«Штаб Навального расположен совершенно в 200 метрах от дома, где я живу...»

Рустэм Хамитов: «Республика у нас крепкая, сильная, и возможности финансовые у нас есть» 
Фото: kremlin.ru

«КРИЗИСЫ РЕСПУБЛИКА ПЕРЕЖИВАЕТ ЛЕГЧЕ, ЧЕМ ДРУГИЕ РЕГИОНЫ»

― Добрый день! Вот вы, наверное, смотрели «Прямую линию» с президентом. И я подумал: А что Хамитов может спросить у президента? Что спрашивают люди, мы слышали. А что глава Республики Башкортостан — что ему надо срочно от федеральной власти?

― Знаете, во-первых, конечно, встречи с президентом регулярные, и на этих встречах мы и я, в том числе, задаем вопросы, которые нужно решать. В частности, последние мои встречи были сопряжены с «Башнефтью». И как раз разговор шел о том, чтобы республика получила значимый пакет этой компании, корпорации. Состоялось. Мы имеем сегодня 25% плюс одну акцию. Через это имеем хорошие дивиденды, хорошую благотворительную помощь. И в этом плане я всегда постоянно, где бы ни выступал, говорю спасибо руководителю нашего государства, что голос услышан и, таким образом, всё это состоялось.

― Давайте тогда про «Башнефть», коль вы затронули. У меня, конечно, была эта тема, но вот тема участия «Башнефти» с нынешними акционерами в бюджете республики. Значит, «Башнефть» платит налоги, но и дивиденды, считалось, что «Башнефть» заплатит в размере порядка 4,5-5 миллиардов рублей. Но совсем недавно совет директоров принял решение отложить выплату дивидендов.

― На декабрь месяц.

― Да, но из вашего бюджета они ушли.

― Не ушли. Мы же получим в 17-м году эти 7 миллиардов рублей в наш бюджет. То есть по итогам года ничего не меняется. До декабря месяца нам денег вполне у нас денег вполне хватает. И эти 7 миллиардов доля нас с точки зрения наполнения бюджета важны, но не так значимы, чтобы бороться за то, чтобы получить их в сентябре или в августе месяце.

― Тогда что с бюджетом?

― А с бюджетом норма. В прошлом году мы завершили с профицитом плюс 10 миллиардов. Наши суммарные расходы в республике порядка 180-185 миллиардов рублей — это консолидированные наши расходы с муниципалитетами. 10 миллиардов — неплохая цифра. Мы заняли в Российской Федерации по профициту второе место после Москвы.

― Но это означает, что вы не доплачиваете что-то социалке.

― Мы доплачиваем социалке все, что положено, что бюджетом определено. Но вот сложилось так, что, действительно, были поступления в прошлом году от «Башнефти» хороши — плюс 7 миллиардов. Но эти деньги перешли на этот год. Я надеюсь, этот год мы закончим уже, что называется, тик-в-тик. Нам профицит не нужен. Профицит означает, что деньги изъяты из экономики, но не доведены до людей, не решены какие-то задачи. Но, с другой стороны, уметь правильно направить деньги в экономику, — это тоже определенное искусство. Нельзя раздавать направо и налево. Должны быть проект, должны быть экспертизы. Должна быть система сформирована, которая нормально, разумно переваривает эти деньги. Избыток денег — это тоже, как говорится, проблемы. Но это меньший вопрос, чем дефицит.

― Мы с вами, наверное, оба смотрели «Прямую линию», мы видели, что из разных регионов как раз люди жаловались на недовыплаты: погорельцы, надбавки медсестрам...

― Наводнения.

― Да, наводнения. А у вас? У вас был перинатальный центр — это все, что мы увидели... и рожденного Михаил Артемовича, по-моему.

― Ну да.

― У вас история с пожарами, с наводнениями, с выплатами?..

― Во-первых, любая территория испытывает эти сложности с пожарами, с наводнениями и с ветрами и так далее. В большей степени это Кавказ — я просто работал в свое время в МЧС, я хорошо знаю и всю Россию объездил. У кого-то поменьше — Средняя полоса России. Но у нас тоже такие же случаются истории. В этом году был пожар и одновременно 6 домов сгорело. Но мы людям восстановили эти дома. Никто ничего не услышал...

― То есть вы такого звонка не ждали.

― Нет, конечно. Мы стараемся всегда действовать оперативно. У нас есть возможности для этого. Все-таки республика крепкая, сильная, и возможности финансовые у нас есть. Кроме того, система власти организована таким образом, что если где-то какая-то сложность и проблема, реакция достаточно быстрая и не затягивать до каких-то писем, жалоб и прочих вещей.

Два года назад, даже три года назад ветер сильнейший поднял в воздух 26 домов, разрушил их, погибло 2 человека, к сожалению. Это случилось в июне месяце, а в сентябре месяце уже люди уже заехали и жили. То есть мы с этим сталкиваемся, но не доводим ситуацию до критической.

― До президента, я бы сказал.

― Никогда. Для нас это было бы стыдно, и просто-напросто непростительно даже.

― Рустэм Закиевич, а уровень зарплаты в республике — ну, майские указы, — но и вообще уровень зарплат в республике, прежде всего, в бюджетной сфере, — насколько они позволяют людям не жаловаться?

― У нас есть табличка, и ежемесячно нам присылают данные по Приволжскому федеральному округу: по уровню зарплат мы — 4-е, 5-е. Первые: Пермь, Татарстан, Самара. И мы — вот 4-е, но изредка бывает, и 5-е, но в основном наше место 4-е.

― Я неправильно спросил, по уровню дохода — надо было спросить.

― По уровню дохода мы 3-и в Приволжском федеральном округе. 2-е, 3-и — примерно так. У нас достаточно весома сельская часть населения — почти 40% (38%).

― Это очень много. По стране даже...

― По стране — 25-24%. У нас у соседей: Челябинск — 15%, Екатеринбург — 15%, Татарстан — 25%. Только Оренбург с нами сравним в этой части, у них тоже 40%.

Сельское население — плохо это, страшно плохо, — но всегда получает меньше горожан. И получает заработную плату 15, 16, 17 тысяч, поэтому мы вот на 3-х, 4-х местах. В то же время жители Уфы соизмеримы с другими городами-миллионниками, эти показатели — это за 30 тысяч рублей. Но в то же время я всегда подчеркиваю, что 60% работающих получают меньше 20 тысяч рублей. Это тоже очень опасная и сложная ситуация.

Вот сегодня или завтра будут нас слушать и говорить: «Вот 30 тысяч или 25... Да мы не видим этих денег». Я сознаю эту ситуацию и понимаю, что действительно достаточно много работающих, которые еле-еле могут себя обеспечить, которые живут в натяг, от зарплаты до зарплаты и даже этого не хватает. Потому что все дорого, и за все в рыночной экономике надо платитЬ.

Недавно разбирался в ситуации детской юношеской спортивной школы. Платят люди за то, чтобы их дети там бегали, прыгали, в футбол гоняли, и деньги порой немаленькие — 2, 2,5, 3 тысячи. Кружок бальных танцев — 2,5-3 тысячи. Иностранный язык — дороже. Обучение музыке — 2,5, 3, 4 тысячи. И набегает, если ребенка нашего мы пытаемся вырастить развитым, многосторонним человеком, надо до 10 тысяч рублей платить в месяц. А если зарплата 15, а если 20?

― А если 15, а если 20 — и тогда?..

― Это невозможно. А тогда что — тогда это всё, это невозможно. Мы стараемся со своей стороны как-то компенсировать такого рода расходы малоимущим семьям. Но наша компенсация невелика: иногда это 500 рублей, иногда это 1000.

― Может быть, правы тогда ваши оппоненты коммунисты, которые говорили о том, что этот частный рынок, он нас вогнал в бедность. 25-30 лет назад были бесплатные бальные танцы, были бесплатные музыкальные кружки? Может быть, они правы тогда — страна пошла не туда?

― С этой точки зрения правы. И я разделяю этот скепсис и пессимизм даже в известной мере, потому что не надо государству уходить из этих сфер, связанных с воспитанием, образованием, здравоохранением, ну не надо. Потому что не готово еще общество и ментально разумом своим и главное, финансово к тому, чтобы оплачивать все и вся. Действительно, тяжело.

И вот на этом фоне возникает и разрыв, возникают и противоречия, возникает и конфликт, возникает поляризация. И эта поляризация деформирует наше общество. На одном полюсе — недостаток и явный недостаток ресурсов. На другом полюсе — переизбыток и явный переизбыток. Конечно, я не призываю к тому, чтобы все это взять, уровнять, но разумное деление, разумное соотношение этих доходов все-таки нужно выдерживать.

― Ну, может быть, поломать шкалу налогообложения, уйти от плоской шкалы?

― Можно думать и об этом и обсуждать, наверное, нужно и такие вещи. Но в то же время я понимаю, что вот такой разрыв недопустим. Я ведь по роду своей деятельности имею доступ к данным об уровне заработных плат крупнейших корпораций, которые здесь, в том числе, работают у нас и работали. Не буду называть, но мы знаем случаи, когда — я не хочу возбуждать социальную ненависть — но я хочу сказать, что есть люди, которые в день зарабатывают сотни тысяч рублей — в день. Это неправильно.

― А как править?

― А как править — ну, это через налоговую систему... Знаете, этим, конечно, должно заниматься государство. И я бы не хотел в прямом эфире...

― Ну, так вы же государство. Вы — государство...

― Я имею в виду федеральная власть, налоговая система. Но это сложные вопросы, которые тоже не имеют очевидного решения. Но видно, что значимая часть сегодня вопросов в обществе связано именно с такой поляризацией — нехваткой ресурсов.

«31 миллиард за вычетом 7, которые мы получим в этом году, мы должны по итогам 2,5 лет получить. Это очень хорошие деньги. Таких денег «Башнефть» никогда не давала республике Фото: ©Григорий Сысоев, РИА «Новости»

― В этой связи про ресурсы вопрос о таком канале как благотворительность. В свое время — возвращаясь к «Башнефти» — предыдущие акционеры «Башнефти», насколько я знаю, тратили значительные суммы в Башкортостане именно на благотворительность. Пришел новый акционер, я имею в виду «Роснефть», я имею в виду Игорь Иванович Сечин, в частности. Говорили ли вы с ним о том, чтобы «Роснефть», «Башнефть» сохраняла благотворительные программы в Башкортостане или это изменение политики руководства?

― Сохранение ситуации было одним из главных условий во время переговоров по возвращению «Башнефти» в государственную собственность. Мы сегодня получаем через благотворительность не меньше, а больше, чем было до того. Если я скажу, что в то время, когда работала АФК Система, мы редко получали полтора миллиарда рублей благотворительности в год. Сегодня это цифра 4 миллиарда.

― Это ваша договоренность с «Роснефтью»?

― Это договоренность наша с «Роснефтью» — 4 миллиарда рублей. Из них 2,5 миллиарда — это спорт высших достижений. Нравится, не нравится...

― Сейчас спрошу, сейчас спрошу...

― Эти команды стоят дорого. Я знаю, что есть регионы, которые еще больше платят, но это уже история, которая нас не касается. 2,5 миллиарда — это спорт больших команд. А полтора миллиарда — это школы, больницы, дороги, канализации в регионах, муниципалитетах, где добывается нефть. И в данном случае этот экологический ущерб, который от добычи нефти все-таки присутствует в той или иной мере, и прежде всего, это касается влияния на грунтовые воды, на питьевые источники, вот, таким образом, компенсируется.

Поэтому ситуация стала с точки зрения благотворительности лучше. Плюс еще 7 миллиардов дивидендов мы получили в 16-м году. В 17-м году мы получим, и это совсем неплохие деньги. И мы получили дивидендов 5 миллиардов за 15-й год. 5 и два раза по 7 — это 19. И три раза по 4 — это 12. Вот 31 миллиарда за вычетом 7, которые мы получим в этом году, мы должны по итогам 2,5 лет получить. Это очень хорошие деньги. Таких денег «Башнефть» никогда — еще раз повторяю — никогда не давала республике.

― Вы говорили о спорте высших достижений, естественно. Хочу сразу сказать, что даже в Москве знают «Салават Юлаев».

― И болельщиков...

― Национальная команда, в этом смысле. И я знаю, я читал очень много в декабре, январе опасений, что как раз поддержка «Башнефтью», республикой команды последний год — то 17-й, потом всё.

― Нет, категорически нет, поскольку все понимают, что «Салават Юлаев» — это бренд республиканский — раз; два — у данной команды более миллиона болельщиков, и эти ребята молчать не станут, если что-то будет происходить на фоне финансирования команды или ухудшения результатов. Поэтому все понимают, что в данном случае спокойствие — дороже денег. Лучше финансировать эту команду... есть у нас еще и футбольный клуб «Уфа» и, таким образом, держать равновесие в обществе.

― А где вы деньги возьмете в следующем году?

― В следующем году всё повторится вновь, как поется в песне. И в следующем году будем получать и благотворительность и будем получать и дивиденды. И наша республика Башкортостан, еще раз говорю, сильна. И поток денежный достаточно приличный, в том числе, и внебюджетный.

― Несмотря на кризис?

― Кризисы республика переживает легче, чем другие регионы.

― Почему?

― У нас диверсифицированная экономика. Первое: если даже и ощущается цена на нефть, снижение ее, но не драматическим образом. Второе: крепкое, сильное машиностроение. Третье: химия. Химия последние несколько лет растет очень хорошо, и мы это видим. Кроме того, у нас крепкое сельское хозяйство.

А сельское хозяйство сегодня на подъеме. Пускай там 3, 4, 5 процентов в год, но растет, и это хороший рост. И те, кто работает на селе, это тоже видят, ощущают. Там неплохо. Кроме того, у нас есть горнодобывающая промышленность. Есть у нас хорошие наработки в части электронной промышленности.

В общем, диверсификация достаточно большая. Мы выпускаем сотню тысяч наименований продукции, и по этому показателю мы в тройке или пятерке российских регионов.

― Что-то подозрительно у вас все хорошо. Что скрываете?

― Мы не скрываем ничего. Я могу только сказать, что мы стараемся работать с точки зрения здравого смысла. Не разбрасываться деньгами, не замахиваться на какие-то там прожекты...

― Вы прижимистый хозяин?

― Примерно так. Отсюда происходит порой, что и профицит появляется. Но иногда лучше, может быть, подготовить проект по-настоящему, а в следующем году профинансировать. И не торопиться, вот спокойно разумно работать — вот, на мой взгляд, это главное.

«Салават Юлаев» — это бренд республиканский — раз; два — у данной команды более миллиона болельщиков» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЭТИХ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ ТРОГАТЬ ПРОСТО НЕ НУЖНО»

― Что с рабочей силой? Я прочитал вопросы, которые к вам присылали наши слушатели и пользователи соцсетей, и несколько из ни было том, что молодежь уезжает из республики за более длинным рублем.

― Это есть. И продолжая предыдущий вопрос, говоря о том, чего не хватает, вот мы посчитали все свои хотелки, извините меня за это слово... И получилось так, что если бы нам плюсом к тому бюджету единовременно, а лучше в течение 2-3 лет получить еще миллиардов 300 рублей, то мы многие острые вопросы, связанные с поликлиниками, больницами, дорогами, водопроводами, канализациями, в основном мы бы закрыли. То есть наша дельта между нашими возможностями и желаниями — порядка 300-350 миллиардов рублей. На самом деле, это не так много, это два бюджета годовых, но, тем не менее, этот разрыв существует.

Теперь, что касается вопроса об уезжающих ребятах. Исторически республика наша здорово и сильно работала на новых нефтяных месторождениях Западной Сибири — башкиры, ну, выходцы из Башкирии, так называют у нас иногда. Дальше — Восточная Сибирь — из Башкортостана компании: разведка, бурение, сервисные компании. Далее — на Дальнем Востоке тоже работают наши люди. И порядка 120 тысяч человек из республики вот сейчас, в эту минуту трудятся на нефтяных промыслах по всей стране.

― Но это временный отъезд, на заработки.

― Это временный отъезд. Эти люди работают и годами по контракту, по договору, зарабатывают там, налоги платят на зарплату, НДФЛ там, а тратят деньги здесь, у нас. Нас, в общем, это устраивает. Если из 100 тысяч человек каждый из них зарабатывает в год, допустим, миллион рублей, получается у нас с вами, 100 миллиардов рублей привозят к нам сюда наши жители. Это неплохо. Далее. Миграционный поток большой, вообще, в республики, в том числе, и через тех, кто ездит работать на Север. Наша цифра — порядка 120-130 человек в год приезжают, уезжают. Дельта сегодня не в нашу пользу: минус 5-6 тысяч человек (уезжает больше, чем приезжает к нам). Но, на самом деле, это небольшие цифры на фоне 120. Бывают годы, когда эта цифра меняется в плюс, бывает — минус. От чего это зависит? От наличия строек больших тех или иных на территории. Вот когда мы готовили к ШОСу, БРИКСу, и у нас были стройки, у нас был хороший, достаточно ровный... положительное сальдо.

― Турки?

― Нет, турок не было. А были приезжие из соседних регионов. И хочу сказать, что в целом миграционная ситуация достаточно спокойная, ровная. Но вот в чем мы сегодня видим значительную сложность — после того, как ввели ЕГЭ, наши лучшие выпускники получили возможность и валом поехали в Москву, Санкт-Петербург.

― А вал — это что для вас?

― Вал — это 17-18 тысяч ежегодно лучших. Уезжают, уезжают в эти города. До ЕГЭ эта цифра была 5-6 тысяч. То есть это в три раза возрос поток.

― То есть, с одной стороны, они получили возможность учиться в лучших вузах страны, это правда.

― Это так, это хорошо.

― А, с другой стороны, они уезжают на 3, 5, 7 лет.

― Да, и из них возвращается намного менее половины.

― Женятся, замуж выходят там.

― Или уезжают еще дальше. Я сам в свое время в Москве учился, но ума хватило вернуться. Правда, потом забрали опять в Москву, поработал. И еще раз вернулся. Это как раз нормально. Вот наших ребят надо возвращать. А возвращать после московской интересной жизни, продвинутой — с этой точки зрения нам не стыдно зазывать народ обратно, студенчество. А вот с точки зрения рабочих мест — высокопроизводительных, современных, айтишных — с этим чуть похуже.

― Вы сами вышли на этот вопрос. Есть еще одно состояние, я бы сказал, у молодежи. Она же более свободна в своих проявлениях, иногда радикально, иногда экстремально, но они ищут и свободу. И вот буквально несколько дней назад в вашей республике, в вашем городе произошел случай, который уже знают во всей стране, когда директор Уфимского музыкального училища искусств начал выжимать тех студентов, выгонять из училища — Владимир Белов — назову его имя в этом интервью...

― Оперный певец неслабый.

― Но, может быть, лучше петь, а не вот...

― А не выгонять.

― Вы не могли бы ознакомится с этой ситуацией — что там происходит и взять ее под контроль?

― Давайте так. Я противник таких крайних методов. Ребята должны учиться. Не надо никого выгонять. Сегодня этих молодых людей трогать просто не нужно. Им можно и жизнь искалечить — раз, и, во-вторых, настроить против себя таким образом, что уже ничего не поможет с точки зрения убеждения и всего остального. Я считаю, что эти ребята должны учиться, и пусть они учатся. И я возьму по вашему совету под контроль эту ситуацию. Встретимся с этими ребятами, посмотрим на них. Я таких ребят знаю, вижу, общаюсь с ними. Вполне нормальные студенты, вполне нормальные люди, уже созревшие граждане. Задают вопросы и неудобные, в том числе — ну и что? И мы тоже были молодыми, и мы тоже задавали вопросы.

― Да мы и сейчас задаем неудобные...

― Это вы задаете. Вы публично...

― Сами себе вы можете задавать.

― Сам себе: а правильно ли я делал? А верно ли я действую? А так ли нужно было поступать?

Поэтому с этим мы разберемся. И здесь, я уверен, что крайними вряд ли они будут.

― Я напоминаю, что в эфире «Эхо Москвы» Рустэм... хотел сказать, Минниханов, извините...

― Не Рустэм, у них — Рустам...

― Это специально у вас так? Вы так договорились?

― Нет. Дело в том, что по-башкирски и по-татарски наше имя звучит Рустэм. Это произносится так. А поскольку переводят по-разному — есть и через «э» оборотное, есть через «а», есть через «е».

― Как у вас все сложно.

― Это не у вас, а это у вас... Я в одно из министерств приехал работать в Москве. И тоже телефонистка — там внутренние линии — спрашивает: «Как вас зовут?» Вот так-то... «Как вас зовут?» — три раза переспрашивает, хотя имя несложное. — «Вот тут набрали со всей России...». Меня это как-то это кольнуло вначале, а потом, я думаю: ничего, зато еще один человек выучил наши имена и наши фамилии.

― Я вам обещаю Минниханова назвать Рустэмом один раз, чтобы соблюсти... Я думаю, что он мне объяснит то же самое.

― Примерно так же, да.

«Ну вот не хотят изучать тот или иной язык в качестве родного, значит, в данном случае, наверное, будем идти навстречу и делить классы. Таким образом, этот конфликт или проблему преодолеть» Фото: bashkortostan.ru

«НИКАКОЙ СЛОЖНОСТИ НЕТ ДЛЯ ТЕХ, КТО ХОТЕЛ БЫ ИЗУЧАТЬ В КАЧЕСТВЕ РОДНОГО БАШКИРСКИЙ ЯЗЫК, И ДЛЯ ТЕХ, КТО ХОТЕЛ БЫ ИЗУЧАТЬ В КАЧЕСТВЕ РОДНОГО РУССКИЙ»

― В связи с лингвистикой я, конечно, не могу не задать вам вопрос — в связи с образованием и местом башкирского языка в начальных и средних школах республики. В этом смысле, какой подход у руководства республики и у вас? Потому что родители всем всегда недовольны. Я сам родитель и тоже бываю недоволен, как работает школа: меньше астрономии, больше английского или наоборот.

Но вот язык башкирский в школах последнее время стал привлекать внимание и федеральных медиа, потому что родители то хотят одного, то хотят другого. Если ли политическая позиция у руководства республики, есть ли юридическая позиция?

― Конечно же есть. И ситуация с языками, собственно говоря, сегодня актуальна и не только для нашей республики — для многих республик в составе России.

― Я знаю, в Якутии есть такие...

― В Чувашии, в Татарстане... Что касается политики. Мы живем в Башкортостане. Есть коренное население и есть башкирский язык, который мы, собственно говоря, как власть обязаны оберегать, сохранять и создавать условия, чтобы он создавался и не исчезал, скажем так. Это политическая позиция.

Теперь, что касается юридической, с точки зрения преподавания языков. Закон об образовании разрешает преподавать родные языки и государственные языки республик. Это два разных подхода. Государственные языки изучаются, скажем так, в обязательной части программы, а родные языки — в факультативной.

― То есть по желанию.

― Да. Вот государственный язык на сегодняшний день в объеме 1, максимум 2 часа преподается во всех школах.

― Имеется в виду какой язык?

― Башкирский.

― Башкирский государственный язык.

― Да, башкирский государственный язык преподается во всех школах в объеме от 1 до 2 часов. Вторая ситуация с изучением родных языков. Родной язык может быть и башкирский, и русский, и татарский, и чувашский, и программа отводит на изучение родных языков по выбору родителей от 2 до 3, до 4 часов в неделю. Итого, получается, если о башкирском языке, в пределе 1 плюс 4 — это 5 часов. Так вот, для изучения родного языка нужно согласие родителей письменное. Это первое.

Второе — и это главное условие — если такое согласие есть, то дети изучают тот или иной родной язык в школе. На сегодняшний день мы знаем, что в ряде школ есть нарушения, что не у всех родителей получено письменное согласие на изучение башкирского языка.

― В чем трудность-то, если родители сами хотят? Я даже понять не могу.

― Об этом и речь. И вот эта ситуация сегодня требует более тщательного подхода. Вот еще раз к 1 сентября мы хотим навести в этой части, что называется, порядок, опросив родителей, проведя классные родительские собрания.

― Я прошу прощения. Я правильно понимаю? Вот я родитель в какой-то школе. Я привел ребенка в первый класс. Он будет изучать час-два башкирского языка...

― С первого не будет — со второго.

― Ну, хорошо, я перевел во второй класс. Я пишу заявление, что я хочу, чтобы ребенок мой изучал в качестве родного языка русский, да?

― Да.

― После чего школа, если есть набор, обязана нанять учителей русского, не по желанию, а обязана нанять...

― Обязана нанять.

― Это очень важно понять, чтобы все услышали.

― И в от в этой ситуации могут возникнуть у системы образования дополнительные расходы на то, о чем мы с вами говорим: обязаны нанять учителя...

― Поэтому мой вопрос к вам: что сделает государство, когда к вам придет министр образования и скажет: «Вы знаете, мне нужно еще в этом году 900 учителей русского языка»?

― Да, мы подсчитали, и эти дополнительные расходы максимум могут составить для нас порядка 80-100 миллионов рублей в годовом исчислении. Это небольшая сумма для нашей системы образования, которая, на самом деле, стоит сегодня 300 с лишним миллиардов рублей. Поэтому как-нибудь 100 миллионов рублей найдем, если встанет вопрос деления классов внутри на тех, кто изучает в качестве родного башкирский и в качестве родного русский, или татарский, или чувашский...

― Родной язык.

― Родной язык. Поэтому на сегодняшний день никакой сложности нет для тех, кто хотел бы изучать в качестве родного башкирский язык, и для тех, кто хотел бы изучать в качестве родного русский. И если есть особая позиция директорского корпуса или, как их там называют у нас, районо...

― А в чем она может быть особая?

― Особая позиция может заключаться... что «давайте все-таки не будем искать дополнительно учителей русского языка или, наоборот, башкирского...»

― Или башкирского, татарского, чувашского — родного языка.

― «Вот у нас все сложилось, сейчас все хорошо, равновесие, все нормально — давайте не будем шевелить эту ситуацию». Собственно говоря, скорей всего, так и будет. Вот уверен, на 90-95% изменений не произойдет, а в 5-10% вполне возможно, что изменения будут. Но это тоже не трагедия. Деньги есть. Первое.

Второе: есть, соответственно, есть норматив, в соответствии с которым действует родительское сообщество.

Ну, и третье: насильно мил не будешь. Ну вот не хотят изучать тот или иной язык в качестве родного, значит, в данном случае, наверное, будем идти навстречу и делить классы. Таким образом, этот конфликт или проблему преодолеть.

― То есть правильно ли я понимаю, что вы видите пути разрешения возникшей проблемы?

― И эти пути разрешения мы находим постоянно. Дело в том, что, на самом деле, ситуация с изучением родных языков в школах восходит к 90-м годам. Тогда принимались очень жесткие законы в республиках, когда были просто обязаны и всё. Потом модифицировалось законодательство, смягчались условия.

Далее были реформы в этой части, и последняя из них в 12-м, 13-м году, когда родной язык перестали изучать в 10-11-м классе. А было ведь — с 1-го по 11-го. Сегодня 1-го нет, 10-го, 11-го нет — и ничего не произошло. Наши граждане очень разумно подошли к этой истории и спокойно, без всяких конфликтов и противоречий ее восприняли.

Следующая итерация, следующий шаг по смягчению позицию, конечно же, он будет. И никакой сложности, страшной притом, когда нагнетаются страсти, когда об этом говорится, противоборствующие стороны появляются, — нет.

Я встречался с теми, кто против, я прямо скажу, изучения башкирского языка в качестве родного и с теми, кто категорически за: только башкирский язык, — и всегда находил общий язык, и всегда мы из этих разговоров выходили без каких-то повреждений моральных и телесных. Спокойно, нормально выходили из этой ситуации.

«МЫ ВИДИМ ИНФИЦИРОВАННОСТЬ, ЧТО БАЦИЛЛА ЭТОГО ЭКСТРЕМИЗМА ПОЯВЛЯЕТСЯ, И ДЕЙСТВУЕМ НА УПРЕЖДЕНИЕ»

― Как продолжение этой темы. Президент на «Прямой линии» высказался очень жестко и определенно в плане того, что Россия — светское государства и им и останется. В этой связи какова у вас сейчас роль религии, церкви в республике? Как они оказывают влияние?

― В образовании?

― Сначала — в образовании.

― В образовании. В прошлом году у нас с визитом был Его Святейшество Патриарх Всея Руси Кирилл. Его дед в свое время нес службу православную здесь, в республике, и проработал он достаточно много — около двух десятков лет. И патриарх хотел посмотреть, где работал дед и эту местность хотя бы, и, может быть, даже людей увидеть, которые его помнят.

Такая интересная поездка познавательная состоялась. И мы обсуждали многие вопросы, в том числе, и образования. И пришли к такому мнению, что сегодня в республике у нас примерно 55% населения туркоязычного: башкиры — 30%, 25% — татары; и 35% русских и 10% — другие национальности. Классы у нас смешанные. И как мы будем в этой ситуации одну половину класса уводить на уроки ислама, а другую на православную?.. Поэтому мы уже создадим какую-то предпосылку для возникновения сложной ситуации, раскола определенного. Мы договорились, что пока мы будем работать в той парадигме, в той ситуации, в которой мы сегодня находимся. В основном избирают культуру религий...

― У вас разумные родители в республике.

― Да, 95%, 97%, в некоторых школах — 100% изучают этот предмет. То есть все религии и все культуры. Это очень важно и правильно. И нам не хотелось бы, чтобы эта сшибка происходила внутри школы, очень не хочется этого. Кстати, и эту точку зрения поддерживает наш Верховный муфтий Таджуддин. И с Его Святейшеством Патриархом мы тоже обсудили эту ситуацию.

― Неужели он согласился с таким походом?

― И на сегодняшний день эта ситуация такова, какова она есть. И я думаю, что в данном случае разум превалирует над эмоциями, над ощущениями даже внутренними религиозными.

А теперь если мы перейдем к общей ситуации в обществе, то я могу сказать, что и в этой части антагонизма нет. Наши люди — пусть это звучит высокопарно, но это так — вековая мудрость накопилась, которая, собственно говоря, подталкивает людей к определенному такому конформизму, если хотите, к сохранению спокойствия. Религиозных войн на территории Башкортостана, тогда еще Оренбургской губернии, Уфимской губернии не было.

Были войны за землю, за то, что отбирали землю, за то, что выгоняли насильно с этих земель, отбирали пастбища. В ответ было много достаточно башкирских восстаний, в том числе, знаменитое там с Пугачевым. Но это не были религиозные войны. И не было такого, чтобы в войске башкирском не было русских людей. Всегда это было вместе против несправедливости — вот скажу так упрощенно. И вот эта прививка сохранилась, она есть.

― Вы знаете, вы говорите в общем. Но вот недавно директор Федеральной службы безопасности Александр Бортников сказал, что около 3,5 тысяч российских граждан, а всего 5 тысяч, включая СНГ, воюют на стороне ИГИЛа. То есть, есть отдельные радикальные элементы, но именно они во многом определяют кровь.

― Есть такие люди, конечно же, они есть. Есть они и у нас. Есть те, кто воевал в Афганистане, те, кто в Сирии на стороне этих незаконных формирований или как там они называются. Не важно. А важно другое — что, конечно, такие есть люди, и есть люди, которые стали сектантами в широком смысле слова, и вот так глубоко погрузились в эти вопросы и другого уже не видят для себя.

И есть у нас представители Хизб ут-Тахрир, и эти люди тоже есть. Еще есть какие-то, может быть, которых я не знаю, и мы не знаем. Вот они что-то там читают, что-то изучают, к чему-то там готовятся. Но это крайние случаи. Нельзя по крайним случаям давать в целом оценку ситуации. Нельзя говорить о том, что если у нас проживает на сегодняшний день 2 миллиона 200 тысяч населения, исповедующие ислам, и из них тысяча человек, а это одна двухтысячная от всего населения исламского, проживающего здесь, радикальны, нельзя говорить о том, что общество заражено этим. Нет, конечно.

― А что с ними делать? Они сидят, они смотрят в интернете, по телевизору, не важно, как — они смотрят проповеди... Сейчас даже вербовщиков не нужно. Они сидят смотрят...

― Где они смотрят? В YouTube...

― Дома они смотрят, в YouTube, может, они, извините, в мечетях слушают.

― В мечетях, вот кстати — у нас 1200 мечетей.

― На 2,2 миллиона человек.

― На 2,2 миллиона человек. В этих мечетях свой внутренний контроль по отношению к тем, кто проповедует другие ценности, скажем так. И наше население очень чувствительно к чужакам, которые появляются. И я хочу сказать, что мы мгновенно получаем информацию. Мы — это я имею в виду Совет по делам религий в республике. Мы мгновенно получаем эту информацию. Если в завуалированном виде что-то там происходит, все равно тем или иным способом это выходит наружу и все равно мы начинаем, что называется, пристальное внимание уделять той или иной умме. Мы видим, что появилась инфицированность, что заражены или бацилла этого экстремизма появляется. И в этой части мы действуем на упреждение.

Но у нас есть слабое место, и это слабое место — недостаточная образованность наших служителей ислама в этих мечетях. Дело в том, что всего лишь в эти 1200 мечетях 10% мулл имеют специальное образование.

― Как же так?

— А 90% ― это позавчерашние парторги, культмассовые работники, начальники цехов и так далее — люди, которые выучили суры Корана наизусть на слух, но детально и глубоко могут и не разбираться во всех тонкостях религии. И для нас сегодня супер-, сверхзадача — наладить обучение, организовать обучение служителей мусульман здесь, у нас в России, не в Египте, не в Саудовской Аравии, не в Кувейте, а здесь, у нас. По этому пути идем. Но пока масштабы не те. Вот 1200 человек. Возрастных очень много среди них. И нам нужно ежегодно выпускать 100-150 человек с образованием, разумных людей...

― Это только для Башкортостана.

― Это только для Башкортостана и только для Центрального духовного управления мусульман, у которого еще есть порядка, положим, 2 тысяч мечетей по стране в целом. У нас же этого нет. И сегодня вопрос вопросов — организовать подготовку специалистов, знающих ислам, которые могли бы проповедовать наши традиционные ценности.

― А в этой связи вопрос, что играет в вашей республике среди мусульман более значительную роль: религия или традиции? То есть традиционное поведение или суры Корана?

― Я думаю, что больше традиций, но с опорой на тексты Корана. При этом традиции довлеют и традиции сильны.

― Это хорошо.

― Это хорошо, это правильно. То есть нет фанатизма и нет сверхрелигиозности, которая тоже бывает иногда избыточна в этой части.

Поэтому мы считаем, что ситуация в мусульманской умме у нас все-таки достаточно ровная, достаточно спокойная. Мы за этим очень внимательно следим. Вопросы религии, вопросы национальной культуры, вопросы национализма — очень сложные вопросы. Это идет от души, из души человека, в которую не заглянешь. И регулировать это очень сложно. Поэтому очень чувствительны к сигналам, которые поступают нас в той или иной части из этих сфер.

«Я НЕ СЧИТАЮ, ЧТО КАКИЕ-ТО ФОРМАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ ВОЗДЕЙСТВИЯ НА МОЛОДЕЖЬ ДАДУТ НАМ РЕЗУЛЬТАТ»

― Последние три-четыре месяца мы видим, что молодежь втягивается в политику, она вернулась в политику. Ее не было в политике. Причем большей частью — в оппозиционную политику. Может быть, потому что мы ничего предложить не можем? Может быть, потому что вы ничего предложить не можете, вы — как власть? Почему они выходят на улицы, почему они в таких формах, иногда забавных, иногда не очень, протестуют?

― Молодежь — особая категория... И в данном случае мы со своим жизненным опытом понимаем, что в молодости, конечно, зигзаги достаточно замысловатые порой и в части мировосприятия... И бывает так, что молодежь поддается чарам и убеждениям...

― А вы чары-то не распространяете, значит?

― Бывает так, что иногда молодежь поддается веяниям и моде определенной.

― Это всегда.

― Это всегда. И в данном случае я не могу отрицать, что это сложный клубок вопросов, и там нет одной причины. Там всегда пяток, а то и десяток разного рода сложностей, которые власть, в том числе, порой затрудняется разрешать и дать что-то взамен человеку.

― Вот я сделаю странное сравнение: ЕГЭ дало возможность части молодежи, которая не могла поехать учиться, потому что не было денег, не знали, как сдавать, была коррупция, безусловно, в образовании. Вот государство в лице инструмента ЕГЭ дало молодежи со всей страны — от Дальнего Востока до Башкортостана — возможность ехать в центр и получать образование. И сейчас — ничего? После ЕГЭ — ничего?

― А вот вспомните — мы-то с вами помним, хотя еще учились в школе, — Франция, 68-й год, французские выступления студентов. И тогда они активно выступали против де Голля, крупнейшей фигуры, объединившей страну и так далее...

― Прекратившей алжирскую войну, остановивший инфляцию — всё...

― Вот что случилось тогда в обществе?

― Свобода.

― И дальше прошло время — эти ребята успокоились, они стали и бизнесменами...

― И депутатами и министрами.

― И депутатами и все прочее. К этому надо относиться спокойней, к этому нужно относиться ровнее. Я понимаю, что, конечно, молодежь — это горючий материал, и можно поднести спичку, и все это вспыхнет. И причем на эмоциях, не на разуме. С этим нужно быть внимательным, но в то же время понимать, что у молодежи избыточность энергии порой принимает такие формы. Это тоже, кстати говоря, жизнь, и от этого тоже никуда не денешься. Надо спокойно с этим разумно действовать.

Но я не считаю, что какие-то формальные варианты воздействия на молодежь, они дадут нам результат. Дело в том, что молодежь сама по себе неоднородна. Вот когда мы говорим о формальных моментах — молодежные лагеря, движения, все прочее — мы оперируем со светлой стороной жизни, с детьми, которые и так тянутся к хорошему и светлому.

А есть ведь еще и оборотная сторона медали, есть ребята, которые вообще вне поля нашего зрения, откуда идет вербовка всеми и всех. Вот что с ними делать? Я всегда задаю вопрос и нашим педагогам и нашему сообществу образовательному: А мы этих ребят видим? А мы что-то с ними делаем? Да, мы отчитываемся вот этими поисковиками, вот этими хорошими, симпатичными ребятами, которые отзывчивы на наши лозунги.

А вот с ними что делать, которые там, с другой стороны жизни: неблагополучные семьи, с маленькими доходами, там, где родители лишены прав, а дети рядом с ними, тем не менее. И это тоже проблема и тоже это ребята, с которыми надо работать. Это тоже сложности. И здесь вот ответов меньше.

И тем не менее, я понимаю, что негативная повестка, конечно, интереснее, она захватывает. Так что в негативе, скажем так, искушения больше и вариантов действия больше. Позитивная повестка, она порой скучна, формальна и не захватывает так, как нужно бы. И с этим всегда были проблемы и в советское время, и в других странах то же самое.

Поэтому я бы пока, не драматизируя ситуацию, не пережимая и не перегибая палку, все же сказал бы так, что на сегодняшний день ситуация достаточно ровная и не драматическая. И я уверен, что она другой и не будет. Я же тоже встречаюсь с ребятишками. Кстати, вот штаб Навального расположен совершенно в 200 метрах от дома, где я живу.

― А чего вы не гоняете?

― А я и не собираюсь гонять. Я смотрю, кто там...

― Из окна дома, из окна квартиры...

― Из ворот выхожу и вижу: стоят, курят девчонки и мальчишки 17, 18, 19, 20 лет. Что-то обсуждают, что-то, значит, за грудки хватают, видимо, спорят. Но не слышно — метров 200. Ну и что? Ну стоят, ну разговаривают. Ну, повзрослеют. Кто-то женится, кто-то пойдет на работу. Я спокойно к этому отношусь.

Поэтому драматизировать не будем, в то же время, как вы говорите, следующие шаги надо и проектировать и надо двигаться.

ОФИЦИАЛЬНОЕ И НЕСКУЧНОЕ

― Говоря о повестке — последний вопрос — вы ездите в Москву — зачем?

― У меня ряд встреч в министерствах — это первое.

― Главную тему скажите.

― Главная тема — завтра начинается официальный визит киргизской делегации во главе с президентом Кыргызстана Алмазбеком Шаршеновичем Атамбаевым. И мы работаем хорошо с Кыргызстаном. Я там буду участвовать в некоторых мероприятиях.

― То есть это позитивная, скучная поездка.

― Да, это официальная поездка.

― А что там нескучного?

― Буду встречаться, в том числе, и в неформальной обстановке во время этих мероприятий с рядом министров, с рядом руководителей.

― Это не скучно никогда.

― Потому что мы там выясняем отношения.

― Спасибо большое! Рустэм Хамитов, глава республики Башкортостан у нас в эфире.

Беседовал Алексей Венедиктов

«Эхо Москвы», 19.06.2017