В силу разбросанности татар возникает искусственное преувеличение местных особенностей разных групп

КОГДА МЫ СТАЛИ ЦИВИЛИЗОВАННЫМИ?

Отверженное слово «мир»
В начале оскорбленной эры;
Светильник в глубине пещеры
И воздух горных стран — эфир;
Эфир, которым не сумели,
Не захотели мы дышать.
Козлиным голосом, опять,
Поют косматые свирели.
Пока ягнята и волы
На тучных пастбищах водились
И дружелюбные садились
На плечи сонных скал орлы,—
Германец выкормил орла,
И лев британцу покорился,
И галльский гребень появился
Из петушиного хохла.
А ныне завладел дикарь
Священной палицей Геракла,
И черная земля иссякла,
Неблагодарная, как встарь.
Я палочку возьму сухую,
Огонь добуду из нее,
Пускай уходит в ночь глухую
Мной всполошенное зверье!
...

Осип Мандельштам. Зверинец. 1916, 1935

«Цивилизованность мы в первую очередь связываем с тем, что бросается в глаза: манера держаться, одеваться, культура речи, умение правильно пользоваться вилкой и ножом и так далее»

В отличие от инстинктов, в борьбе с которыми люди прожили десятки тысяч лет, цивилизованность в современном понимании этого слова появилась относительно недавно. Цивилизованность мы в первую очередь связываем с тем, что бросается в глаза: манера держаться, одеваться, культура речи, умение правильно пользоваться вилкой и ножом и т.д. Но за внешним обликом лежит глубинное — самосознание принадлежности к некому кругу людей, поднявшихся над дикостью и варварством, сумевших свои страсти, инстинкты, вожделения «загнать» в рамки куртуазности, приличий. Безусловно, это самосознание национальное, но одновременно оно может быть ориентировано и на более широкий круг людей: российское сообщество, Европу, западную культуру.

Мы обиходные вещи воспринимаем как данность, будто они появились вместе с Адамом и Евой. Однако современная цивилизация, весь этот лоск, гламурность — очень позднее явление. В историческом масштабе времени это то, что вошло в нашу жизнь не то что вчера, а всего лишь утром во время завтрака. Даже такие простые вещи, как ложка, вилка, носовой платок в Европе появились лишь в Новое время, да и то в высшем свете. В 1594 году Генрих IV спрашивал своего постельничего, сколько имеет рубашек, и тот отвечал ему: «Одна дюжина, да и среди них есть порванные». — «А сколько у меня платков, — спрашивал далее король, — кажется, восемь?» — «На сегодняшний день всего лишь пять».

На рубеже XV - XVI веков выдающийся гуманист Эразм Роттердамский поучал студентов европейских университетов (в России университеты появятся через 300 лет), что по правую сторону нужно держать кружку и чистый нож, по левую — хлеб. В то время ломоть хлеба служил тарелкой и назывался quadra. Вилок еще не было, они появятся позже из Италии вместе с носовыми платками. Ложкой в то время пользовались для накладывания еды на quadra, а ели руками. «Многие, стоит им сесть за стол, начинают хватать еду рукой с блюда, — наставлял Эразм на изящной латыни. — Так делают волки или росомахи. Не хватай еду с принесенного блюда первым. Пальцы в соус макают только крестьяне. Не обшаривай все блюдо, но бери первый попавшийся тебе кусок. Копаться рукой в общем блюде — признак несдержанности, и двигать блюдо, чтобы тебе достался лучший кусок, также не слишком прилично... Если ты что-то не в силах прожевать, то незаметно отвернись и куда-нибудь выплюнь».

Чаши, солонка, нож, ложка — вот и вся сервировка стола. Все, начиная с короля и королевы и кончая крестьянами, ели руками. В высших слоях перед едой мыли руки, но мыла еще не было. Как правило, пили из одной общей кружки. В согласии с правилами учтивости или куртуазности сморкаться следовало левой рукой, тогда как правой брали мясо с блюда. Но действие этого правила распространялось лишь на поведение за столом. Сморкаться в платок научились только при Людовике ХIV, причем в придворном обществе. Три мушкетера еще не пользовались носовыми платками и в лучшем случае сморкались в рукав. Долгие столетия платки были роскошью, только с ХVIII века они стали предметом гигиены. Первый патент на носовой платок появился в 1894 году.

Такой же долгий путь проделала вилка. Католическая церковь называла ее «излишней роскошью». В Россию вилку привезла в 1606 году Марина Мнишек. Она на свадебном пиру в Кремле шокировала своей «рогатиной» русское боярство и духовенство.

Королевский пир в Средние века

Когда цивилизация добралась до народа, сказать трудно. Активным распространителем всего «куртуазного» была, конечно же, буржуазия. Купцы и предприниматели, как только богатели, сразу перенимали манеры у аристократов, а затем все это постепенно становилось достоянием народа. Поэтому, надо полагать, в России вся эта «роскошь» вошла в быт только с развитием капитализма, т.е. к началу ХХ века.

У КАЖДОЙ НАЦИИ СВОЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Есть две мирные формы насилия: закон и приличия.

Иоганн Вольфганг Гете

Каждая нация в понятие цивилизованности вкладывает свой смысл. Для французов и англичан цивилизация — это понимание своей всемирной значимости. Это предмет внешней экспансии и даже оправдание колонизаторской политики. Для немцев это нечто очень полезное. Для них важнее понятие культуры, выражающей их внутреннюю сущность, она в большей степени связана с потребностью внутренней консолидации нации, нежели с внешней экспансией. Это было связано с тем, что немецкая нация складывалась из германских народов, сильно отличавшихся по языку, культуре, психологии.

Не существует единственно правильного пути к цивилизации, у каждого народа он свой, хотя определенный настрой задает в разные эпохи какая-то передовая страна. Законодателем моды в Средние века и Новое время была Франция. Высший свет, интеллектуальные силы собирались в Париже при дворе королей, а оттуда новые мысли, новая мода расходились по миру.

Однажды в ходе этнографической экспедиции в глубинке Татарстана в русской деревне мы обнаружили своеобразный народный танец, который жители называли «линсей». Мы его посмотрели, записали, а приехав домой стали искать аналоги, истоки, историю. Оказалось, что это был танец лансье — род французской кадрили. Скорее всего, крестьяне подсмотрели у своих помещиков и в подражание стали его воспроизводить. Так французская культура оказалась в нашей глубинке.

Кадриль «лансье»

В отличие от Франции в раздробленной Германии с ее многочисленными сравнительно мелкими столицами не было такого единого центра, как Париж. Интеллектуалы были рассеяны по всей стране и вырабатывали немецкий мейнстрим не в прямом общении при дворе короля, а через книжную продукцию. Немецкая интеллигенция была занята развитием не столько единого разговорного, сколько общего письменного языка. Диалекты немецкого языка отличаются гораздо сильнее, нежели, например, современные тюркские языки.

Если французский язык, культура, манеры стали европейским эталоном и активно распространялись вширь, то задача немецкой культуры состояла во внутренней экспансии, консолидации немецких народов. Общенемецкий литературный язык стал способом собирания интеллектуальных сил. Это было преодолением внутренних границ, этнических различий и антипатий.

В разговоре с Гете Эккерман заметил: «Я обычно являюсь в общество со своими симпатиями и антипатиями». На что Гете отвечал: «Что значили бы воспитанность и просвещение, если бы мы не старались побороть свои врожденные склонности». Культура и образование, создававшие гармоничное общение внутри немецкого общества стали путем к цивилизации, т.е. преодолением антипатий, вызванных различиями между баварцами, швабами, саксонцами, пруссаками и др.

Цивилизованность общества — процесс не одномоментный и довольно противоречивый. В какие-то периоды времени могут возвращаться элементы прежних времен, как это происходит сегодня в России. По словам Гете, «двери на лестницу, ведущую вниз, должны оставаться закрытыми». Открыться должен только путь наверх.

«ТАТАРЫ СОХРАНИЛИ НАВЫКИ СПЕЦИФИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ЖИЗНИ НА БОЛЬШИХ ПРОСТРАНСТВАХ»

Придется ль мне до той поры дожить,
Когда без притч смогу я говорить?
Сорву ль непонимания печать,
Чтоб истину открыто возглашать?
Волною моря пена рождена,
И пеной прикрывается волна.
Так истина, как моря глубина,
Под пеной притч порою не видна.
...

Итак, мой друг, продолжим — и добро,
Коль отличишь от скорлупы ядро!

Джаладдин Руми

Российское государство строилось за счет приобретения земель, которые отдавались на кормление приближенным царского двора. Здесь напрашивается аналогия с французским вариантом распространения цивилизованности. Русское сообщество, как и французское, формировалось как столичная публика, которая вращалась вокруг царского двора и набиралась манер, расходившихся затем кругами по неведомым краям и весям.

Татарское сообщество чем-то походило на немецкую ситуацию ХIХ века. Хотя оно было более однородным по сравнению с немецким, тем не менее точно так же не имело единого «столичного» центра. Наряду с Казанью важную роль играли Уфа, Оренбург, Троицк, Петербург, Москва, Крым. Во многом именно книжная продукция, как у немцев, играла роль интегратора национальных ценностей, поскольку непосредственное общение было ограничено в силу больших расстояний и разбросанности татар.

Для татар характерно особое мышление, отличающее его и от русских, и в целом от европейцев. Его основы общетюркские, доставшиеся с древнейших времен, когда кочевничество было преобладающей формой хозяйства. Хотя в современной европейской философии его называют номадическим (от слова «номад» — кочевник), оно связано не столько с формой хозяйствования, сколько со способом организации жизни вообще. Татары в историю вошли как разрушители государств. Это трудно отрицать. Они действительно в прошлом создали подлинную машину войны, но не для грабежа других народов, как об этом пишут некоторые современные историки. Конечно, грабеж сопровождал любую войну, но татары вслед за покорением народов и стран немедленно приступали к строительству более грандиозного государства. Их целью была перестройка государственных структур с тем, чтобы разные народы могли мирно жить в одном государстве. Терпимость и открытость к другим культурам, склонность к масштабным проектам, отсутствие крепостничества — вот что отличало татарское мышление. Даже ислам татары подчинили интересам народа и практическим вопросам, хотя схоластика, занесенная из арабских стран, приносила и приносит много вреда.

Как я уже писал в предыдущих статьях, ордынская власть признавала различие культур и религий и никогда не устанавливала жесткой централизации. Уплатившие налог, были вольны жить по своим законам. Это номадический принцип, когда не требуют этнической гомогенности, а самостоятельные сельские и кочевые хозяйственные единицы рассматриваются как опорные точки государства. Даже Иван Грозный, придерживаясь ордынской традиции, признавал Казань и Астрахань как самостоятельные царства. Его мышление еще не перестроилось на европейский лад, он не видел нужды в вертикальной структуре.

Поворот начался с Петра I, объявившего империю. Именно Петр думал всех привести в соответствие с унифицированным «крепостническим» видением государственного устройства, но в ответ получил полное расстройство дел. Фактически распавшуюся страну заново собирала Екатерина II, вернувшаяся к ордынскому принципу веротерпимости. Новое губернское деление, установленное императрицей, не устраняло вотчинный характер правления, поскольку в дальних «медвежьих» углах империи не только невозможно было проконтролировать ведение дел, но и добраться до них было не с руки, ведь в Российской империи дороги стали хуже, нежели при Бату-хане.

Кочевой образ жизни у татар исчез уже в средние века, но навыки специфической организации жизни на больших пространствах сохранились. Не случайно, несмотря на потерю государственности, в неблагоприятных условиях христианизации Российской империи, давления царского правительства, а затем советской системы, татары сохранились как единый народ. Татары умеют воспроизводить свою идентичность несмотря на изолированное существование общинами, сохраняют ощущение единства нации при отсутствии всяких вертикальных иерархических структур и даже в условиях языковой и культурной ассимиляции. Это отдельная, большая и серьезная тема для будущих статей.

МИР БЕЗ ГРАНИЦ

Может показаться, что обсуждаемые вопросы слишком далеки от наших современных проблем. На самом деле они актуальны для татарского общества, рассыпанного не только по всей России, но и по разным странам. В силу разбросанности татар возникает преувеличение местных особенностей: мишар, кряшен, казанских, московских, сергачских, сибирских и других этнографических групп татар. Кое-кто подогревает эти различия.

Цивилизованность — это не только умение держать правильно вилку и нож, но и преодоление антипатий. А потому наш народ, как когда-то немцы, нуждается во внутренней экспансии, когда лучшие образцы, выработанные на местах, становятся достоянием всего народа. Если проводить некие осторожные сравнения, то можно сказать, что русская нация укреплялась через внешнюю экспансию и в этом была чем-то похожа на французскую, а татары в ХIХ - ХХ веках перешли на внутреннюю экспансию. Это проявилось в широком распространении европейского Просвещения и образования во всех уголках татарского мира и даже задело отчасти казахские степи. Но опять-таки европейское влияние в татарском мире преломлялось через призму видения мира номадическим, т.е. не в виде крепостей с высокими стенами с королевской властью на верху, а как совокупность общин, разбросанных по Евразии, но имеющих общую культуру. Это мир без отчетливых границ, как у оседлых народов, это, скорее, мозаика энергетических центров, соединенных общими ценностями. Процессы последних лет в татарском мире подтверждают сохранение в культуре народа стремления к национальной бесструктурной консолидации с привязанностью к родной деревне, городу, этнографической группе.

На Сабантуе в Лейпциге (Германия)

Выработались некие стереотипы о татарах, как сепаратистах, и русских, как сторонниках максимальной централизации страны. Это не соответствует исторической действительности. Характер русских во многом был порожден стремлением к воспроизводству удельных княжеств. Эта черта в полной мере проявилась во времена Смуты, когда московская партия призывала на престол польского, а новгородская — шведского королевича, а в Казанском царстве (официальное название тех времен) партия Шульгина выступила за государственную самостоятельность. Как это ни покажется странным, но казанские татары стояли вместе с Мининым за сохранение единого государства с Московским царством, в то время как русские в Казани выступили настоящими сепаратистами. Но о временах Смуты в следующей статье.

Сначала пробежал осинник,
Потом дубы прошли, потом,
Закутавшись в овчинах синих,
С размаху в бубны грянул гром.
Плясал огонь в глазах саженных,
А тучи стали на привал,
И дождь на травах обожженных
Копытами затанцевал.
Стал странен под раскрытым небом
Деревьев пригнутый разбег,
И все равно как будто не был,
И если был — под этим небом
С землей сравнялся человек.

Павел Васильев

Май 1932. Лубянка, Внутренняя тюрьма

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции