ПОЛИТКИТЧ ИЛИ ПРОСТОТА ЖИЗНИ

Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу...
Стою над пропастью — над небесами, —
И улететь к лазури не могу.

Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог — но не могу молиться,
Хочу любви — и не могу любить.

Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков...
Мне кажется, что истину я знаю —
И только для нее не знаю слов.

Зинаида Гиппиус (1894)

Великий русский философ Николай Бердяев предупреждал, что в России грядет Новое Средневековье! И оно действительно наступило. Причем это не метафора. Под знаком невесть какого возрождения расцвел дремучий ислам и православие. Экономика в ускоренном темпе вернулась к первоначальному накоплению, сопровождаясь отменным мздоимством и лихоимством. Политики высокого ранга заговорили о монархии и империи. Началась эпидемия предсказаний астрологов, хиромантов, шаманов всех мастей. Что еще нужно возродить из Средневековья? Может быть, феодальные отношения? Пожалуй, и они вернутся. Концентрация власти в центре с одновременным превращением субъектов Федерации в губернии без контроля со стороны народа — не что иное, как возврат к средневековым отношениям. Зачем же отлавливать коррумпированных губернаторов? Они ведут себя адекватно феодализму, полагая, что территория губернии и есть их вотчина. А где вотчина, там и отчина, т. е. отчизна — вполне патриотичная идеология. Надысь объявили вертикаль власти — жди ужо собора боярской Думы для объявления «царя-батюшки», а тем временем власть на местах переходит к воеводам с их личной дружиною, далеких от столичной власти и недоступных народному контролю. Вот и вся недолга.

«Концентрация власти в центре с одновременным превращением субъектов федерации в губернии без контроля со стороны народа — не что иное, как возврат к средневековым отношениям»

В современной России воспевают российских монархов, диктаторов, палачей, целый сонм святых, поют «Аллилуйя!» симфонии церкви и царского прогнившего режима — всему тому, что стало тормозом развития страны. Капитализм в России развивался вопреки монархии, сословным преградам, средневековому законодательству и шариату. Зачем же сегодня воспевать анахронизм? Николай II пытался оттянуть грядущие реформы и свое неминуемое свержение, для того вверг страну в пучину войны. Он за скудостью ума, не имея ни капли жалости к простым людям, возбудил революционную ярость, и перед страной разверзлась бездна. Думать, что монархия могла сохраниться, что революция была случайностью, значит, ничего не понимать в политике. Революция опоздала на целое столетие. Уже в ХIХ веке время царей, ханов, князей, дворян, мурз, губернаторов феодальных вотчин прошло безвозвратно. Они не годились даже в качестве музейных экспонатов. Нынешняя тоска по ним — симптом средневековых осложнений, предвестник новых болезней. Для чего, спрашивается, возвеличивать завоевания Ивана Грозного? Что еще надо присоединить к России? Может быть, вернуть Аляску? Разве не хватает тайги для освоения? В стране достаточно пустующих, бескрайних, неучтенных земель, ждущих приложения человеческих рук. Осваивай! Страна настолько изобильна, что можно разбогатеть не воруя. Но дух наживы не остановить. И не видно конца черному переделу.

Подмена идеологии пиаром, манипуляция сознанием приводит к появлению пародии на политику. Вообще, в России пародии удаются, но в политике это не уместно. Подражание прошлым героям, повтор без трагизма и осмысленности исторических событий — всего лишь китч. Порой он принимает форму буффонады как в случае с Жириновским, который провоцирует, щекочет нервы, эпатирует публику, но это всего лишь политическая порнография. Жириновский готов ради своего рейтинга унизить целую республику. Он изначально своей деятельностью испоганил суть либерально-демократического течения. Замысел вполне удался. Теперь псевдопатриотов не отличишь от либералов.

«Думать, что монархия могла сохраниться, что революция была случайностью, значит, ничего не понимать в политике» 

ИНДУСТРИЯ ХЛАМА

Однажды Тамерлан спросил у Ходжи Насреддина, долго ли эти люди будут все рождаться и помирать. «Пока, наконец, не наполнятся ад и рай», — отвечал Ходжа.

Любой китч — это упрощенное повторение художественного образца или просто халтурка, безвкусица, «дешевка», порождение целой категории «никчемных» предметов, украшений, поделок, аксессуаров, фольклорных безделушек, «сувениров» — все собрание барахла, которое быстро распространяется, особенно в местах проведения досуга. Китч — это замена живой речи «клише», взятыми из мыльных опер или воровского жаргона. Китч — это псевдообъект, симуляция, копия, стереотип, искусственный объект, появившийся вместе с массовым производством. Китч никогда не открывает ничего нового, он размножается в примитивных подражаниях чего-то значительного, не поднимаясь до высот подлинника, это симуляция иной классовой принадлежности, магическое присоединение к культуре, формам, нравам и знакам высшего общества. Во всем этом он подобен гаджету — технологической пародии, непрерывной симуляции функций без практического применения. В китче есть нечто демократическое в противоположность аристократическому, но китч, доведенный до пошлости, оказывается вне культуры.

Потребность в китче возникает вместе с повышением социального статуса человека. «Выскочки» на всех уровнях общества хотят иметь свой набор культуры. Не претендуя на подлинники, они довольствуются копиями. Когда люди выстраиваются в длинную очередь посмотреть Джоконду Леонардо да Винчи, то в своем большинстве они ищут не минуты наслаждения от увиденного, им важен сам факт присутствия в толпе поклонников с тем, чтобы затем рассказать друзьям о ее загадочной и столь популярной улыбке. Важны не столько впечатления от картины, сколько причастность к высокой культуре, пусть на мгновение, единственный раз.

Бесполезно бросать обвинения публике в «вульгарности» или уличать индустрию хлама в «циничности». Есть спрос — есть предложение. Массовости китча противостоит владение редкими предметами, чье количество и качество ограниченно (антиквариат, коттедж, дорогой автомобиль, модная одежда и т. д.). Речь идет не о «красоте», а об отличительности, указывающей на функцию социальной мобильности: ограниченного количества предметов роскоши достаточно, чтобы служить знаком отличия для высшей касты.

«Джон Кеннеди вел реальную политику, а не ту, которую от него требовали. Смерть Кеннеди обозначила конец ремесленничеству в политике и переход к массовому производству» 

МОНРО И КЕННЕДИ БЫЛИ НАСТОЯЩИМИ

Все, что обычно, — просто; но не все, что просто, — обычно. Оригинальность не исключает простоты

Дени Дидро

С переходом к массовому промышленному производству к ремесленникам стали относиться свысока, хотя они порой достигали гениальных высот, например, когда строили египетские пирамиды, Колизей или готические храмы. В то время не было дипломированных инженеров, компьютеров, сложной техники. Высокомерие массового производства обернулось против культуры, и сегодня мы уже уважительно говорим об изделиях ремесленников: hand made. Драматичность китча в том, что сам человек стал массовым, он превращен в экономического и политического робота. В качестве ремесленника он был творцом, теперь он стал атрибутом массового производства.

Пожалуй, один самых растиражированных образов в мире — это Мэрилин Монро. Она везде и всюду, в любых вариантах и по разному поводу: на фотографиях, обоях, фильмах и даже в виде живых двойников, отбираемых на конкурсах. Мэрилин Монро была порождением эпохи торжества китча, но сама Мэрилин была живая в том смысле, что она не играла свой образ. Она была живым китчем, она была подлинником, но не эпохи Возрождения, как Джоконда, а периода конвейерного производства. Другие актрисы, не менее талантливые, сходили со сцены и предавались забвению. Их лица еще мелькали, их даже узнавали, удивляясь, что они еще живы. А Мэрилин умерла по-настоящему, поскольку жила по-настоящему, как и Джон Кеннеди, который вел реальную политику, а не ту, которую от него требовали. Смерть Кеннеди обозначила конец ремесленничеству в политике и переход к их массовому производству.

Сегодня нет самостоятельных президентов, они слеплены по жанру китча той группой, которая стоит за спиной и дирижирует. Сегодня нет никакой импровизации, никакой живой речи, даже разговор со всей страной в прямом эфире отрежиссирован до мелочей. На все вопросы существуют заготовленные ответы, на каждый выпад — ответная реакция, на любую эмоциональную волну — соответствующий заготовленный жест: жесткий и решительный или с добродушным юмором, угрожающий или панибратский и др.

Политический китч подчиняется тем же законам жанра, как и любая пошлая поделка. Из большой матрешки выходит маленькое подобие, следующая кукла еще меньше, дальше куклы мельчают и, наконец, выскакивает микроскопический живчик, повторяющий в миниатюре вышестоящих. Политкитчу нужны какие-то прошлые образцы, ибо воображение ничего нового не творит, а потому реанимируются фигуры Ивана Грозного, Петра Великого, Столыпина, Сталина. Они все выходят из одной матрешечной системы. Жалко замечательный народный образ матрешки, эксплуатируемый карикатуристами, ведь игрушка была создана для детей, символизируя непрерывность жизни: мама родит дочку, дочка — еще дочку и т. д., и этот процесс не остановить. Череду авторитарных российских политиков лучше сравнить с чертями из бездонной табакерки.

Политкитч ставит вместо живых образов иконы, знаки, указатели направления движения, мы живем в мире симуляций, в мире, где высшей задачей знака является заставить реальность исчезнуть и замаскировать одновременно это исчезновение. Политические фетиши — любимое занятие российских идеологов: воздвигнут памятник Юрию Долгорукому, который не был основателем Москвы; на Куликовом поле стоит памятник победе русских над татарами — там, где не происходило вообще никакой битвы ни в какие века. Сегодня хотят поставить памятник Владимиру (Вольдемару) за якобы крещение Руси в византийском Херсонесе, присоединенном к России только при Екатерине II. Само крещение Вольдемара было брачным условием греческой принцессы Анны. Причем тут русские? Старательно возрождают культ Сталина. Он, действительно, был популярен в народе, настолько популярен, что даже урки делали наколки с его портретом, они чувствовали в нем что-то родное, отзвуки лихих революционных лет, когда он бомбил банки. Возвращая образ Победителя в Отечественной войне, нельзя забывать его безграничную жестокость, презрение к своему народу и даже ближайшему окружению. По его приказу был расстрелян блестящий командный состав в 1937 году, что осложнило вступление СССР в войну. Верхом его параноидальной жестокости стала расправа над маршалами, обеспечившими стране Великую Победу. Сразу же после парада Победы, без передышки, он бросил боевых маршалов в застенки конторы Берия, где из них выбивали ложные признания, заставляли подписывать доносы друг на друга, в том числе на символ Победы — маршала Жукова. Насколько нужно было лишиться всего человеческого, чтобы пытать своих ближайших соратников, победивших фашизм! Люцифер неистребим, а потому вновь его облик в виде портрета Сталина гуляет по стране и мелькает на телеэкранах.

«Сегодня никто не читает программы, лозунги, задачи партий. Реклама важнее самих партий»

ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ПСЕВДОМИТИНГИ И МНОГОПАРТИЙНЫЕ ПСЕВДОВЫБОРЫ

Сегодня никто не читает программы, лозунги, задачи партий, поскольку партии стали по существу симуляцией политической деятельности. Есть реклама, но нет товара. Реклама важнее самих партий, ибо она уже нас выбрала в качестве членов этой партии, она заранее подстроилась под наши вкусы в соответствии с законами рекламы и создала нужных выборщиков в нашем лице. Не мы выбираем партию, а партия выбрала нас. Многопартийность — такая же симуляция, ибо все партии созданы как клоны. Мы думаем, что вступаем в разные партии, на самом деле, мы выбираем различные лейблы, а товар один и тот же. Точно так же мы выбираем различные марки телевизоров, а они собраны по одной схеме из одинаковых деталей от одних и тех же производителей. Различия сводятся к раскрученности марки телевизора. И содержание телепередач различаются в деталях, формой говорящих голов, костюмом дикторов, все они, кроме КВН, скопированы с американских аналогов. Смысл идей и образов перевели на их симуляцию через более четкое разрешение на телеэкране. Сверхчеткий образ перестает быть собственно образом, превращаясь в самостоятельную реальность. Мы гонимся за четкостью изображения, забывая о содержании. То же происходит с многопартийностью — различия заключаются в ярлыках, а не сути. В политкитче важен не материал, а его подача, интересное шоу, а не идеи. Четкость подачи материала замещает «реальность», которая уже никого не трогает, а потому все безразличны к итогам политической «борьбы».

Современная политика втягивает участников в патриотические псевдомитинги и многопартийные псевдовыборы, развенчивая понятие демократии, нагружая ее отчуждением, бессмысленностью своего выбора, с ощущением потерянного времени, а это влечет за собой общую апатию. Политика с тем, чтобы сохраниться как сфера жизни, прибегает к «рециклированию», ремейку, искусственному воспроизведению элементов своей истории и эксплуатации следов истории. Это надмогильная ирония. Такое впечатление, будто политика копается на свалке истории в поисках своих же отбросов.

Симуляция истории в политике ведет к потере самого предмета, смысла для сегодняшней жизни, она нужна лишь для того, чтобы вызвать хоть какую-то ассоциацию, прикрыть действо, разыгранное по законам жанра реалити-шоу. В политике появляются эквиваленты предметов, которые предметом не является, как у Малевича черный квадрат на черном фоне. Вращаться вокруг пустоты образа, вокруг пустоты объекта, который не является объектом и есть современная политтехнология. Даже иллюзии симулируются. Каковыми бы ни были внешние формы, с которыми мы имеем дело, на самом деле, мы давно пребываем в психодраме исчезновения живых образов и настоящих личностей, замены их историческими двойниками. Может ли эта потерявшая драматизм симуляция политики развиваться до бесконечности? Любой фантом лишь симуляция боли там, где нет руки или ноги, а в политике — головы. Это ирония истории. Российская политика стала абсолютной банальностью, окончательным нигилизмом, фантомом эпизодов истории, бессмысленным повторением неудачного прошлого. Остается надеяться, что не повторится революционная бездна. За политической псевдоактивностью ничего нет, пустота, поэтому акции проходят, не оставляя следов, мы о них забываем столь стремительно, что становится стыдно за растраченные эмоции.

