РУ-1 для самолета Пе-2. Эти предложения поддержали директора обоих казанских заводов — №16 и №22.

8 января 1943 года для реализации плана была создана группа реактивных установок №5 во главе с отцом как главным конструктором АРУ, состоявшая из четырех бригад и включавшая 16 человек: 5 специалистов 4-го спецотдела НКВД и 11 вольнонаемных. Им отвели небольшую комнату на третьем этаже. Группа работала очень интенсивно — первый чертеж отец подписал в качестве руководителя группы уже 10 января 1943 года, а с 1 февраля по 5 марта 1943 года было выпущено около 900 рабочих чертежей, и все они практически сразу шли в производство. Высокий ритм работы свидетельствовал об уверенности в правильности выбранного направления, о стремлении как можно скорее дать фронту новую эффективную технику. 23 января 1943 года Королев и Глушко представили на имя Берии докладную записку о ходе работ».

Советский и российский журналист, писатель и популяризатор науки Ярослав Голованов — автор 20 книг, более 10 лет был специальным корреспондентом газеты на космодроме Байконур и в ЦУПе. Около 30 лет проработал над фундаментальным исследованием «Королев. Факты и мифы». В этой книге он пишет о тех событиях: «Королевской группе №5... был выделен серийный бомбардировщик Пе-2 с заводским номером 15/185, переоборудованием которого и занялся Королев. Позднее для испытательной работы были откомандированы и два летчика, два Саши: Александр Григорьевич Васильченко и Александр Силуянович Пальчиков.

Двигатель работает, самолет серийный — на первый взгляд может показаться, что соединение их в единое целое не представляет серьезной проблемы, но это было совсем не простое дело. Ведь самолет проектировался без учета того, что на нем будет установлен ЖРД. В организм этого готового, серийного «взрослого» самолета требовалось теперь как бы вживить новый орган, самой его природой не предусмотренный. Королев искал, где какой узел можно расположить, прикидывая и так и эдак, начертил несколько вариантов...

В начале 2015 года профессор КНИТУ-КАИ Давид Гальперин, который возглавлял отдел внутренней баллистики и газовой динамки ОКБ-16 (ныне ОКБ «Союз»), выступил в Москве с докладом о казанском периоде становления стратегического ракетостроения и космонавтики СССР. На академических чтениях по актуальным темам российской космонавтики публика с интересом узнала следующее: «В 1943 году были успешно проведены государственные наземные испытания ускорителя. Был зафиксирован гарантированный суммарный (за несколько пусков) ресурс двигателя — 60 минут. В результате летных испытаний была усовершенствована система запуска. Пусковое горючее было предложено академиком Арбузовым и «химиком-зэком» Мееровым. Модифицированный двигатель получил наименование РД-1ХЗ (химическое зажигание). Система была разработана и практически осуществлена конструктором Севруком, экспериментатором в составе экипажа Пе-2 на летных испытаниях. Это были исторические полеты — первое в СССР практическое использование жидкостных реактивных двигателей (ЖРД) на серийном военном самолете! Прирост скорости самолета при включении ускорителя составлял более 100 км/час».

Королев всегда работал быстро, и с задачей окончательной увязки РД-1 и Пе-2 он тоже справился быстро. Но увязать одну железку с другой намного проще, чем увязать деятельность всех людей, стоящих за этими железками. Испытания, за которые теперь отвечал Королев, были самым тесным образом связаны с производством 30-го цеха, с графиком загрузки испытательных стендов, с работой механиков и сборщиков, наконец, с авиаторами, с теми, кто готовил самолет к испытаниям и летал на нем. Это был маленький, еще довольно примитивный прообраз тех Больших Систем, которые впоследствии создал Королев...

