Ринат Тазетдинов: «300 певцов насчитали в Татарстане! Кто все эти люди?»

Актеру театра им. Камала, народному артисту России и Татарстана Ринату Тазетдинову в торжественной обстановке вручили премию «Золотая маска-2016» в номинации «За выдающийся вклад в развитие театрального искусства» (фото: kamalteatr.ru)

«НЕБЕСНАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ ОРГАНИЗОВАЛА НАГРАДУ»

— Ринат Арифзянович, примите самые искренние поздравления в связи с вручением вам премии «Золотая маска-2016»! Где будете ее хранить?

— Это не мне одному, всему театру высокую оценку дали. Я расцениваю это и как дань уважения России к нашему национальному театру, к республике. «Золотую маску» вручали первому президенту РТ Минтимеру Шариповичу Шаймиеву, главному режиссеру Марселю Салимжанову, а со мной, получается, в Татарстане теперь шесть «Масок». Еще одна — у ТЮЗа, две — у оперного театра.

— Решение о присвоении этой награды пришло в декабре. Как ваши домашние приняли это замечательное известие?

— Жена все проспала (смеется), а дочки от радости плакали. Мне неудобно было, понимаешь? Только что премию имени Салимжанова вручили и следом объявляют о «Золотой маске». Скажут еще, почему столько одному человеку? Люди ведь разные, есть и завистники... Для меня это высшая награда. И в то же время «Маска» — сокровище. Она, естественно, останется в театре имени Камала, я даже в театральный музей ее не отдам.

— Неужели так скоро вы готовы выпустить из рук символ высшей театральной награды?

— Сначала, конечно, устроим фотосессию, покажу дочерям и внучкам, зафиксируем этот факт для истории семьи. А потом сразу передам, без промедления.

— Вы говорили, что получили все звания, какие можно получить в театральном мире, не зная тогда еще о «Золотой маске»...

— Знаете, я бесконечно радовался, когда Фарид Бикчантаев объявил о присуждении мне премии имени Марселя Салимжанова. Премия вручалась впервые, у меня удостоверение к ней под номером один. Да ведь дело в том, что я и ученик, и актер Марселя! А когда Фарид сказал, что, возможно, получу «Золотую маску», то я не воспринял его слова всерьез, отмахнулся. Мол, мне это уже неважно. Бикчантаев только посмеялся. И я надолго забыл об этом разговоре. Ничего совершенно не знал! В тайне держали, а у меня и в мыслях не было. Какая-то прямо небесная канцелярия организовала эту награду.

Минтимер Шаймиев поздравляет Рината Тазетдинова с 75-летним юбилеем (фото: shaimiev.tatarstan.ru)

«Я ЧУТЬ БУХГАЛТЕРОМ НЕ СТАЛ, НО ВОВРЕМЯ ОПОМНИЛСЯ...»

— По вашим ощущениям, актерская профессия сейчас на пике популярности?

— Заметил, что снизился конкурс в театральное училище, на актерский факультет в Институт культуры. Удивляюсь. Наверное, молодых отпугивают наши маленькие зарплаты? Спад на профессию уже несколько лет наблюдаю. Нет, я не преподаю. Всю жизнь не было у меня на это времени, 25 лет был председателем союза театральных деятелей. Считаю, если браться учить, то по-настоящему, чтобы стыдно не было за посредственных учеников. А вдруг, не дай бог, спросят: у кого училась эта серость? У Рината Тазетдинова? В общем, так и не пошел я в педагоги. Сейчас боюсь. Старый я уже.

— Ой, не лукавьте, какие ваши годы!

— Мне 78 — совсем не молодой. А насчет преподавания, знаете, не люблю браться за дело с бухты-барахты, надо готовиться серьезно, а не лясы точить. Меня ведь еще покойный ректор Раис Киямович Беляев приглашал в Казанский институт культуры. Говорил: «Мне только твоя фамилия нужна». Но я так не могу, чтобы зарплату получать за имя. Я же не свадебный генерал. За студентов надо нести ответственность, передать им свою философию, базовые понятия о профессии. Взять курс — это даже не разовый мастер-класс, намного сложнее. Тем более я прекрасно помню, как нас учили. Прекрасный был педагог у меня — Михаил Николаевич Гладков, ставил в Малом такие спектакли! Работал с Верой Пашенной все время. В его потрясающем спектакле «Каменное гнездо» мы участвовали в массовке. Но он евреем был, из-за этого его несправедливо зажимали.

— В Щепкина вы по спецнабору учились?

— Да, по направлению от республики. Но до училища имени Щепкина дело не сразу дошло. Сначала окончил десятилетку в деревне. Куда идти? Математика не вдохновляла, ну не любил я точные предметы, и как вспомню тригонометрию... Просто ужас. Сосед мой по парте Мансур на контрольных выручал, а я ему помогал сочинения писать. К тому времени мой старший брат Иршат обосновался в Казани, вот и посоветовал: давай в финансовый, станешь бухгалтером, а это стабильность и все такое прочее.

И вот я впервые в Казань приехал. Из родни на весь город только неженатый еще брат. Иршат сначала окончил пединститут, потом — военную школу, такой основательный был, развитый. Даже по комсомольской линии себя проявлял, тогда это был социальный лифт, причем безвариантный. При этом, что удивительно, брат не любил ни партию, ни комсомол. А мог бы, считаю, и первым секретарем стать. Кстати, отец наш, напротив, был убежденным коммунистом.

Подав документы в КФЭИ, боялся, что провалю первый же экзамен. В 1955-м свободно можно было поступить, никакого бума и конкурса. Брат сговорился с экзаменатором, что тройку-то мне поставят. И почему-то я один в аудитории оказался. Взял билет и даже задачу решил (хватило школьных запасов знаний), смотрю — вторая задачка не получится... И тут подумал: какой я экономист? Зачем мне это все? Что я, дурак, творю? Куда лезу? Ведь я петь хочу!

И тут внутренний голос подталкивает: вставай, Ринат, уходи. Вот я поднялся и вышел. Мне вслед: «Куда ты, вернись! Что старший брат-то скажет? Не бойся, тройку поставлю...» А я: «Извините, нет, никакого бухгалтера из меня не выйдет». И убежал!

«Считаю, что татарский зритель питает просто удивительную любовь именно к театру как таковому, к национальному театру» (фото: shaimiev.tatarstan.ru)

«МЫ ЗУБРИЛИ «КОММУНИЗМ» С ТУФАНОМ МИННУЛЛИНЫМ»

— Поступок смелый. Но как семья его восприняла?

— Бродил по городу, домой к брату сразу идти побоялся, он меня еле отыскал к концу дня. Пришлось вернуться в деревню. Пошел в колхоз «заместителем» комбайнера солому кидать (тут ума не надо, только сила физическая). Так прошло лето. Потом мама с отцом вызвали на серьезный разговор: иди учиться! Знаете, всю жизнь им за это благодарен. Самые простые люди, обыкновенные сельчане, но пятерым из шестерых детей дали высшее образование. Папа-то вообще был идейным, повернутым немножко на коммунизме. В тот момент у меня хватило твердости ответить родителям, что если уж идти учиться, то по гуманитарному направлению. Мол, литература меня увлекает, петь хочу. Голос у меня действительно был. Тенор! Знаете, как я в молодости по улицам пел! В деревенском клубе вечера проводили, слушали послевоенное радио через такие черные громкоговорители, вы их точно не видели, и пели для народа. В каком-то смысле мы были деревенскими звездами. Вот после этого и пошло-поехало.

На следующий год собрался подать документы в Казанское музыкальное училище. И вдруг отец читает в газете — объявлен набор татарского курса в Московское театральное училище имени Щепкина. 23 человека — 10 девочек и 13 мальчиков — поехали в Москву. Кстати, а конкурсный отбор в музучилище я тоже прошел. По воле судьбы проходил он в нашем старом здании на улице Горького, где теперь театр имени Тинчурина.

— Выходит, вы даже в народном театре не занимались?

— Нигде! Не знал даже, что это такое и как там играют!

— И как же татарский самородок прошел обязательный творческий конкурс?

— Сначала прочел стихотворение Мусы Джалиля и басню. Но самое главное было пройти этюды. Показать, что в загашнике, есть ли вообще способности к сцене. Ну тут проблемы не возникло! Изобразил, как я солому кидаю, да складываю — и меня на ура приняли. Во время учебы я не был круглым отличником, подкачала философия, за нее у меня в дипломе стоит четверка. Все наши в учебе успевали, семеро вообще круглые пятерочники. Курс просто стеснялся плохо учиться. А вот по русским курсам иногда проваливали некоторые дисциплины, по пять раз пересдавали... Как-то наш педагог Бычков позвал Туфана Миннуллина (он старше нас на три года): «Иди, принимай экзамен у этих негодяев». Туфан по философии особенно отличался успехами.

— Так вот почему Туфан Миннуллин был таким красноречивым и убедительным оратором! А как давалась вам обязательная дисциплина «Научный коммунизм»?

— Зубрили и коммунизм, и историю КПСС. Вот это был ужас! Спать хотелось после второй страницы...

В спектакле «Поговорим о любви» (фото: kamalteatr.ru)

— Вам, кстати, предлагали вступить в ряды партии?

— Да ведь я даже комсомольцем не был! И пионером, даже галстук красный не носил. Сейчас не вспомню почему. В комсомол в те годы всех «оптом» принимали. А я в тот день прогулял, у меня ботинки прохудились, вот и не пошел в школу. Так вне системы и остался.

— Бог миловал?

— Да. Пять лет учился в Москве, никто не спросил, комсомолец ли я. Повезло. Зато я не ходил на вечные собрания, не отвлекался от учебы.

— А после распределения в театр разве не было такой принудиловки?

— Всякий раз отнекивался. Мол, даже комсомольскую школу не прошел, какая партия? Не хотел, не тянуло. Я постоянно работал, ежедневно, все силы театру отдавал. Много играл больших ролей, когда надо освоить по 40, по 50 страниц текста. Понимаете? Нагрузка огромная. Так что времени не было на все эти партийные мероприятия. И тема сама собой постепенно заглохла.

— И как запоминали такие текстовые объемы?

— Технологии научили в Москве. Она простая: текст надо стопроцентно понимать. Если ты погрузился в материал, если вник в суть идеи, в замысел пьесы, то все ляжет идеально. Удивляюсь, когда молодежь сетует на объемы, — мы-то ведь справлялись как-то.

— Можете вспомнить и сейчас фрагменты из прежде сыгранных ролей?

— Почему фрагменты? Практически все помню. К примеру, прямо сейчас могу прочесть свой монолог из спектакля «Угасшие звезды» (цитирует). Все роли лежат в «кладовочке» памяти. Понадобится — все всплывет. 50 страниц текста — это не подвиг. У моей двоюродной сестры дочка 7 языков знает, в том числе японский, английский, итальянский, китайский, не считая татарского с русским. Восхищаюсь! Вот это память у молодежи!

— А какими языками вы владеете?

— Татарским, русским и немножко немецким. Плохо нас иностранным языкам обучали в школе. Скажешь несколько слов на экзамене — вот тебе и пятерка. Хотя действительно странно, что беглым немецким я так и не овладел. Наш преподаватель был фронтовым переводчиком. Правда, его потом посадили...

В спектакле «Ходжа Насретдин» (фото: kamalteatr.ru)

«САЛАВАТ-ТО НЕПЛОХО ЕЩЕ ПОЕТ, НО ИНОГДА ТАКИЕ СТРАННЫЕ ПЕРСОНЫ ЛЕЗУТ НА СЦЕНУ»

— В Казани вы живете 54 года. Какое у вас любимое местечко? Кроме театра, конечно.

— Долгое время вообще не было любимых маршрутов. Казань после возвращения из Москвы ужасно разочаровала, это был жутко грязный город, словами не передать. Ну понятно, к московскому лоску быстро привыкаешь. И вот я, как будто бы уже столичный житель, спрашивал себя: как мы будем тут жить? Я-то ладно, с меня этот московский снобизм быстро слетел, а вот супруга моя, москвичка, да еще и родом из центра, с трудом привыкала. Паниковала даже. Но ведь когда любишь — никуда не денешься, примешь и человека, и город. Так и прижилась в Казани!

Сейчас наше любимое место прогулки — набережная Казанки. Красивая набережная, но спуска к воде нет. Надеюсь, подумают об этом. Еще мы соловьев в скверике Фукса слушаем по весне. Лето я полностью провожу на даче в Лаишевском районе.

— Кто ваши наследники, Ринат Арифзянович?

— У нас две дочери, у каждой — по дочке. Почти 7 лет назад наша семья пережила страшную трагедию, скоропостижно скончалась наша 16-летняя внучка Алиночка. За неделю сгорела. Она все жаловалась: «Бабай, спина болит». Отвел к врачам, те срочно в больницу, но даже профессора не смогли поставить точный диагноз. Такая красивая девочка была. Так я ее любил, чуть с ума не сошел. Коллеги рассказывали: ты пришел в театр и упал в гримерной, ноги подкосились, сознание потерял. Провожали Алину из нашего дома, я все организовал.

— Господи, какое горе. Жизнь пополам...

— А потом родилась у младшей дочки вторая малышка, сестра Алиночки. Старшая же наша дочь Руфина — доктор наук, преподает в КГУКИ. Она заканчивала КФЭИ и театроведческое отделение ГИТИС. С таким образованием в «кульке» мало педагогов. И к студентам, в том числе в театральном училище и в соответствующем отделении института, мне кажется, требования сильно занижены. Дочь рассказывает, что с каждым годом базовый уровень знаний у студентов все ниже и ниже.

— Это общая тенденция, во всех вузах стон стоит. Однако те же самые юноши и девушки приходят и на выставки, и на спектакли. Сравните, пожалуйста, зрителя вашей молодости и современного.

— Несравнимый уровень. Совершенно другой. Особенно в Москве публика была прекрасная. Люди на премьеры из других городов приезжали. Да мы сами ходили на спектакли каждый день. Была в этом потребность, помимо того что мы учились в театре. Понимаете, людям хотелось думать. Они шли в театр как на встречу с собеседником — за идеей, за вдохновением. С какими целями идут в театр сейчас, не могу ответить. Театральная молодежь у нас неплохая, варится, как говорится, с нами в общем котле. Фарид (главный режиссер Фарид Бикчантаев — прим. ред.) плотно с ними работает. Учат культуре поведения в том числе. Если вдруг кто-то не поздоровается, ему сразу укажут, замечание сделают. Никто не ругается, знают меру, следят за внешним видом.

— Это внутренняя среда. А что о зрителях скажете?

— Со зрителем работать надо, воспитывать. Он хоть и отзывчивый, но испорчен немного. Чем? Слишком много ему на блюдечке преподносится развлечений, разных комедий, в кино и по телевидению в том числе, причем далеко не высшего качества. Портят вкус и низкопробные концерты татарской эстрады. Получается, планка снижена? Возьмем классику, те же пьесы Островского, на которые народ вроде бы ходит, но очевидно, что этот материал дается современному зрителю с трудом. Может, не читают классиков, а может, и думать ленятся?

В общем, слишком много вокруг комедий и чепухи на телевидении, да и в интернете. Творческие ребята тратят свой дар на то, чтобы дрыгаться на сцене да исполнять низкопробные песенки. На попсовых концертах заурядных исполнителей аншлаги.

Просто поражаюсь: более 300 певцов насчитали в Татарстане! Кто все эти люди? У нас инкубатор появился по их производству? Давно хочется раскрыть эту тайну. Все понимаю, татары — певучая нация, но почему дают эфир всем подряд? Откуда спрос такой бешеный на дешевый эстрадный продукт? Они сами, что ли, платят, чтобы появиться на экране? В советское время, которое мы все, конечно, ругаем, попробуй-ка попади на сцену Татарского академического театра с эстрадой. А сейчас Салават чуть ли не месяц проводит песенный марафон — и каждый вечер полный зал. Салават-то неплохо еще поет, но иногда такие странные персоны лезут на сцену, что я диву даюсь...

«Сохранить школу может только репертуарный театр» (фото: shaimiev.tatarstan.ru)

«ЕСЛИ АРТИСТЫ НЕ СЛУШАЮТСЯ РЕЖИССЕРА, ТЕАТР ПРЕВРАТИТСЯ В БАЛАГАН»

— В вашем театре всегда полные залы на спектаклях. Это феномен или закономерность?

— Наш зритель театральный. Театр организован в 1906 году, вековые традиции. Татарских театров было много: в Буинске, в Оренбурге, в Уфе... Тогда много ездили по деревням, и любовь к театру именно в те годы закладывалась, народ знакомился, приучался. Считаю, что татарский зритель питает просто удивительную любовь именно к театру как таковому, к национальному театру. Сейчас дела идут отлично у театра имени Карима Тинчурина, а вот у других татарских театров есть определенные проблемы...

— Но вы-то знаете, в чем причина неуспеха некоторых театральных коллективов республики?

— Развиваться надо, так скажу. Наш главный режиссер — очень современный человек. Он эрудирован, прекрасно образован, общается с коллегами по всему свету. По его инициативе наша труппа видит лучшие фильмы и спектакли. Понимаете? Фарид Бикчантаев включен в мировой процесс развития театра и репертуар подбирает высшего класса. Потому театр имени Камала и успешен. Растут актеры, постоянно планку повышают, не застывают в одном амплуа. Я очень доволен творческим ростом Искандера Хайруллина, Рамиля Вазиева, Радика Бариева, других ребят. А ведь к нам идут не только татарские зрители, например, огромный интерес был к постановке «Меня зовут Красный» по роману Орхана Памука. Я сначала не понял, потом специально прочел книгу. Она трудная. И спектакль трудный. Но обращен он к человеку особенной формации. Не к потребителю, но к искателю. В общем, нам, старикам, уже не страшно. У театра есть будущее.

— Кстати, насчет будущего. Предрекают, что репертуарный театр вскоре может исчезнуть...

— Но я всецело за репертуарный театр. Посмотрите, сколько везут из Москвы, других городов разнокалиберной халтуры, которую прикрывают красивым словом «антреприза». А мне этих актеров, работающих на износ, даже жалко. Бывает, они декорации собирают из наших запасников. Соберут народ на какое-то известное имя, а люди, не скрывая разочарования, с середины спектакля сбегают. Конечно, есть и высшего пилотажа антрепризы, но их по пальцам перечесть. Я в восхищении от работы на нашей площадке Чулпан Хаматовой и Евгения Миронова. Чулпан — настоящая звезда, актриса с удивительной душой. Такие люди никогда не смогут, не позволят себе халтурить.

— Крах репертуарного театра — это гадания на кофейной гуще или уже идут сигналы из минкультуры?

— Ну какие сигналы?! Пока лишь московские пересуды и дискуссии. Но они сами по себе уже опасны. Если так посмотреть, русский театр, учившиеся в его студии татарские актеры, создавшие потом национальный театр, да и вообще казанские актеры очень сильные. В мире таких мало. Сохранить школу может только репертуарный театр.

— Вы в другие театры часто ходите?

— Возраст, наверное, сказывается, редко выбираюсь куда-то. Хочу в русский ТЮЗ сходить, посмотреть на работы Туфана Имамутдинова, на постановку «Любовь людей», которую моя дочка-театровед весьма хвалила. Говорит, что Туфан — талантливый режиссер. Мне непонятно, кстати, возникшее противостояние части труппы с режиссером. Неприятно и то, что внутренний конфликт выплеснулся в газеты.

— Образно говоря, куклы устроили протест против Карабаса Барабаса. Вы-то как считаете, за кем первенство в театре?

— Конечно же, за режиссером! Иначе все развалится, будет балаган. Вот бы его [Туфана] не выжили.

В спектакле «Вот так случилось...» (фото: kamalteatr.ru)

«КУРИЛ КАК ЧЕРЧИЛЛЬ, А БРОСИЛ В ОДИН ДЕНЬ»

— У вас имидж положительного героя. Признавайтесь, есть вредные привычки?

— У меня никаких вредных привычек нет.

— Вы ангел?

— Ха-ха-ха! Уговорили, расскажу. Я не курю, но по праздникам позволяю себе пару рюмочек (только водки), выпил — и спать. А в молодости вообще не употреблял. В 23 года первую рюмку водки выпил, не понравилось, много лет категорически отказывался от спиртного. Правда, я и курил немножко. Меня Марсель [Салимжанов] научил. Ставили тогда по Островскому «Бешеные деньги», где мой герой Глумов курит сигару. А я не знал, как к ней подступиться. Жена из Москвы специально привезла коробку дефицитных сигар, и Марсель Хакимович меня учил, как положено прикуривать, как держать. И потихоньку я, понимаете ли, втянулся в процесс. Дымил почти как Черчилль (смеется). Так и курил 12 лет, но уже не сигары, а ТУ-124, синяя такая пачка с самолетом. А бросил в один день. Легко! Подумал: 40 лет мне, пора бросать. Собрался выбросить пачку в окно, шофер кричит: «Куда?! Мне отдай!» Но я все ж таки выбросил. С тех пор как отрезало и больше никогда не тянуло к табаку.

Вот вы про вредные привычки расспрашиваете, а ведь с моей женой их и быть не может — уж слишком меня любит. Слишком.

— Вы довольны этим обстоятельством?

— Конечно, доволен, но опекает она и контролирует график жизни серьезно. По режиму — питание, прием лекарств. Приятно. Но хочется иногда и свободы, и тогда я изредка устраиваю «дни непослушания». Еще люблю позволить надеть на даче черт знает что на себя и бродить по березовой роще, хотя супруга считает, что народный артист не может пойти за грибами в галошах и телогрейке (смеется).

— Есть ли у народного артиста Тазетдинова хобби?

— Люблю только рыбачить. А чистить рыбу... жена моя любит. Самые большие уловы бывали на базе СТД на Волге, по 20 - 25 килограммов за один раз ловил. Это мои рекорды. Отдыхали мы семьей, девочки еще были маленькими, и я был там счастлив. Потом купили землю в Лаишевском районе, воду таскали из колодца, привозили... И я нет-нет да жалел, зачем сюда поехал... Как хорошо было отдыхать на реке.

— А кто вам дачный дом построил?

— Обижаете. Я не белоручка. Дом действительно сам построил за три года, мне только шурин помогал каркас сделать, остальное — вот этими руками. Конечно, домик простой, летний. Зимуем мы в городе.

— Раз рыбак живет недалеко от Камы, значит, есть у него моторная лодка?

— Вам покажется странным, но я всегда любил только лодку на веслах. Однажды на базе СТД я починил одну старую списанную лодку. Это был, кстати, единственный случай, когда я воспользовался блатом. Лодка прослужила недолго, через неделю ее украли.

— Ну а водитель вы азартный? Вам на юбилеи часто дарят машины...

— Нет, я не азартный, да и не вожу сейчас. У меня машина только в 60 лет появилась. К автомобильному делу я прикипеть не успел. А машины, было дело, дарили — на 60, 70 и 75 лет. Но за рулем теперь сижу не я, а мои зятья.

— Щедрый вы тесть, однако!

— Так они же меня и возят! Это я хорошо устроился (улыбается).

«Мое кредо — быть честным, справедливым и не завидовать никому. На том и стою» (фото: shaimiev.tatarstan.ru)

«А Я ЖЕ БОКСЕР — И КАК ДАЛ ПО МОРДАСАМ!»

— По Казани до сих пор ходят легенды, как артиста театра имени Качалова Вадима Кешнера преследовали толпы обожательниц. Бегали ли поклонницы за премьером театра имени Камала Ринатом Тазетдиновым?

— А то! Еще как! В молодые годы я играл вместе с Наилей Гараевой в прекрасном спектакле по Чингизу Айтматову «Тополек мой в красной косынке». И была сцена, где мы играли любовь героев с первого взгляда. Возникал какой-то магнетизм. Ни одного слова вроде бы не произнесли, а народ аплодирует. Было мне 27 - 8 лет, а Наиле — 25. Мы были красивые, молодые, но уже несвободные.

Театр наш тогда располагался на улице Горького, а я жил на улице Жданова (потом Эсперанто, сейчас Назарбаева — прим. ред.), ходил пешком до дома через весь центр. Заметил, что после спектакля несколько женщин каждый раз идут за мной вслед, как тени, ничего не говоря, не приближаясь. Одна вообще три года ходила. Держала всегда дистанцию метров в 10. Но я всегда чувствовал ее за спиной. При этом ни записок от нее, ни словечка. Остановился однажды и говорю: «Девочка, что ты ходишь за мной? Я женат, зачем время тратишь? Ты молодая, красивая. Не надо». А она упрямится — мол, все равно вы мне нравитесь... После того разговора она все-таки исчезла. А я вздохнул спокойно. Понимаете, не такой я человек, не гулящий, мне интрижки не нужны. Я жену всю жизнь люблю.

— Как вы поддерживаете прекрасную физическую форму? Спорт, скандинавская ходьба?

— Ну уж нет, пока еще без палок хожу! В своей московской юности увлекался велосипедным спортом, занимался фехтованием, даже третий разряд получил. Тренировался у чемпиона мира! Потом переключился на... бокс! Хотел научиться себя защищать. Убежден и сейчас, что мужик должен уметь за себя постоять.

И однажды довелось применить навыки самозащиты. Поздним вечером возвращался со свидания в общагу. Пешком же ходили часто, не всегда деньжат хватало на проезд. Вышли навстречу трое, окружили: «Дай закурить». Не курю! Тогда, говорят, часики снимай. А я что, я же боксер, понимаешь, первые уроки получил. Как дал по мордасам тому, что передо мной, да и побежал. Они — за мной, ботинками громыхают. По Мещанской бежим... Как в кино, честное слово. Домчался до общаги, забегаю прямиком к товарищу с русского курса Афонину, мастеру спорта по борьбе. Он выскочил со мной, но шпана уже убежала.

Однажды на межвузовском чемпионате я получил нокаут от второразрядника. Хорошенько мне досталась — сначала фейерверк и звездочки в глазах, потом выяснилось, что сотрясение головного мозга. Несколько дней на лекции не ходил. Мой педагог вызвал меня и жестко поставил условие: или театр, или уходи. Он сказал, что если еще раз на бокс пойду, то в институт могу не возвращаться, сразу уезжать в Казань. Я урок усвоил.

— Зато сейчас многие артисты идут в качалку. Забавные метаморфозы порой случаются, когда актер с внешностью интеллигента превращается в Бэтмена.

— Чрезмерное увлечение культуризмом мне кажется излишним. Что ты своим разрядом докажешь на сцене? Игра мышцами — это наносное для артиста. Быть в физической форме — да, приветствую, но не более. Артисту нужны ум, интеллект. Здоровье и выносливость тоже важны, но не стоит изображать из себя атлета. Это все же другая профессия — спортсмен. Я, кстати, каждое утро гимнастикой занимаюсь.

«МИССИЯ В КАБУЛЕ РИНАТА ТАЗЕТДИНОВА»

— Странно, что при такой яркой внешности у вас не случился длительный роман с кинематографом. В вашем резюме всего четыре фильма: «Миссия в Кабуле» (1970), «Они будут счастливы» (1974), с большим временным отрывом «Куктау» (2004) и «Орлы» (2009). Почему так мало снимались?

— Как вам сказать... Меня и сейчас в кино зовут. Приглашали и на главную роль в сериале «Белые цветы» на ТНВ.

— Почему отказались от такой возможности?

— Совершенно верно, отказался. Мне кажется, что за классику, а любимый тысячами читателей роман Абдурахмана Абсалямова таковой и является, надо браться крайне осторожно и деликатно. Когда же я понял, что съемочный процесс не обеспечен полностью, начиная с достойных технических условий... Положа руку на сердце, я бы с радостью принял участие в радиопостановке «Белых цветов». Кстати, мы этот спектакль несколько раз играли для телевидения, он транслировался в записи. В современной же экранизации ничего для себя нового не увидел. Так что никаких амбиций, просто с возрастом я привык следовать правилу: выбирай только главное, не разбрасывайся...

— Ну а как в Кабул попали?

— С лентой «Миссия в Кабуле» получилась целая история. С режиссером Квиникидзе мы познакомились на съемках фильма о Мусе Джалиле, я и на пробы ездил, но из-за молодости меня на роль не утвердили. Увы, фильм оказался средненьким, успеха не имел, и Квиникидзе пожалел: «Моя ошибка, что тебя не взял. Но я тебя сниму все равно». Прошло время. Вдруг телеграмма — вызывают в Ленинград! Спасибо Марселю Салимжанову, отпустил, хотя я много играл, порой по 30 спектаклей в месяц.

— Вам предложили играть афганского эмира — Амулла хана...

— Причем утвердили сразу, без проб. Но в итоге роль оказалась сильно сокращенной при монтаже. Так вот сниматься в «Миссии» мне предстояло с потрясающими актерами — Мирошниченко, оба Стриженова, Демьяненко, Олег Видов. И вдруг представитель афганского правительства встал в позу: хотим, чтобы эмира играл наш человек, то есть афганец. А логика была такая: разве бы вы разрешили играть Ленина иностранцу?

— Так в чем интрига? Вы же все-таки сыграли эмира!

— Я оказался на него похож, просто копия! Гримеры только нос немножко подправили. Дело происходило в Кабуле. Для афганского руководства было решено провести некий тест, сравнить советского артиста с местным. В огромном зале приемов засела королевская свита. В последний момент я решил все сделать по-своему. Решительным шагом направился прямо на членов комиссии, потом жестким жестом поприветствовал, круто развернулся и таким же волевым шагом, гордой чеканной походкой направился к выходу. Афганцы — в шоке, буквально рты разинули, даже как будто испугались моей схожести с эмиром. Пусть, говорят, играет, прямо двойник! Вот так я сам себе роль пробил.

В Кабуле мы прожили два месяца, потом поехали в Джелалабад, а дальше в Индию, потому что понадобились слоны для съемок. А Квиникидзе туда не пустили, потому что его жена, балерина Макарова, осталась в Англии. Наши спецслужбы, наверное, боялись, что и он политического убежища попросит. В общем, отправились в Индию операторы и актеры без режиссера. У меня там были сцены охоты, я стрелял, скакал на маленьких лошадях (я ведь наездник с детства). Но Квиникидзе сказал как отрезал: «Раз меня там не было, материал в фильм не возьму». И все эти роскошные сцены срезали. Понимаю обиду режиссера, но и мне было обидно. Рабочих материалов мне не дали. Да и в фильме я потом разочаровался.

— Гонорар-то на что потратили? Из Афганистана в те годы везли массу экзотических подарков.

— Про гонорар, если честно, вообще не помню, это вопрос к жене. Суммы небольшие, так что хватило на мелочь всякую, колечки из чепухового золота...

Зато я прекрасно помню нашу команду. Тогда я познакомился со Стриженовыми. Они, правда, все время пили, больше их — только Жаков. Как в такую жару в них арака лилась? Компанию им я не составлял, я же мусульман.

Поразили контрасты: сразу за роскошным дворцом — нищета, глиняные сакли. Жили мы в гостинице, где комнаты размером по 100 квадратных метров. Такие большие, аж страшно. Я вообще впервые в таких хоромах оказался. В деревенском доме — теснота (детей шестеро плюс родители), в московской общаге — комнатушка. А тут такое раздолье, что потеряться недолго, да и непривычно. Попросил директора картины подыскать для меня маленькое помещение. Но хозяин гостиницы долго умолял, чуть ли не в ногах валялся — не уходи. Он впервые увидел меня в тот самый день, когда я в гриме показывался членам правительства, и так я его потряс в образе эмира, что отельер стал чуть ли не поклоняться мне. На всякий случай.

Что касается «Они будут счастливы» режиссера Омара Гвасалия, то это крошечный фильм, снятый более 40 лет назад. Про КАМАЗ и про то, как он строился. Я в нем играл роль второго секретаря горкома. Можете себе представить? Игровой фильм. Про КАМАЗ. В 1974-м. Клянусь, даже не видел его.

— Спустя почти 40 лет вы снялись в фильмах татарских режиссеров — «Куктау» и «Орлы»...

— Да, но больше в кино у меня нет ничего, разве что немножко телефильмов. «Куктау» — хороший фильм. Значит, могут в республике кино снимать? Просто зря в свое время перевели столько денег на первую попытку Булата Мансурова, я о «Теплых ветрах древних Булгар» говорю. Да, режиссер с именем, всем мозги пропудрил, все равно его проект потерпел фиаско. Как я понимаю, руководство республики сильно разочаровалось. И второй фильм, также снятый при поддержке Татарстана, — «Сокровища озера Кабан» — тоже оказался весьма посредственным.

— Опять варяги охоту развивать национальный кинематограф отбили?

— Нашим кадрам надо дать развиваться, предоставить шанс. У нас есть талантливые режиссеры, молодежь подросла. Я, кстати, состою в союзе кинематографистов Татарстана, который недавно возглавил Ильдар Ягафаров. С его приходом появилась надежда на перемены к лучшему. У Ильдара есть планы, видение, свои соображения, как развиваться союзу. Надо помочь только: ставить вопрос о создании собственного производства, о системной подготовке кадров. Ведь из-за этого многие уезжают в Москву.

«ЕСЛИ СЕЛЕЗЕНКА СКАЖЕТ ОРГАНИЗМУ: ПЛЕВАТЬ НА ВАС ХОТЕЛА, БУДУ СУВЕРЕННОЙ»

— На вашей памяти, кстати, столица нашей родины много ли талантов вымыла из республики?

— В татарских театрах такого заметного вымывания нет. Одно время была идея создать в Москве татарский театр. Но Минтимер Шарипович Шаймиев сказал твердое нет: мы туда своих актеров не пошлем, иначе они все в Москве останутся. Короче, побоялось руководство, что разбегутся кадры по другим театрам. А я бы, например, в Москву не поехал все равно.

— Разве в Москве не востребован такой театр? На 800 тысяч московских татар?

— Зачем? Мы свое гнездо должны хранить. Никого насильно, конечно, не удержишь, но и потребность в национальном театре татарская культурная автономия Москвы должна решать не за счет республики. Не припомню, за исключением нашей звездочки Чулпан [Хаматовой], чтобы из Казани уехали массово татарские артисты.

— Как вы полагаете, есть ли опасность зацикливания, когда искусство развивается по пресловутой «пятой графе», даже если это объясняют необходимостью создания некой «заповедной зоны» для сохранения языка и народной самобытности?

— Сразу вспоминаю 1990-е, когда некоторые требовали, чтобы татарстанский СТД полностью отказался от связей с Москвой. Горячие головы настаивали: надо сосредоточиться только на себе, отовсюду уходить, рвать десятилетиями сложившиеся связи и рубить все концы. Мы с Марселем Салимжановом и Шамилем Закировым настаивали на обратном. Я говорил и буду утверждать: ни в коем случае не прерывать традиций! Театры должны общаться. Только так, обогащаясь друг у друга, может расти вообще театр и наш национальный театр в частности. Приведу в пример СТД Молдовы, который полностью прекратил контакты с СТД РФ. И все — театр в республике Молдова кончился. Его нет. Вообще не принимаю такого подхода. Что значит отрубить? Предположим, Молдавия теперь государство сопредельное. Но как представить подобную ситуацию у нас, в республике? Нам, живущим в центре России? Это все равно что селезенка скажет всему организму: плевать я на вас хотела, буду суверенной.

— Возглавляя СТД Республики Татарстан в те годы, как раз вы и не допустили такого развития событий в те непростые времена...

— Меня обвиняли: ты не любишь татарское искусство, смотришь в сторону Москву, а мы должны отдельно жить. Нам в то время никто и ничего не давал, на ремонт с трудом добывались средства. Признаюсь, для меня это были кошмарные годы. Кошмарные. Что главное? Мы сохранили, слава богу, и здание, и сам творческий союз. Посмотрите, что происходит с нашими художниками. Был крепкий союз, а распался на три лагеря. Нет единства. А мы такого не допустили. И театр имени Качалова мы всегда защищали, и кинематографистов поддерживали в меру возможностей. Сейчас-то все нормально, тем более при таком председателе, как Фарид Бикчантаев. А мне в те годы никто не помогал, крутился как мог, мы побирались, выпрашивали. К счастью, это время страшное прошло. Я вам так скажу: отделиться, развестись проще простого, легко. А что потом? Жить как в коммуналке? Для всей страны Москва — театральная Мекка. Это и доказывать никому уже не надо.

— Не имела чести брать интервью у Марселя Салимжанова, но была среди гостей на 200-летии театра имени Качалова и слышала, с каким теплом и благодарностью Марсель Хакимович говорил о том, что именно в русском театре — корни камаловцев, а еще о том, что театральное братство нерушимо. Так и сказал: «Мы с вами братья, и нам друг без друга нельзя».

— Марсель был великим человеком. И действительно, точка отсчета нашего национального театра идет от русского классика Островского. Похожие мотивы прослеживаются в «Банкроте» Галиаскара Камала. Мы учились друг у друга. Уважали друг друга. Иначе бы ничего и не было. Поэтому наши режиссеры и актеры все через МХАТ прошли, через Москву, смотрели спектакли, учились, мы связаны как узел.

«ХОЧУ ОСТАТЬСЯ В ПАМЯТИ ЛЮДЕЙ ЧЕСТНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ»

— Ринат Арифзянович, вы сейчас упомянули о Галиаскаре Камале, а мне вспомнились могилы Галиаскара Камала и Камала I (первого) в мемориальной зоне парка имени Горького. Там же и Хади Такташ похоронен. Ощущение, что не особо-то за могилками присматривают. Скажем так, редко посещают. К сожалению, это характерно для Казани. Но справедливо ли, когда место захоронения известного человека находится более чем в скромном состоянии?

— Согласен, нет должного внимания. В театре имени Камала есть традиция — два-три раза в год мы коллективно посещаем Татарское кладбище, ухаживаем за могилами, изготовили карту с указанием, кто и где похоронен из татарских театральных деятелей. И муллу приглашаем. В этом плане все учтено. А место, о котором вы говорите, — наша проблема. С одной стороны, стоит ли тревожить прах усопших, чтобы перенести на Татарское кладбище? Пусть уж они там с миром и покоятся. Но мне как-то неуютно сейчас на душе стало. Дело в том, что потомки Камала первого совсем уже старики, да и у Хади Такташа наследники в возрасте, а те,кто моложе, живут не здесь.

— Задам вопрос о деликатном — о вере...

— В душе я верующий, не верить — нельзя, верить — надо. Вопросы вечные все себе задают. А может, и правда, есть что-то там, за пределами жизни? Силу же высшую я чувствую. Намаз читать умею, но в мечеть не хожу. Отец, безбожник, говорил: «Улым, о чем ты рассуждаешь? Умрешь, ляжешь в землю — и все». А перед смертью попросил: «Своди ты меня в мечеть...»

— Вы пересматриваете свою систему ценностей или у вас есть непреложные заповеди?

— Они неизменны: не обманывать, не делать плохого людям, никому не завидовать. Я потому и в мечеть не хожу, потому что неудобно, когда тебя узнают, со всеми вытекающими. Мне хочется остаться в памяти людей честным человеком. По-настоящему честным, а не сыграть в него. Я 25 лет работал в Доме актера, возглавлял СТД республики, никогда из общественных денег ни копейки не взял. Никогда. И не дай бог никому, чтобы вслед ему сказали что-то обидное. Сами понимаете, люди охотнее поверят в самую нелепую ложь и наглый навет, чем будут разбираться, кто прав. А я с молодости был совестливым. Я даже когда с девушками встречался, то портить не хотел, грех не брал на душу. Мое кредо — быть честным, справедливым и не завидовать никому. На том и стою.

— Есть молодежь, которая вас удивляет?

— В нашем театре? Есть. Молодой драматург Ильгиз Зайниев. Разве не удивительно, что он, драматург, ставит спектакли? Очень способный. Но я ему говорю: не торопись, не пиши так часто, шлифуй себя, глубже смотри. Вы видели челнинский спектакль «Слуга двух господ»? Надо посмотреть. Думаю, будущее театра — в тех, кто максимально работает над собой и соединяет многие знания. Это новые явления в театральной жизни. У нас и актеры тоже пробуют себя в постановках. Поэтому театр наш, Алла бирса, не умрет! Мы уйдем, но смена уже есть. Наше поколение застало Халила Абжалилова, Фатыму Ильскую, мы тоже когда-то думали: что будет с театром, когда они уйдут? Мы пришли. Все нынешние молодые тоже вырастут.

— Вы, теперешние, сейчас похожи на тех великих стариков?

— Может, в чем-то мы даже лучше, поскольку больше понимаем в театральном искусстве. Они же были самоучками, гениальными самородками с природным чутьем. Ильская нигде не училась, про народного артиста СССР Абжалилова тоже неизвестно, его вообще нашли в Узбекистане. Но есть такие спектакли, где заменить их невозможно. Например, в 1958-м во время декады Татарии в Москве Абжалилов играл в «Ходже Насреддине»! До сих пор помню блеск в его глазах и громовые овации. После него пять человек играли эту роль, но никто не смог попасть на ту высоту образа. А еще говорят, что нет незаменимых. Есть!

Ольга Юхновская