Назиб Жиганов: «А я в 1937-м учился. Когда окончил, расстреливать уже перестали...»

Назиб Жиганов, 1920-е годы

«КОМПОЗИТОРУ НАДО ИМЕТЬ СОБСТВЕННЫЕ УШИ»

Только Назиб Жиганов, именем которого назван музыкальный фестиваль «Мирас» Государственного симфонического оркестра РТ, начинающийся в начале февраля, с юных лет мог все и все сразу: лихо прокатиться на коньках, только встав на них посреди замерзшей гигантской лужи на задворках детдома; отметелить в одиночку сразу трех-четырех хулиганов, специально пришедших избить его — лидера местной пионерии; с ходу подобрать татарскую песню, впервые сев за клавиши неведомого музыкального инструмента — рояля; стать композитором, твердо решив это под волшебные звуки «Аиды» в театре. Правда, формула «талантливый человек талантлив во всем» верна далеко не всегда и далеко не для всех. Для Назиба Гаязовича она работала на все сто, и это тоже можно рассматривать как одно из его многочисленных дарований.

Но суть феномена с коротким именем Жиганов и его бездонным содержанием заключена не только в данности свыше. Простые истины, такие как упорство и бесконечный труд, умение отличать плохое от хорошего и приспособить это хорошее в свою собственную палитру, слышать иное мнение при неколебимости собственного, — вот то, что в придачу к одаренности отличает, по выражению известного драматурга, человека великого от «просто выдающегося».

Лидия Яковлева — заведующая музеем Назиба Жиганова, филиалом Национального музея РТ

— Может, ему и трудно было от того, что он имел свое мнение, свое видение, свои собственные уши, — полагает Лидия Яковлева, заведующая музеем композитора Назиба Жиганова, филиалом Национального музея Республики Татарстан.

...Шел перестроечный 1986-й, а может, и 1987-й год — документальная точность здесь не так уж важна. А важно то, что в гостиной работал телевизор и Светлана Жиганова, хлопотавшая здесь же по дому, что не мешало ей прислушиваться к обычной по тем временам передаче с разоблачениями чудовищных репрессий, неожиданно обратилась к отцу — композитору Назибу Жиганову, уютно расположившемуся на диване:

— Как тебя с твоим языком не расстреляли тогда?

Ее сын 25-летний Алексей, находившийся в это время на балконе, сразу притих, прислушиваясь в ожидании от дедовского ответа нечто такого... А тот, чуть помедлив, просто сказал:

— А я в 1937-м учился. Когда окончил, расстреливать уже перестали. Мне вот потом и квартиру дали. А так бы расстреляли, наверное.

Спокойно так сказал, как про какие-то обыденные вещи. Мол, пока учился, пока диплом получал — времена изменились, и тех, кто расстреливал, самих расстреляли, а тех, кого не успели, выпустили из тюрьмы.

Алексей Егоров — внук Назиба Гаязовича, историк, старший научный сотрудник музея Жиганова

— Это даже не прагматическое, а какое-то стоическое отношение к обстоятельствам, — говорит Алексей Егоров, внук Назиба Гаязовича, историк, старший научный сотрудник музея Жиганова. — Мы уже потом стали задумываться: а откуда у деда были всему этому корни?

ТРОЕ ДЕТЕЙ И ВЗБЕСИВШИЙСЯ МИР

Родился Жиганов 15 января 1911 года в городе Уральске (сегодня — административный центр в западной части современного Казахстана на реке Урал — прим. ред.). Это город, бывший некогда ставкой ханов Ногайской орды. Столетие тому назад Уральск имел железнодорожное и пароходное сообщение, депо, фабрики, мануфактуры, театр, музей, несколько больниц и библиотек, женскую и мужскую классические гимназии, реальное училище, учительскую семинарию, множество школ, несколько газет, больше десятка церквей, несколько мечетей. Тогда, в январе 1911-го, Уральск — столица Уральского казачьего войска, некогда вольный и мятежный город на востоке Российской империи, до сих пор хранящий память о знаменитом своем смутьяне Емельяне Пугачеве, населенный в основном татарами и русскими. В городе этом — многодетная татарская семья: мама Газиза, папа Гаяз, два старших брата Джамал и Джаляль, сестры Файза, Амина и он, самый маленький, — Назиб.

Мама Назиба Жиганова Газиза с дочерью Файзой, начало ХХ века, Уральск

Сотрудники музея Жиганова буквально недавно отыскали корни его отца — Гаязетдина Садыржигана. Оказалось, что он родом из деревни Собачий Остров, известной также как Сабачай (ныне село Красная Горка, по-татарски — Сафажай), Пильнинского района Нижегородской области; что его мама Газиза Губайдулла кызы была из Чистопольского уезда Казанской губернии. Как встретились будущие супруги, пока остается неизвестным. Зато точно установлено, когда родилась сестра Файза, — запись нашли в метрической книге. Поиск продолжается...

«Радость не может длиться долго. Она потому и радость, что коротка», — напишет он через годы дочери Светлане... Радость детства окажется у Назиба чрезвычайно коротка.

В пять лет он остался сиротой. Отец умер от тифа в 1911-м, когда Назибу года не было. В два — старший брат Джамал с товарищем утонули в Чагане, прервалась жизнь маленькой сестры Амины. Когда Назибу исполнилось пять лет, умерла его мама. Остались старшая сестра Файза, брат Джаляль и он, самый младший. Трое детей и взбесившийся, вставший на дыбы мир... Но они выживут, выкарабкаются — через кровавые жернова Гражданской войны, сквозь голод, тиф, холеру, испанку, равнодушие или злобу ближних и дальних. В пику безжалостной судьбе обретут друзей, семьи, продолжат угасший было род. Победительница с широкой душой — старшая из рода; величественный и славный — средний; драгоценный талант из благородного рода — самый младший... Примерно так в переводе на русский звучат имена Файза, Джаляль, Назиб. Как и должно звучать в легенде.

Не потому ли в творчестве Жиганова, даже в самых лиричных и радостных произведениях, всегда — то исподволь, то явно — звучит тема рока, судьбы. Как в античной трагедии, как в народном эпосе?..

Джаляль – брат Назиба Жиганова, вторая половина 1920-х годов

ВСЛЕД ЗА СИНЕЙ ПТИЦЕЙ

«После кончины отца наша мать должна была воспитывать, одевать, кормить и обучать пятерых детей, — пишет в своих воспоминаниях старший брат Назиба Джаляль Садрижиганов. — Обстоятельства, в которых оказалась наша семья, были безысходные, и мать пошла наниматься на работу к состоятельным баям...

Я не помню, чтобы мы досыта наедались, всегда ходили полуголодные. В этих условиях маленький Назиб часто болел, он был худенький, слабенький...

Похоронив ее [маму], мы осиротели окончательно. Ходили слухи, что в городе откроются детские дома, но до этого надо было дожить. Однако, как говорится, земля не без добрых людей. Нашлись такие, которые согласились временно приютить нас у себя. Мы в ответ выказывали свою благодарность безупречным послушанием, честно выполняя порученную работу по дому. Наконец, в Уральске открылось несколько детских домов, куда принимали в первую очередь круглых сирот. Мы, безусловно, к этой категории подходили и немедленно были зачислены в детский дом № 6...»

Село Собачий остров (Сабачай).
Из этого села происходит отец Назиба Жиганова Гаяз

Детдомовское время точно охарактеризует в своем письме Жиганову его «старый и старый товарищ и благожелатель Коля Мамонов». Он вспоминает о той поре как о далеком прошлом: «В нем было мало радости, но много надежд и мечтаний, многие из которых у некоторых из нас осуществились — кто нашел свою синюю птицу».

Внуку композитора Алексею Егорову иногда приходилось слышать от деда подробности о времени и обстановке, в которой проходила его детдомовская жизнь. Как-то Светлана, старшая дочь Жиганова, принесла домой отличную воблу, довольно положила ее на стол, но ее отец среагировал странно: «Убери!» — и отвернулся. Потом он поведал своим домашним эпизод, ставший затем точным документальным сюжетом одного из небольших автобиографических рассказов, на которые композитор находил время при всей своей необъятной музыкальной занятости. И лучше, чем он сам в своих миниатюрах, не передашь того, что их автору пришлось в те годы испытать.

Вобла

Стояла ужасная жара! Дышать было нечем. Небо было какое-то пустое. Оно больше походило на дешевый синий материал, который выцвел от солнца. Солнце выжгло все. Улицы были пусты. Был голод... Ведь шел 21-й год.

Наш детский дом находился в доме бывшего богача Сайткулова.

В городе свирепствовала холера... Из нашего детдома каждый день увозили 5 - 6 человек. Детей складывали в фургон, как дрова, и везли за город к кирпичному заводу. Там находились бараки, частью превращенные в больничные палаты, частью — в мертвецкие. Мы, оставшиеся, с ужасом ждали своей очереди. В фургон складывали не только умерших, но и еще живых. Лечить было нечем и некому.

Наши воспитатели кипятили для нас воду и давали по утрам, на целый день, кусочек какого-то хлеба размером немного больше спичечного коробка. Больше нам нечего было дать... У каждого из нас был маленький мешочек, который висел на шее. Этот хлеб мы крошили и клали в мешочек и по крупиночке поедали. Многие из нас не выдерживали. Мы уходили в город в поисках картофельной кожуры (около больничных кухонь) и головок от воблы.

Некоторые мальчишки научились воровать. Они бегали на базар и тащили все, что можно съесть. На базарах продавали пирожки, воблу и еще много-много разной еды. Мои товарищи, видя, как я страдаю от голода, уговаривали, чтобы я тоже пошел на базар и начал, как и они, воровать. Они говорили:

— А что делать? Не умирать же!..

— Ты же не бери много, возьми немного и тикай.

— Иногда, правда, ловят и бьют, а ты не отдавай — ешь быстро, что своровал.

И я не выдержал.

Пройдя соответствующий инструктаж у опытных детдомовцев, пошел на рынок («сенной базар», что находился за городским театром).

Я шел как на пытку. Мне казалось, что я иду по горячим углям. Прошелся несколько раз по торговым рядам. Мой взор упал на жирную, большую воблу. Кроме этой воблы я уже ничего не видел. В моем воображении эта вобла была сказочной. Я уже чувствовал ее вкус. Меня удивило то, что никто меня не гнал. Вероятно, я не вызывал подозрений — не был похож на вора. Что же делать?.. Как же словчиться и незаметно украсть эту самую воблу, вкуснее которой ничего нет на свете?!

На какой-то миг я забылся. Я не помню, как все это произошло. Только помню, что в моей руке эта самая вобла и я бегу, бегу, бегу. Мне кажется, что весь базар бежит за мной. В ушах стоит звон, сердце вот-вот выскочит. Оно бьется о мои ребра.

Я бегу через весь город и где-то левее моста через реку Чаган вижу пустырь, а там — развалины какого-то каменного дома, и я останавливаюсь... Все стихло... Меня никто не преследует...

Я с жадностью набрасываюсь на воблу, съедаю ее, и... меня стошнило. Я горько, горько плачу... Больше я никогда не воровал.

Назиб Жиганов

Казань, 18 июля 1962 года

Пианино

Однажды (это было в 1919 году, кажется) к нам в детдом принесли какой-то черный ящик. Мы ходили вокруг него: что же там внутри? Спустя некоторое время пришла наша воспитательница, открыла крышку — и мы увидели белые и черные полоски (потом мы узнали, что это называется «клавиатура»). Она села и стала играть. Это был такой праздник для нас. Мы были очарованы.

Потом она ушла, и мы начали тыкать пальцами клавиши. Я обратил внимание: когда нажимаешь черные клавиши, получается татарская мелодия. И я в этот вечер впервые сыграл татарскую песню.

Назиб Жиганов

Так в его жизнь вошла Музыка...

Продолжение следует.