Политкитч превращается в сектор услуг, точно так же как индустрия развлечений и религия, в которой не осталось ничего духовного — теперь это голый бизнес и самоутверждение касты священнослужителей. В великий праздник Курбан-байрам в Мекке в очередной раз погибло, по предварительным данным, 1100 человек. Паломники гибнут каждый год, но государство не ограничивает этот поток, чтобы не терять свои прибыли. Значит, сам хадж стал греховным, он потерял связь с верой. Мученики хаджа стали жертвой религиозного идиотизма и жадности организаторов. В Мекке упавший кран у строящейся мечети раздавил людей, значит, в эту мечеть были вложены греховные деньги семьи Бен Ладена. Раз сама Мекка стала гнездом греха, то не стоит удивляться бедам исламского мира. Теперь и шайтан кричит: «Аллах акбар!» Вместо посоха паломников теперь в руках автомат. Духовность осталась только в национальных традициях. Нужно возрождать не средневековую веру, а те национальные традиции, которые выработали иммунитет против фанатизма! Тиражировать нужно генетический код антифанатизма...

img_2202.jpg
«Современная политика втягивает участников в патриотические псевдомитинги и многопартийные псевдовыборы, развенчивая понятие демократии, нагружая ее отчуждением, бессмысленностью своего выбора»

БЕРДЯЕВ ОКАЗАЛСЯ ПРАВ

В практической жизни от гения проку не больше, чем от телескопа в театре

Артур Шопенгауэр

Жизнь на самом деле проста до нелепости. Книги, романы вовсе не отражают жизнь, они могут угадывать лишь некие тренды. В книгах слишком много связности, логики, стиля. Реальность не обладает ни тем, ни другим. Жизнь — всего лишь цепочка случайных, порой, дурацких событий, а потому чем меньше смысла в наших речах, тем ближе они к жизни. Не случайна популярность телесериалов, мыльных опер, реалити-шоу.

Мы кичимся своей цивилизованностью, но со временем предрассудков не становится меньше, жизненные сюжеты остаются неизменными, меняются имена героев. Гете как-то заметил, что, по-види­мому, не существует более 36 возможных трагедийных ситуаций. Шиллер приложил немало усилий, пытаясь увеличить число сюжетов, но не смог этого добиться. Оказывается, что вариантов человеческих судеб не так уж много, со временем их больше не становится, а потому и персонажи выступают в тех же ролях, в похожих обстоятельствах, хотя и с новыми именами. Наша жизнь гораздо традиционнее, чем кажется. Если исключить редкие случаи высоких шекспировских трагедий, не менее редких комедий в стиле Эльдара Рязанова, остальные сюжеты уложатся в десяток банальных историй: красивая любовь заканчивается пышной свадьбой; после медового месяца, супруги изменяют друг другу и разводятся; преступление заканчивается наказанием; карьериста наказывает сама жизнь; человеческая жадность доводит до предательства и преступления; отцы не понимают детей; алкоголизм и наркомания губит общество; террористов легко побеждает спецназ. Остальные сюжеты окажутся более редкими и не столь характерными. Вот и вся наша жизнь.

Если жизнь проста в своей основе, зачем нужны запутанные любовные, детективные, трагические романы? Зачем нужна сложная идеология, которую понимает узкий круг политиков и специалистов? Ведь все зависит от людей практичных, приземленных, не витающих в облаках. Казалось бы, все так и есть. Так бы оно и было, если бы общество могло законсервироваться, но оно или движется вперед, или загнивает. Для движения вперед нужны интеллектуальные силы, одной воли не хватает, для процветания нужны постоянные научные открытия, которые обогащают государство, что невозможно без интеллектуальной среды и хорошего образования, для трансформации общества на новый уровень нужно соединение теории с политической практикой. Выход из Средневековья был бы невозможен без политических учений Гоббса, Монтескье, Джона Стюарта Милля, эпоха Просвещения не наступила бы без рационализма Декарта, федерализм не стал бы ведущим трендом государственного устройства без теории Мэдисона, Джефферсона.

Политический китч — синдром не просто упрощения нашей жизни, появления политтехнологий, а симптом кризиса, застоя, возврата к Средневековью. Видимо, Бердяев в очередной раз оказался прав насчет России.

Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу — зренье
Или актеру — голос и движенье,
А женщине прекрасной — красоту?

Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены — и это знаем сами —
Мы расточать, а не копить.

Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.

Анна Ахматова (1915)

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции