Дмитрий Медведев: «Угрозу по отношению к евро недооценивать нельзя»

В своем интервью президент Российской Федерации Дмитрий Медведев рассказывает, какие у него сегодня отношения с Владимиром Путиным; признается, что опасается провала евро; говорит, что хочет во время своего визита в США посмотреть, как все устроено в Кремниевой долине; высказывает мнение по поводу разлития нефти в Мексиканском заливе и будущего компании ВР и отвечает на вопросы о ситуации в Киргизии и о том, будет ли у Ирана собственная атомная бомба…

ПОСМОТРЕТЬ, КАК УСТРОЕНА КРЕМНИЕВАЯ ДОЛИНА

— Господин президент, вы собираетесь в США. Чего вы хотите достичь в ходе этого визита? И что, в частности, по вашему мнению, изменилось в характере отношений с новым президентом США?

— Я хотел бы продолжить наше общение с президентом Обамой. Хотел бы закрепить те положительные тенденции, которые образовались в российско-американском диалоге. Не секрет, что еще несколько лет назад он деградировал практически до очень низкого уровня, чуть ли не до состояния холодной войны. Это очень печально, на мой взгляд, и для американцев, и для русских. За последнее время нам удалось восстановить полноценное общение, мы достигли вполне конкретных результатов. Достаточно вспомнить нашу синхронную работу по международным проблемам, подписание договора СНВ-3, наши проекты, которые сейчас пытаемся реализовывать, и целый ряд других аспектов, по которым мы стали лучше друг друга понимать.

Поэтому мне бы хотелось продолжить общение с моим коллегой, с которым у меня установились хорошие отношения. Я всегда говорю, что отношения между президентами — это необходимое условие добрых отношений между странами, но не достаточное. Нужно, чтобы была еще и государственная воля, поддержка других властей, поддержка гражданского общества, поддержка бизнеса, и тогда все получится. Я впервые собираюсь посетить Кремниевую долину. Это интересно мне и как человеку. И интересно познакомиться с теми достижениями, с теми компаниями, которые размещены в Кремниевой долине и которые представляют квинтэссенцию научно-технической мысли Соединенных Штатов Америки. А с другой стороны, впитывают в себя все лучшие силы, которые приезжают в США из других стран, в том числе из России. [В Кремниевой долине] очень много выходцев из России, наших граждан.

Задача моя очень проста и сложна в то же время. Я хотел посмотреть, как это устроено в Кремниевой долине. Мне бы хотелось создать что-то подобное в Российской Федерации, но, естественно, соответствующее нашему представлению. Есть такой проект "Сколково", который был уже подготовлен и по которому есть решение. Мы хотим создать отдельный город недалеко от Москвы, куда [должны будем] привлечь частные инвестиции — как российские, так и иностранные. Поэтому знакомство с опытом Кремниевой долины мне представляется весьма и весьма любопытным. Есть и другие интересные встречи, другие предприятия, которые для меня будут интересны. Я никогда не был в Сан-Франциско, никогда не был в Калифорнии.

Но помимо этой части есть, конечно, более формальная часть — это переговоры с моим коллегой в Вашингтоне. Типичная страница [повестки дня], но от этого не меняется суть наших дискуссий, суть наших переговоров. Надеюсь, что мы сможем обсудить практически всю российско-американскую повестку дня. Но упор мне бы лично хотелось сделать на нескольких вещах, я сказал уже об этом Бараку Обаме, — на экономическом сотрудничестве между Россией и Соединенными Штатами Америки. Потому что мы за последнее время укрепили наше сотрудничество в сфере безопасности, но существенно не улучшили контакты в области экономики. Это не значит, что их нет: и инвестиции существуют, и объем торгового оборота измеряется десятками миллиардов долларов, но это все равно не тот уровень, который приличествует России и Америке. Вот об этом я надеюсь поговорить.

Есть еще ряд застарелых болезней — таких как, например, наше вступление в ВТО. Американские партнеры обещали нам здесь поддержку. Не знаю, как будут развиваться события, но я хотел бы поговорить об этом с моим коллегой и делать все для того, чтобы вступление Российской Федерации во Всемирную торговую организацию наконец состоялось. Как принято говорить, мяч на стороне американцев.

НАС ВОДЯТ ЗА НОС С ВТО ДОВОЛЬНО ДАВНО

— Что реально может сделать американское правительство в ходе этого визита для того, чтобы ускорить присоединение России к ВТО?

— Нужно договориться по нескольким относительно небольшим, но еще остающимся дискуссионными позициям, по которым сейчас ведут переговоры наши коллеги: и правительство РФ, и торговые представители, и другие официальные лица из Соединенных Штатов Америки. Расхождения, на мой взгляд, сейчас совсем минимальные, они носят такой [вкусовой] характер, на мой взгляд, или же все-таки они связаны с тем, как понимают свои экономические интересы Соединенные Штаты Америки. Я думаю, что мы должны перешагнуть через этот рубеж, потому что от присутствия России в ВТО здесь выигрывает не только Россия, для России это в известной степени испытание, но выигрывает и в целом вся система Всемирной торговой организации. Потому что мы хотим действовать по одним и тем же правилам. [Нас порой критикуют]: "Здесь что-то не так сделано, здесь вы занимаетесь какой-то поддержкой той промышленности или тех отраслей, которые в этих условиях поддерживаться не должны". В общем, обычно идет на эту тему дискуссия. Так вот, она отпадет сама собой, как только Российская Федерация вступит в ВТО. Нас уже водят за нос довольно давно, гораздо больше, чем некоторые другие очень крупные экономики. Я уже не говорю о том, что сегодня во Всемирной торговой организации присутствуют такие страны, чью экономику рыночной назвать нельзя, но они там есть, а России нет. Поэтому еще раз повторяю, я надеюсь, что те обещания, которые были когда-то и мне даны со стороны действующей американской администрации, будут исполнены.

ПОРА ВОВСЮ ОБСУЖДАТЬ СТРАТЕГИЮ ВЫХОДА ИЗ КРИЗИСА

— Сейчас большинство стран Западной Европы страдают от финансового кризиса. Вы тесно за этим следите. Как вы думаете, этот кризис в самом начале, в середине или в конце?

— Если говорить, внимательно относясь к событиям, то я думаю, что мы находимся на стадии выхода из кризиса и уже пора готовить то, что называется стратегией выхода. Другое дело, насколько подготовлены к этому наши экономики. Где-то это может быть лучше сегодня, где-то это может быть хуже… Я знаю, что многие государства, и Соединенные Штаты, пока еще настаивают на том, чтобы продолжить стимулирование собственной экономики. Но мне представляется, что все-таки стратегию выхода уже пора вовсю обсуждать. Потому что в противном случае мы будем только разогревать аппетиты и не получим окончательного результата. Поэтому я думаю, что мы приблизительно в этой точке — и это подтверждается рядом экономические показателей. Практически везде, во всех странах, крупных экономиках, быстро развивающихся рынках, допустим, таких, как Китай или Индия, начался рост. У нас рост медленнее, но неплохой, около 4 процентов сейчас. Если удастся его сохранить, я считаю, что это уже неплохой показатель, и именно поэтому нам нужно думать о стратегии выхода. Конечно, при этом необходимо сохранить отдельные стимуляционные меры — нельзя сразу все бросить. Мы в прошлом году истратили на поддержку собственной экономики около 200 миллиардов долларов, это очень приличные деньги, и за счет этого нам удалось решить целый ряд проблем, в том числе и не остановить важные предприятия, обеспечить их заказами и мягко выйти [из кризисной ситуации]. Но так не должно продолжаться все время, условия несколько иные, все меняется. Поэтому я надеюсь, что мы сейчас находимся в этой [завершающей] фазе.

— Считаете ли вы, что некоторые европейские страны извлекли жесткий урок относительно того, как надо балансировать бюджет? И какую точку зрения вы больше поддерживаете — германскую или французскую?

— Некоторое время назад у меня был визит в Германию. И мы долго, на протяжении часов, эту тему обсуждали с моей коллегой, канцлером Ангелой Меркель. И весь разговор крутился вокруг того [вопроса]: вы за что — за стабильность или за солидарность? Это как бы водораздел позиций ряда стран Европейского континента, Евросоюза. Но всякое сравнение — оно достаточно примитивно. Понятно, что позицию солидарности в значительной степени отстаивают те, кто придерживается в большей степени левых взглядов, а позицию стабильности обычно отстаивают правые. Я считаю, что надо отстаивать прагматичную позицию.

Эта позиция заключается сегодня в следующем. Мне трудно давать советы Евросоюзу, они не нуждаются в моих советах, они сами справляются, я надеюсь, — но тем не менее нужно все равно выбирать какую-то золотую середину. Не должно быть экономики, нельзя безоглядно помогать той ситуации, когда уже спасать нечего, нужно все-таки исходить из трезвых соображений. Но в то же время разумные меры по поддержке ряда слабых экономик для спасения общей идеи, а общая идея — это общий европейский рынок и единая национальная валюта евро. Так вот: в этом случае общие меры — они необходимы, и, кстати сказать, они такие меры приняли. Потому что решение о выделении триллиона евро — это решение в пользу поддержки общей стабильности на Европейском континенте. Поэтому мне кажется, что здесь нельзя эти вещи противопоставлять друг другу, но, конечно, бесконечная солидарность и помощь, которая не приносит результата, — это очень опасный путь.

ПРОВАЛ ЕВРО ВОЗМОЖЕН

— Если кризис будет распространяться и, например, Испания или Португалия столкнутся с проблемами, то Россия предложит институциональную финансовую помощь для того, чтобы обеспечить стабильность в Европе?

− Очень заинтересован в том, чтобы была стабильность, потому что Россия — европейская страна. Мы не член Евросоюза, но мы европейская страна. [Кроме того] наши золотовалютные ресурсы разделены между несколькими корзинами. Они в долларах, они в евро, частично в фунтах стерлингов, некоторые другие валюты тоже используются, такие как швейцарские франки. Поэтому от того, насколько хорошо обстоят дела на Европейском континенте, зависит и наше благополучие. Поэтому мы очень наблюдаем за этой ситуацией, и, когда последний раз я общался на эту тему — долго общался, подчеркиваю, — с канцлером Федеративной Республики Германии, я сказал, что мы очень надеемся, что меры по поддержке евро, поддержке экономики принесут результаты. У нас есть отдельные отношения со всеми странами, в том числе с теми, которые сейчас попали в трудную ситуацию, — с Грецией, и с Испанией, и с Португалией, и, конечно, мы будем это учитывать в наших отношениях. Но я все-таки считаю, что основные меры поддержки должен предпринять Евросоюз, и они такие решения приняли. Сейчас главное, чтобы они довели это до конца, чтобы они не бросили. Потому что иначе, как я уже сказал, может начаться центробежный процесс, и тогда в Евросоюзе будут побеждать те, кто выступает за сворачивание единой валюты и сворачивание единого рынка. [А это] шаг назад.

− Вы серьезно опасаетесь провала единой европейской валюты?

− Такую опасность исключать нельзя. Не так давно у нас был саммит Россия — Евросоюз, и [на нем] мы обсуждали ситуацию [с евро]. Потому что возникла уникальная ситуация. Сегодня в Европе есть государства со слабой экономикой и сильной валютой, чего никогда не было в истории человечества. Никогда не было в экономической истории. Потому как эта валюта носит наднациональный характер, но она в конечном счете определяется экономической мощью отдельных государств, а некоторые из них — слабые звенья… Я не преувеличиваю угрозу, но ее недооценивать нельзя. А вы как считаете?

− Есть угроза того, что действительно это может произойти. Правительства должны выполнять меры, которые они объявили. И если вдруг мы увидим, что они не привержены этим обещаниям, то это вновь усилит кризис, и его надо будет решать уже с гораздо меньшими ресурсами. Россия сможет оказать поддержку, если действительно эта проблема окажется заразной?

− По поводу поддержки России я просто отдельно скажу. У нас есть внутренние задачи, которые мы должны решать. И у нас достаточное количество внутренних проблем, у нас экономика еще не оправилась от кризиса. Но есть целый ряд проектов, где мы действительно работаем с государствами, у которых сегодня ослаблена экономика. И если рассматривать это сквозь призму наших отношений в этой сфере, по таким проектам, то, наверное, да. Если говорить о прямых финансовых вливаниях, желательно, чтобы это делали партнеры по Евросоюзу.

Есть еще одна проблема, очень сложная: каким образом побудить слабеющие экономики осуществлять жесткую экономическую политику. Это как раз и есть этот конфликт между стабильностью и солидарностью. Потому что выполнять рекомендации, даже самые умные, которые дают другие страны или Еврокомиссия, это очень сложно. Особенно когда на улице стоят тысячи людей и требуют роспуска парламента и правительства как не справившихся [с ситуацией]. Поэтому от того, насколько последовательны будут правительства государств со слабеющей экономикой в реализации этих экономических мер, и зависит успех общей политики по преодолению кризиса, который возник некоторое время назад в экономике Евросоюза. Вообще, это все настораживает, потому что, конечно, это может восприниматься и как вторая волна того кризиса, который начался в 2008 году, это очевидно. Я думаю, что мы завтра об этом поговорим во время нашей дискуссии, которая будет проходить на [Петербургском экономическом] форуме.

РАЗЛИВ НЕФТИ: НАДО КОНСОЛИДИРОВАТЬ УСИЛИЯ

− Когда вы поедете в США, то увидите, что страна сильно сейчас сосредоточена на кризисе в Мексиканском заливе. Прежде всего, BP или американское правительство обращались к российскому правительству, учитывая российский опыт в добыче нефти на больших глубинах? И в более широком контексте: как вы считаете, этот кризис фундаментально изменит характер глобальной нефтяной промышленности? Как изменится уравнение между риском и доходами из-за этой утечки нефти?

− Это большая проблема. Такая проблема способна расшатать все что угодно. И ответ на эту проблему — он очень сложный, [потому что] масштаб бедствия такой большой. Да, разливы нефти были и раньше. У нас есть целый набор [международных] конвенций на эту тему, для того чтобы посмотреть, что делать. Вы знаете, [вот] к какому выводу я пришел: несмотря на то что у нас есть юридическая база для устранения небольших проблем, у нас все-таки нет глобальной правовой базы для устранения таких мегакатастроф, как [в Мексиканском заливе], нет технического решения, которое позволило бы это сделать. Очевидно абсолютно. Возникает вопрос: а кто будет компенсировать убытки и хватит ли имущества, хватит ли денег? А если денег не хватит, то кто отвечает за страхование [нефтедобывающих компаний]? И я даже не знаю, кто готов выступить в качестве страховщика по такого рода операции и кто мог бы заняться перестрахованием. Какая компания может выступить в качестве перестраховщика. Потому как объем потенциального возмещения — это сотни миллиардов долларов. Значит, нам нужны международные подходы к этой проблеме. У нас тоже большая добыча [нефти], у нас тоже есть свои подобные объекты, [как те] которые находятся в Мексиканском заливе, мы, конечно, за ними следим, и надеюсь, что там все будет хорошо, но это [тревожный] звонок. И поэтому мы должны консолидировать здесь свои усилия. Я, конечно, очень надеюсь на то, что администрация Соединенных Штатов Америки вместе со специальными службами, которые для этого созданы, все-таки эту проблему решит.

Что же касается нашего участия [в ликвидации последствий разлива нефти в Мексиканском заливе], пока к нам обращения на эту тему не было. Но мы готовы к тому, чтобы обсудить эту проблему, что называется, от корки до корки.

— После того как авария случилась, попросили ли вы провести инспекцию российских глубоководных месторождений, чтобы подобная ситуация не повторилась?

— Да, конечно. Естественно, как только все это произошло, были отданы поручения нашим министерствам, которые отвечают за соответствующую безопасность. И даже неформальные разговоры с крупнейшими компаниями. И за этим следят все, включая даже Генеральную прокуратуру. Но здесь есть две стороны. Первая из них — это технологическая сторона. И большая проблема — каким образом справляться с подобными происшествиями на больших глубинах, особенно когда давление очень высокое. Я думаю, на эту тему будет написан еще не один десяток исследований. Потому что очевидно: после этой катастрофы риски в нефтяной отрасли будут выглядеть иначе. И второе: кто будет выступать в качестве страховой компании по подобным происшествиям в будущем и каким образом международному сообществу распределить здесь свою роль. Я думаю, те конвенции, которые были приняты на эту тему в XX веке (в том числе и Международная морская конвенция в части, которая посвящена разливам нефти), — их пока недостаточно.

— Как повлиял разлив нефти на ваше мнение о BP как о партнере России? Беспокоит ли вас финансовое положение BP?

— Ну, с BP у нас проблем нет. Очевиден прогресс в отношениях с нашими компаниями. Я и сам неоднократно с ними встречался, когда работал в правительстве. Не помню, встречался ли, когда уже стал президентом, — но несколько встреч у нас было, мы обсуждали самые разные вопросы еще до этой трагической катастрофы. Поэтому нам, конечно, небезразлично, что будет с BP, тем более что у нас есть российская компания, создавшая совместную компанию с BP. Но я не знаю, что будет. Знаю только то, что BP [на ликвидацию последствий аварии] потребуется большое количество денег. Насколько они смогут переварить эти траты, не приведет ли это к аннигиляции основной компании и ее разделению на части — это вопрос целесообразности. Мы бы хотели, чтобы — скажем прямо — интересы российских инвесторов, которые создавали совместный бизнес с BP, были каким-то образом застрахованы. Но с другой стороны, я понимаю, что бизнес есть бизнес — тут могут быть самые разные повороты. В любом случае, я уверен, что за этой ситуацией смотрят партнеры BP, которые работают с ней и в Российской Федерации, и в других странах. Я вот сейчас посмотрел — достаточно по-разному оценивается эта ситуация в Соединенных Штатах Америки и в Великобритании. Британцы считают, что позиция американцев в отношении BP избыточно жесткая.

КИРГИЗИЯ: ПРЕЖНИЙ РЕЖИМ ЗАИГРАЛСЯ

— Да, это касается интересов британских пенсионеров. Если говорить о Киргизии — что Россия может там сделать? Какие у вас сведения — кто виновен в начавшихся межэтнических столкновениях?

— Ситуация там исключительно сложная — я бы даже сказал, трагическая — и, к сожалению, объясняется несколькими причинами. Во-первых, я напомню, что господин Бакиев, который сейчас покинул страну и сложил с себя полномочия президента, вначале пришел к власти… ну, по сути, революционным путем, в результате переворота. Впоследствии, конечно, его легитимность была подтверждена народом, они получили ту власть, которую выбрали.

Но тем не менее эта проблема родилась не сегодня. Она коренится в общей неустойчивости гражданского общества в Киргизии и в слабости развития политических институтов. Я понимаю, что такого рода процессы не проходят быстро. Мы сами развивали наши политические институты и очень плотно наблюдаем за тем, что происходит в Киргизии, — это наш близкий партнер, стратегический партнер. Киргизия, я напомню, является участником "Евразэс" и Договора о коллективной безопасности. То есть мы союзники. Но вот эта внутренняя политическая неустойчивость и желание решать все проблемы при помощи вот такой быстрой смены всей политической колоды уже один раз Киргизию подводили. Мы перестраивали отношения с прежним киргизским руководством, но надо признаться, что прежний режим заигрался. И дело тут не только в какой-то близости с другими странами, с Соединенными Штатами Америки — это как раз не вызывает вопросов, как их внешнеполитическое дело. Но нужно было честно вести себя по отношению к избирателям. Не обманывать своих партнеров. Нужно было принимать решения, которые поддерживал народ, а не только тратить [государственные] средства для собственного потребления, для решения личных задач. Всего этого [честной политики по отношению к избирателям] сделано не было. Поэтому авторитет [режима Бакиева] был практически нулевой. И поэтому, по сути, падение прежней администрации произошло мгновенно. Этого, кстати, никто не ожидал на самом деле — даже, я думаю, сам Бакиев не ожидал, что его позиция столь неустойчива. Полгода назад, на выборах, он получил значительную поддержку — а оказалось, что все гораздо более сложно. Сейчас существует временное правительство, которое не имеет достаточной юридической легитимности, но пытается справиться с проблемой. Мы работаем с этим правительством, помогаем ему — оказываем гуманитарную помощь, консультируем. Естественно, готовы к тому, чтобы развивать экономические отношения. И очень внимательно наблюдаем за тем, что произошло в последнее время.

Произошло, к сожалению, то, что уже было когда-то в Киргизии. Те межэтнические противоречия, которые обострились в конце 1980-х годов, практически в период, когда Советский Союз распадался, они, к сожалению, вылезли с той же самой остротой и привели к кровопролитным столкновениям на этнической почве, что особенно опасно! Потому что мы понимаем: такого рода конфликты потом тлеют десятилетиями, если не веками. А в некоторых случаях приводят к дезинтеграции стран и возникновению совершенно новых географических конструкций.

Поэтому корни этого конфликта, к сожалению, достаточно глубоки. Но я надеюсь, что руководство Киргизии все-таки сегодня предпримет все от него зависящее, чтобы повысить свой авторитет и навести порядок. Уже сейчас ситуация на юге Киргизии близка к гуманитарной катастрофе. Огромное количество беженцев, которые пересекли границу соседнего Узбекистана, — около 100 000. Узбекистану тоже с ними будет не так легко справиться — кормить, поить их и размещать как-то… С другой стороны, туда по-прежнему продолжают ехать молодые люди в каких-то весьма странных повязках, как правило, в состоянии возбуждения от алкоголя и наркотиков. Стреляют туда-сюда, избивают людей. Меня поразило то, что была такая ситуация, когда раненых убивали — и сжигали [машины] "скорой помощи", просто не давали оказать медицинскую помощь! Это показывает степень наэлектризованности ситуации, напряжение, которое существует в обществе. Это не значит, что [такая] ситуация не лечится. Но очевидно, что здесь нужно проявлять и мудрость, и такт, и внимание, стараться общаться с руководителями соответствующих диаспор, общин, делать так, чтобы они находились в постоянном диалоге [с властью]. Ну и в некоторых случаях применять силу, конечно. Потому что без полицейских функций государство не может существовать.

Что же касается обращений по поводу российского миротворческого контингента — то пока, во всяком случае, как мне представляется, такой необходимости нет. Эта внутренняя проблема наших киргизских партнеров, и они сами должны ее решить.

Я ПОГОВОРИЛ С ПРЕЗИДЕНТОМ УЗБЕКИСТАНА

— Вы продолжаете выступать против американской базы?

— Знаете, я никогда не был против авиабазы в Манасе. Это база на территории Киргизии. Я же не президент Киргизии — я президент России. У нас нет американской базы, она нам не нужна. И у них нет российской военной базы.

Если киргизское руководство в какой-то момент посчитало, что эта база [в Манасе] им нужна, это же их решение! И я помню, на каких условиях это решение принималось. Решение принималось в начале этого десятилетия и согласовывалось на самом верхнем уровне, когда началась кампания в Афганистане и потребовалась помощь нашим американским партнерам. И Россия тогда поддержала это решение, сказав: если это нужно для борьбы с терроризмом — пожалуйста. При этом было понятно, что эта база не должна существовать вечно. Она должна решить конкретные задачи и завершить свою работу. И вот этот вопрос, наверное, и является наиболее дискуссионным: надо или не надо с ней что-то делать. В любом случае мы сотрудничаем с Соединенными Штатами Америки по Афганистану, как вы знаете. И оказываем всемерную поддержку Америке и другим странам по наведению порядка в Афганистане. Вопрос баз [в Киргизии] не входит в компетенцию российского руководства. Но если вы хотите знать мое мнение, то я еще раз подчеркиваю: такого рода объекты не должны иметь постоянного применения, а должны завершать свою работу после выполнения соответствующих операций. Судьба этой базы — в руках руководства Киргизии.

— Вы звонили в Узбекистан, призывали к спокойствию, чтобы не допустить интернационализации проблемы?

— Я поговорил с президентом Узбекистана. Мы, кстати, были с ним сначала на саммите Шанхайской организации сотрудничества, когда все это произошло. Но, на мой взгляд, сейчас руководство Узбекистана занимает очень аккуратную и взвешенную позицию по этому поводу — вмешивается и в то же время не нагнетает страстей. И я говорил об этом неоднократно с президентом Казахстана. Мы обсуждали возможные сценарии развития ситуации в Киргизии. Я могу сказать, что, конечно, самым опасным сценарием будет следующий. Если порядок не будет наведен и возникнет необходимость немедленно проводить выборы в Киргизии, политический ландшафт окажется разбит на целый ряд участков, вначале они будут создавать сильное напряжение, полемику в парламенте, будут возникать какие-то группы — а поскольку новая конституция, которая сейчас предлагается, предполагает переход от президентской республики к парламентской, это будет провоцировать опасные ситуации. Но самым опасным сценарием был бы приход к власти радикалов, причем абсолютно легальным путем. Тогда мы будем иметь Киргизию, которая будет развиваться по афганскому пути, причем с талибами. Это было бы крайне опасно и для нашей страны, и для других стран Центральной Азии.

ИРАН НЕ ХОЧЕТ СЛУШАТЬ ГОЛОС РАЗУМА