«Работа в Казани окончательно убедила Королева заняться ракетами, — это уже точка зрения Булата Султанбекова. — Сохранились записи, чертежи, расчеты, сделанные им в Казани, говорящие о работе над проектом баллистической ракеты длиной 4,5 метра и с боевым зарядом 200 килограммов. Таким образом, в суровые военные годы в Казани, на моторостроительном заводе зародился коллектив будущего конструкторского бюро...»

КОФЕЙНЫЙ РЕСТОРАН «РИО»

«Отличительными чертами Сергея Павловича в то время были его «веселая энергия, его умение организовать людей для решения поставленных задач, его отзывчивость и внимание к людям, работавшим тогда под его руководством или рядом с ним, — читаем мы в книге «Сергей Королев. Отец». — Властные черты характера, проявившиеся впоследствии, в Казани не наблюдались. Свои задачи он претворял в жизнь как-то по-особенному живо, с задором, с огоньком...

В конце 1943 года Глушко, Севрука и отца прикрепили к так называемой командирской столовой, где обедали начальники цехов и отделов. Хотя питание и здесь оставалось скудным, зато выдавали ежедневно по 800 граммов хлеба. Севрук вспоминал, что для него это было слишком много, и хлеб накапливался. Он отдавал его вольнонаемным, те продавали хлеб на базаре и на вырученные деньги покупали зеленый кофе. Этот кофе в зернах Севрук носил на кухню, где его жарили. А вечерами узким кругом... собирались в небольшой комнате, которую в 1943 году выделили Севруку. Днем в ней и работали 6 человек, а по вечерам она превращалась в маленький кофейный ресторанчик, который отец назвал «Рио-де-Жанейро», или просто «Рио». Так и говорили друг другу: «Пойдем в «Рио». Вначале тюремное начальство протестовало, но потом удалось договориться, и в этой комнате можно было спокойно пить кофе до отбоя, то есть до 23 часов. Работали по 12 часов, так что свободного времени оставалось мало.

По воспоминаниям Севрука, для снятия усталости отец, он и Глушко иногда занимались борьбой. Задача состояла в том, чтобы затолкать «противника» под кровать. Отец физически превосходил своих товарищей, но и ему приходилось бывать под кроватью, когда Севрук и Глушко объединялись. После таких поединков каждый занимался своим делом — обычно читал. Книги брали в библиотеке или доставали через вольнонаемных. Тем хоть и не разрешалось приносить книги, брать хлеб и покупать кофе, но они это делали, видя самоотверженный труд заключенных специалистов и не веря выдумкам о «врагах народа».

«Война сплачивала людей и обнажала абсурдность и лицемерность «шараг», а значит, и ненужность их тюремных порядков, — Ярослав Голованов видит и другие настроения будущего основоположника отечественной космонавтики. — «Попка» (конвоир — прим. ред.), символ несвободы, всегда угнетал Королева. Однажды на аэродроме Королев увидел Владислава Грибовского, того самого Владика Грибовского — планериста и военлета, который в Коктебеле в 27-м году во время землетрясения размахивал парабеллумом. Господи, это было 17 лет назад, а кажется — в другом веке. Это было так давно, что трудно поверить, что это было с ним. Грибовский увидел «попку» и остановился. Потом поднял руку и помахал ему. И он помахал в ответ. И так стало плохо, постыло на душе. Ничего же не случилось, ну помахали друг другу старые знакомые. Но не подошел к нему Грибовский, не мог подойти, потому что между ними пропасть глубже всех пропастей Карадага, где гуляли они, потому что Грибовский вольный человек, строит свои десантные планеры, а он — раб, спасибо, цепи нет, которой бы приковали его к этому бомбардировщику...»

На улице Лядова, 5 в Казани Королев получил комнату в квартире на пятом этаже

НА СВОБОДУ С СОБСТВЕННЫМ ЖИЛЬЕМ

27 июля 1944 года вышел указ президиума Верховного Совета СССР о досрочном освобождении работников казанской «шарашки» со снятием судимости. 9 августа все освобожденные зеки — их было 29 человек — справляли новоселье: им отвели целый подъезд 6-этажного дома №5 по улице Лядова. Там, в квартире на пятом этаже, получил комнату и Сергей Павлович. Было странно и непривычно спать в комнате одному. Он постепенно осознавал, что свободен, неторопливо разглядывал мир и видел его совсем другим, несравненно более полным, разнообразным, красочным. Так случается с людьми после тяжелой болезни. Впрочем, это и была тяжелая болезнь, эпидемия Сталина. Ему повезло: он — выжил. Он пишет матери: «У меня хорошая комната 22 метра с дверью на будущий балкон и двумя окнами, так что вся торцовая наружная стена остеклена. Много света и солнца, так как мое окно смотрит на юг и восток немного. Утром с самого восхода и до полудня, даже больше, все залито ослепительным ярким солнцем. Я не ощущал раньше (до войны) всей прелести того, что нас окружает, а сейчас я знаю цену и лучу солнца, и глотку свежего воздуха, и корке сухого хлеба.

Комната моя «шикарно» обставлена, а именно: кровать со всем необходимым. Стол кухонный, покрытый простыней, 2 табурета, тумбочка и письменный стол, привезенный мною с работы. На окне моя посуда: 3 банки стеклянных и 2 бутылки, кружка и одна чайная ложка. Вот и все мое имущество и хозяйство. Чувствую ваши насмешливые улыбки, да и мне самому смешно. Но я не горюю... Это ведь не главное в жизни, и вообще, все это пустяки».

На фасаде дома нет даже памятной таблички с упоминанием Королева

Он всегда был бессребреником, а тюрьма воспитала в нем стойкое — на всю жизнь — убеждение в относительной ценности денег, вещей, одежды, удобств. Он ничего не коллекционировал, вещей, которыми бы он дорожил, было мало, а если и дорожил ими — не за их стоимость. С Колымы он привез алюминиевую кружку и сохранил ее до конца жизни. Он не любил менять костюмы, пальто, был равнодушен к моде. Он мог подарить жене дорогую шубу, но после его смерти на его сберегательной книжке лежало 16 рублей 24 копейки. Кинозала на даче не было. Потому что дачи тоже не было, хотя могла быть. Несколько последних лет его жизни был большой двухэтажный дом с садом и розарием (подарок правительства), большой черный автомобиль (служебный) и даже персональный большой самолет Ил-18 (разумеется, служебный). Но и тогда он твердо знал: «Это ведь не главное в жизни, и вообще, все это пустяки». Главным для него было его Дело.

ТРЕТЬЕ ДЫХАНИЕ СМЕРТИ

В третий раз Королев почувствовал на себе близкое дыхание смерти уже после освобождения. «Судьба вновь подвела его к тому краю, за которым уже нет ничего, но дальше не пустила, — повествует Ярослав Голованов. — Случилось это уже перед самым отъездом из Казани. Сохранился документ:

«Приказ №3 по опытно-конструкторскому бюро специальных двигателей от 8 июня 1945 года.

12 мая 1945 года во время опытного высотного полета самолета со спецдвигателем на высоте 7000 метров при включении спецдвигателя произошел взрыв, разрушивший двигатель и повредивший хвостовое оперение самолета. Особо отмечаю четкую и умелую работу экипажа самолета во время аварии, блестяще справившегося со своей задачей в сложной обстановке и благополучно посадившего машину на аэродроме. В связи с этим объявляю благодарность экипажу самолета: летчику-испытателю капитану Васильченко А.Г., инженеру-экспериментатору Королеву С.П., бортмеханику Харламову С.Ф.

Главный конструктор ОКБ В. Глушко».

Что же случилось 12 мая, на третий день после Победы?

Мать Сергея Павловича Мария Николаевна Баланина вспоминала, что во время аварии летчик даже приказал Королеву покинуть самолет, прыгать с парашютом, но он не прыгнул.

— После аварии он целые сутки почти не видел, — рассказывала она.

Александр Романов в книге «Конструктор космических кораблей» передает такой рассказ Валентина Петровича Глушко: «В одном из отладочных полетов двигатель неожиданно взорвался. Хвостовое оперение самолета оказалось разрушенным. Однако летчик Александр Васильченко не потерял самообладания и сумел благополучно посадить машину. Казалось бы, после этого случая Сергей Павлович надолго откажется от испытательных полетов. Но он был другого склада. Выйдя из самолета, Королев сказал нам: «Я, кажется, нашел причину. Я верю в двигатель. Завтра начну снова его испытывать». И начал.

Петр Асташенков в книге «Академик С.П. Королев» приводит рассказ еще одного очевидца — Константина Ивановича Трунова, также работавшего тогда в Казани. Трунов рассказывает, что Королев занял место в задней кабине, и самолет улетел. После пуска ускорителя он неожиданно пошел на посадку. «Сергея Павловича нашли в кабине с окровавленной головой. Помогли ему выбраться из самолета, забинтовали голову и сдали на попечение врача. Как оказалось, он был ранен в лицо осколками взорвавшегося двигателя, но, к счастью, не тяжело... Немного поправившись, Сергей Павлович продолжал испытание двигателей».

Королев считал эти работы весьма перспективными. «В ближайшие год-два, — пишет он, — вспомогательные реактивные установки явятся наиболее жизненной формой использования жидкостных ракетных двигателей на их современной стадии развития». Создается впечатление, что казанский опыт заставил Сергея Павловича несколько откорректировать свои планы по созданию самолета стратосферы. Не беда, если вначале это будет гибрид ракетного и поршневого самолета. По мере совершенствования ракетный будет все более вытеснять поршневой и, в конце концов, превратится в чистый ракетоплан. Одновременно Королев продолжает те самые свои «потаенные» работы, которые он вел в «шараге» на Яузе и в Омске (не удивлюсь, если завтра обнаружится, что и на Колыме он их вел). Казанские записи, расчеты и чертежи сохранились. Это уже не самолеты, а «чистые» ракеты, но они мощнее, крупнее тех, которые он проектировал в РНИИ. Эти ракеты можно назвать ракетами второго поколения: длина — 4,5 метра, заряд — 200 килограммов. Построены они не будут, но для того чтобы создать те, которые будут построены, очевидно, надо было пройти через этот этап развития...

«СОГЛАСЕН НА «ШАРАГУ», НО ТОЛЬКО НА НЕЕ»

Дело для него было важнее свободы. Королев не мог уехать из Казани сразу после освобождения, это верно. Но Королев и не хотел из Казани уезжать. Вывод, на первый взгляд, парадоксальный, однако, если разобраться...

Что он будет делать в Москве? Кто примет на работу вчерашнего зека, не реабилитированного, а лишь прощенного? НИИ-3 в эвакуации. На старой базе занимаются «катюшами». Его тематика, особенно самолетная, от них далека. Да и не надо туда возвращаться, старое ворошить. Чего больше всего хочет Королев в конце лета 1944 года, в дни обретения свободы? Хочет самостоятельности. Хочет иметь свое Дело.

Многое объясняет «Докладная записка», написанная 30 сентября, то есть через два месяца после освобождения: «О работах Бюро самолетных реактивных установок при ОКБ-РД на заводе №16». Заметьте, как уже в заголовке сформулировано: Бюро при ОКБ. В самой записке вновь подчеркивается: «В период 1942 - 1944 годы в системе ОКБ 4-го спецотдела НКВД на заводе №16 находились две самостоятельные группы: КБ-2 — конструкторское бюро реактивных двигателей (Глушко) и группа №5 — самолетных реактивных установок (Королев)». Он декларирует свою независимость, положение заместителя Глушко его не устраивает...

«В настоящее время было бы своевременным и целесообразным реорганизовать группу в самостоятельное конструкторское бюро на одной из производственных баз в системе главного управления НКВД по реактивной технике».

Он готов остаться в системе НКВД?! Да, готов. Королев реально представляет себе всю расстановку сил в промышленности и понимает, что сейчас, на исходе войны, он никому со своей тематикой не нужен, его не «купят» вместе с его группой ни авиационники, ни вооруженцы. Чтобы продолжать свое дело, он согласен на «шарагу», но только на свою «шарагу», со своей тематикой. Так, чтобы не он при двигателях, а двигатель при нем.

Сосед Королева по квартире Николай Сергеевич Шнякин вспоминает: «Появившаяся надежда на организацию собственного КБ буквально окрылила его, и он без устали работал, составлял планы работ на будущее».

Поразительный человек! Вчерашний зек требует КБ! Усталый, больной — не раз случались сердечные приступы, драный нищий — стеклянная банка и чайная ложка — все его богатство, — печется о судьбе своего крохотного коллектива. У него нет канцелярской скрепки, чтобы не разлетелись странички его докладной записки, он прокалывает их сапожным гвоздиком, а ему нужен стратосферный самолет!»

12 января 2007 года на здании проходной ОАО КМПО был открыт горельеф Сергея Королева

ГОРЕЛЬЕФ НА СТЕНЕ

Фантастика, но Казань в то время имела реальный шанс превратиться в центр мировой космонавтики. Ее будущее в мыслях Королева было тесно связано со столицей Татарии.

«В 1945 году Глушко был вручен орден Трудового Красного Знамени, Королеву — орден «Знак Почета». Ближе к концу Отечественной войны специалисты казанского КБ были посланы в Германию для изучения материалов и опыта в области ракетостроения, накопленных у противника: вначале Глушко в мундире инженера-полковника ВВС, вскоре — Королев в чине подполковника, — говорится в московском докладе профессора КНИТУ-КАИ Давида Гайперина. — Ракеты были поручены Наркомату вооружения, двигатели — Наркомату авиапромышленности. Казанское ОКБ-СД должно было стать ведущим по созданию мощных ЖРД, однако в августе 1946 года Сталиным было подписано постановление о перебазировке ОКБ в Москву. Так казанский период истории конструкторского бюро закончился...»

12 января 2007 года на здании проходной ОАО КМПО (в Великую Отечественную — моторостроительный завод №16, флагман отечественного легкого моторостроения) был торжественно открыт горельеф Королева работы скульптора Гасимова.

15 апреля 2011 года, в дни празднования 50-летия первого полета человека в космос, цветы к казанскому горельефу Королева возложила не совсем официальная, но очень представительная делегация. Она состояла из людей, которые называли себя «королевцами»; среди них были дочь главного конструктора Наталья Сергеевна Королева и летчик-космонавт СССР, дважды Герой Советского Союза Георгий Гречко.

— Наталья Сергеевна не просто хотела побывать там, где работал ее отец, — рассказывает корреспондентам «БИЗНЕС Online» заведущая музеем истории трудовой славы КМПО Лидия Иванова. — Ей хотелось увидеть кого-нибудь из очевидцев, но это было в принципе невозможно, так как прошло слишком много времени. К тому моменту мы уже отметили 100-летие Королева.

Но «гости-королевцы» остались довольны увиденным и на заводе, и в музее. Наталья Сергеевна по-хорошему удивилась, когда возле стендов экспозиции увидела книгу об отце — все три тома.

Конечно, Казань оставила в душе этого великого человека след неоднозначный — все-таки он находился здесь в тюрьме, пусть даже не совсем обычной. Но здесь он обрел свободу, веру в реальный успех своего дела. А Казань всегда будет гордиться тем, что Сергей Павлович Королев вписал наш город своим пребыванием на его земле в историю всей планеты Земля.