Глеб Павловский Глеб Павловский Фото: © Виталий Белоусов, РИА «Новости»

«НИКАКОГО СЕПАРАТИЗМА НЕТ, А ЕСТЬ БЕСКОНЕЧНОЕ АППАРАТНОЕ БРЮЗЖАНИЕ»

― ...Сегодня Путин высказывался по вопросам языкознания, и речь шла на Совете по межнациональным отношениям о русском языке. Он сказал, что это язык государственный и язык межнационального общения, это естественный духовный каркас, который ничем нельзя заменить. Тут пока все понятно, но дальше он сказал такую вещь, которая мне, честно говоря, показалась странной. Он сказал, что каждый в России должен знать русский язык — это тоже понятно; и что языки народов России — это неотъемлемая часть самобытной культуры народов России, и изучать их — это гарантированное Конституцией право — право добровольное.

А заставлять человека учить язык, который для него родным не является, так же недопустимо, как снижать уровень и время преподавания русского языка. Вот про русский язык мне все совершенно понятно, тут вопросов нет. Но получается, что русскоязычные, например, люди, которые живут в нерусскоговорящих республиках Российской Федерации, совершенно не должны учить в школе язык того региона, где они проводят свою жизнь. Мне кажется это немножко странным, честно говоря.

― Ну, они тогда будут общаться жестами со своими соседями, с друзьями и так далее.

― Нет, они будут общаться на русском языке и считать, что этого достаточно.

― Да, но если с ними не будут общаться на русском языке, возникнет одностороннее вещание. Вы знаете, я думаю, это какая-то, на самом деле, аппаратная чепуха, вписанная Путину в рамках борьбы за количество часов русского языка и языков республик в составе России, которую он зачитал не вдумываясь. Потому что, вообще-то говоря, Россия как раз славилась и школой перевода, и у нас бы не было переводчиков, если бы люди не учили неродные языки, а учили бы только свой русский. И русского языка бы не было в этом качестве, который, в общем, обогащался в общении с другими языками.

Так что здесь какая-то очередная аппаратная чепуха. Человека нельзя, конечно, заставить учить язык, но человека нельзя вообще заставить учиться, если он не хочет.

― Но если человек, например, ребенок пошел в школу, то его там заставляют учить все эти предметы...

― Он учится просто. Кого-то заставляют, кому-то в радость, между прочим, кому-то нравится учиться.

― Но, тем не менее, все должны.

― И я не верю, что отменят изучение языков в республиках местных. Это совершенно представить нельзя. Право отказаться от изучения языка, наверное, может существовать, но оно просто обедняет человека и должно как-то сказываться на его баллах, с которыми он выходит из школы. У нас, между прочим, тоже, когда я учился в школе, я мог отказаться от изучения украинского языка. И многие отказывались. Я не отказывался и очень рад, что не отказался, потому что я мог благодаря этому читать по-украински, а потом и преподавать.

― Это та же история, что изучение украинского языка русскими людьми на Украине или изучение местных языков в странах Балтии, например. И мы помним, сколько было всяких политических битв на эту тему.

― Здесь сегодня реально это означает, что человеку предлагают закрыться, сидеть и смотреть государственное телевидение, где, безбожно коверкая, говорят по-русски. Называть это языком вообще уже невозможно.

― А не нужно ли нам поискать во всех этих заявлениях каких-нибудь наших ответов внутрироссийскому сепаратизму, вот этим всем история про суверенитеты и все такое?

― Нет никакого сепаратизма, понимаете? Это какой-то один из популярных мифов. Какой сепаратизм, в чем он выражается? В том, что регионы добиваются, чтобы они получали те деньги, которые они зарабатывали, те налоги, которые они платят? Это не сепаратизм, это просто федерализм. Никакого сепаратизма нет, а есть бесконечное аппаратное брюзжание по этому поводу, которому Путин отдал дань и совершенно зря. Еще раз он показал, что в значительной степени теперь зависит от собственного аппарата. Он перестал, собственно говоря, высказывать собственные идеи.

― А когда это он перестал? Примерно когда это произошло?

― Я думаю, что это последние годы. Потому что он, с одной стороны, занят как бы играми по глобусу, он ведет, как ему кажется, наверное, мировую политику. Действительно, некогда, когда ты беседуешь за ужином с Трампом...

― И, как выясняется, не один раз подряд.

― Да, и не один раз, а дважды. А, с другой стороны, просто человек устает. 17 лет одно и то же, одни и те же проблемы, одни и те же просьбы. И я думаю, что просто не надо к этому серьезно относиться, надо пропускать такие вещи мимо ушей.

― Ничего себе!

― А что? Ну, чиновники там подергаются. Может быть, даже к лучшему: сохранят какие-то часы русского языка. Но никак нельзя согласно Конституции прекратить изучение школьниками языков республик в составе России.

― Мне кажется, что здесь речь идет не о том, что нужно прекратить, а в том, что президент говорит: «Ну, и пожалуйста, ну и живите, как хотите. Не хотите как бы считаться с обычаями, языком, условиями и всем таким... вашего региона, где вы живете, — ну, пожалуйста, проявляется неуважение». Нормально, чего нам напрягаться.

― Вы знаете, а я вижу обратный процесс. Даже в городе, Москве, который не принадлежит ни к одной из этнореспублик, масса прекрасных молодых пар смешанных, где явно он или она из той или иной республики в составе России. И я не думаю, что они говорят между собой строго, исключительно на языке... Просто слышно, что язык русский адаптируется к большей интенсивности, большему смешиванию людей внутри страны. Язык ведь не обращает внимания на указания свыше. Люди будут создавать свой язык. Так же и русский язык был создан из смеси разного рода наречий. И дальше он будет меняться под влиянием таких прекрасных вещей как любовь, например, свадьбы. Огромное количество чудесных беременных девушек я вижу. И, как правило, это межрасовые в точном смысле слова браки, чего раньше в таком количестве не было.

― Раньше не было такого разве?

― В таком количестве не было в Москве.

― Да?

― В таком количестве все-таки не было в Москве, да.

― Потому что в Москве раньше столько не «понаехали» как сейчас, поэтому?

― Ну, что же, ну вот, значит, продуктивно понаехали.

― Я не говорю, что это плохо, просто пускай все будут счастливы, кто с кем хочет.

― Я думаю, что это тоже хороший способ учить неродной язык.

«ИМ НУЖЕН ПУТИН, КОТОРЫЙ ЯВЛЯЕТСЯ ИХ КАМЕННОЙ СТЕНОЙ»

— Вот вы сказали, что Путин говорит не своими словами и не своими мыслями, а как-то все чаще транслирует, что ему напишут чиновники и ближайшее окружение. А вот такой еще вопрос: а что такое, вообще, произошло с Путиным за эти последние годы, что совершенно видно, что вся эта, «любимая» нами мракобесность, невежественность, какая-то косность, нежелание признавать других и вообще адаптироваться, она оказалась явно ему не противоречива. Он явно если не возглавил сам, то, по крайней мере, точно находится с ней вполне в гармонии. Вы же знаете Путина, знаете, что он из себя представляет как человек.

― Я бы не назвал это гармонией. Я бы, скорее, говорил о понятной для человеческой природы слабости. Человек не может быть бесконечно силен, если он зависит от окружения, если он принимает решения, которые ставят его в зависимость от тесного круга людей. Их можно назвать ближним кругом, можно еще как-то назвать, но, в общем-то, они принимают массу решений, и какое из них принадлежит Путину, он сам не всегда может сказать, потому что ведь решение можно еще и подсказывать, как бы наводить на определенное решение. У аппарата есть огромное количество способов.

И в какой-то момент Путин, действительно, сдался. Он перестал воевать. Наверное, он стал коварнее, потому что может избавиться от кого-то вдруг из ближнего круга, как уже несколько раз было. Мы это видели. Человек узнает из газет, что он...

― Уже не человек!

― Да, что он... на кресло в сенате. Но это уже тоже оборонительные действия. Понимаете, для меня речь очень многое показывает. Как на «Прямой линии» он говорит блоками такими, канцелярскими блоками, сшивая их вместе какими-то то вульгаризмами, то рассказывая какой-то анекдот, скажем прямо, несвежий. И нет легкости, которая у него была, на самом деле. Лет 15 назад его политический язык, независимо от отношения к его взглядам, был легким, и он им владел совершенно свободно. Он совершенно свободно шутил, не всегда, так сказать, цивильно, но всегда легко. Сейчас... ну, мы видели же эту «Прямую линию». Сейчас мы увидим, видимо, еще одну...

― С молодежью и подростками.

― Ну, может быть, ему будет чуть легче. Вот этот признак внутренней несвободы — это потеря связной речи. Она уже не может как бы выбирать... Он говорит для простоты, чтобы от него отделались, отстали вот этими длинными...

― Отстали, потому что просто, действительно, за столько лет он устал? Пускай конкретно это заседание или эта прямая линия или это выступление скорее закончится и можно будет отсюда уйти?

― У него было интересное свойство: он чувствовал, что у него есть какая-то идея, еще не мог ее сформулировать, но уже смело как бы шел в бой на Госсовет, к людям и так далее, зная, что личность ему подскажет, внутренний мир ему подскажет. Сейчас этого нет. И поэтому возникает тревога. Он думает: «А я смогу ответить на вопрос? А я смогу сказать?» И видно, что он держится бумажки, с одной стороны, а, с другой стороны, как бы торопиться отступить, куда-то уйти, прикрыться.

― То есть, чтобы на всякий случай не ввязываться в какие-то битвы и конфликты?

― Да, да. Это изменение есть уже.

― Он не ввязывается в конфликты?

― Что значит конфликты? С ним не так просто, я думаю, конфликтовать ближнему кругу.

― Но вы говорите...

― Он ведь облекает... это как перчатка. С кем там конфликтовать? Никто там не говорит «нет». Это же круг людей, которые никогда не говорят «нет». В то же время они никогда не делают в точности то, чего ты от них хочешь. А сейчас, я думаю, в значительной степени делают то, что хотят они. Мы это всё видим, об этом говорят много в прессе, чем они заняты, как они ведут дела. Путин ничего не может изменить. Поздно уже. Как бы он считает сам, что поздно уже менять. Поздно пить боржоми.

― Поздно. И, тем не менее, нас ожидает, скорей всего, новый срок. И, как пишут газеты, все там заняты страшно выработкой этого образа будущего.

― Вот это и есть, понимаете... это тоже отступление. Он принимает их коллективную волю. Им нужен Путин, который является их каменной стеной, значительно более прочной, чем Кремлевская. Да, они за ним. Он как бы во всем виноват, он за все несет ответственность. Как бы избирают его. Ему нужно еще на 6 лет, конечно. Но он догадывается, я уверен, я бы даже поспорил, что он догадывается, что он будет в следующем сроке лишен свободы еще в большей степени, чем сегодня.

― Это что значит?

― Ну, просто все его решения станут решениями круга товарищей.

― Но тесный круг товарищей, он тоже такой, скажем так, деликатно, взрослый.

― Да. Но их много. Их много и они работают. У них есть мотив. Ведь без него они никто, понимаете? На другой день Путина нет — и все они никто.

― Но кроме обогащения, какой еще есть мотив?

― Почему? Не только обогащение. Власть — это же процесс. Как с капиталом: возрастание богатства, возрастание власти и драйв, чудовищный драйв. Наглость, дерзость, уверенность в себе: «20 лет я выходил из всех передряг, неужели и теперь не выйду?» — вот такое сознание, я думаю.

― 20 лет держать Бога за бороду...

― Да. Это все так просто не получится. И они Путина не отпустят. Я думаю, что они его никогда не отпустят, пока не подберут ему замену.

― Ну да, но это такой прямо Брежнев, Сталин... всё что угодно, то есть это история, которую мы наблюдали уже... Фидель Кастро — мы это все видели. Не похоже?

― Та же история. В конце концов, Путин не входил в Кремль с партизанскими отрядами, так что история немножко другая. Но, конечно, он им нужен. Они контролирует через него страну. Без него они не могут контролировать.

― А вот это мракобесие — это как бы такой удобный инструмент, получается.

― Да, понижая общий уровень разговора, эмоций, мышления, ты меньше рискуешь. То есть все решается на уровне бани, разговора в бане. Это просто удобно.

НАВАЛЬНЫЙ-ПРОЯВИТЕЛЬ

― А как вы считаете, Навальному не светит в ближайшие годы?

― Это совсем другой вопрос. Навальный не присматривается к свету. Он просто идет, сам создает сцену. В этом смысле это совсем другая история. Он ничего не собирается ждать. Он же говорит, что у него нет плана Б. И он правильно... Смотрите, что он сделал. Он то, что считалось главным ключом к нему — допуск или недопуск его на выборы — он превратил в момент, которого теперь боится власть. Она боится, думает: А что будет? А какие последствия будут допуска и недопуска? А он просто идет вперед.

―А Стрелков ему зачем сегодняшний?

― А вы знаете, как создать событие во второй половине июля, в мертвое время? Опять звать людей на улицы? Н пойдут — некому. А так — мы все обсуждаем: почему Стрелков? Это манера в политика в таком, самом обычном смысле слова. Они хитрецы все...

― То есть не быть хитрецом — это профнепригодность просто.

― Конечно. Ну, посмотрим, получится или нет. То есть можно быть хитрецом и ввязаться, а потом окажется, что хитрости не хватило, чтобы выиграть. Но я думаю, что он все-таки выиграет эти дебаты у Стрелкова. Это интересная тема, потому что там главное, что он поставил встречные вопросы, и когда он поставил вопрос о Боинге, это ведь, на самом деле, не просто вопрос о Боинге, а вопрос «Кто виноват?» Потому что мы все говорим, режим... Путин. А Боинг — такая вещь, которую кто-то сбил — кто-то. Не режим, не Путин, а вот конкретно кто-то. Есть какое-то количество людей. Кто-то отгонял потом этот «Бук».

― Кто-то заметал следы.

― И это очень важный момент, где расслаивается, с одной стороны, страна, а, с другой стороны, небольшое количество людей, которые являются преступниками. Это постановка вопроса Навальным, и она, я думаю, уместна.

― Ну, конечно, она уместна, потому что ответа на этот вопрос все равно нет, несмотря на все международные расследования и миллион всевозможных космических съемок и прочих каких-то записей и чего-то еще, все равно Российская Федерация говорит: Нет-нет-нет!

― Да, это касается не «Бука» только, это касается и всей политической ситуации. Навальный проявляет эту страну невидимок, где как бы все виновные невидимы, их много, но они невидимы, а на виду только Путин, которого поцеловали на Арбате, и эта новость украшает ленты агентства. Он говорит: «Давайте проявлять вот этих невидимок». И это касается и «Бука» и шире и выше.

ТРОЛИНГ ИЛИ НЕЧУТКОСТЬ?

— Сегодня президент Путин приехал совершенно неожиданно к Людмиле Алексеевой поздравить ее с 90-летием. И еще раз мы ее поздравляем с этим юбилеем, безусловно. Она была очень удивлена, что приехал Путин, она как-то не ожидала.

― Она, естественно, была тронута. Здесь не надо искать каких-то глубин в таком возрасте. Это приятно — приятно, что о тебе помнят.

― А Путину это зачем? Вот я тут спорила с товарищами как раз, которые считают, что это тролинг, на самом деле. Он ей подарил картинку с Крымом, вот это всё...

― Это не тролинг, но это, конечно, определенная нечуткость. Разумеется, не случайно выбрал картинку с Крымом...

― Или ему выбрали.

― Да. Не случайно, это понятно. Но, конечно, этого не надо было делать. Потому что раз уж он просто приехал поздравить, то хватило бы и букета, я думаю. Но нет, он не удержался от такой мелкой шпильки — шпильки не Людмиле Алексеевой, а шпильки как бы в адрес среды...

― Либеральной общественности.

― Все это мелко. Вообще, это тоже признак как бы снижения уровня, снижения масштаба, когда политик становится мелочным. Это значит, уже понижающий тренд, увы.

― Понижающий до какого состояния?

― Понижающий политический тренд. До какого, мы не знаем. Он оборвется, наверное, на выходе. Вообще, грустная картина, потому что она ведь бывает у нас не только с политиками. Например, в советское время бывало с советскими писателями, которые все лучшее писали в молодости, а потом хоть святых выноси: печатали эти тома «кирпичей» какие-то ужасные, и в основном занимались интригами и пьянством.

Это всё результат поглощения человека средой. Он сдается среде, в которой находится. Он перестает держать свой «периметр». Тогда он превращается просто во фрагмент ее, его унесет потоком куда-то. Это грустно, потому что политик должен быть лидером. А когда он перестает быть лидером, он должен уходить.

«У НАС СТРАНА, В ОБЩЕМ-ТО, ЗДОРОВА НА САМОМ ДЕЛЕ»

― 62% россиян считают, что да, нужно устанавливать в публичных местах знаки, прославляющие Сталина. Это было по мотивам этой истории с юридическим вузом и табличкой там. Но вот взял ВЦИОМ и после всего этого громкого скандала пошел, померил — и оказалось, 62% считают, что да, так делать правильно.

― Это манипулятивные опросы, потому что он сознательно построен так вопрос, чтобы ты решал как бы только один вопрос. Одному человеку ставят памятник, табличку. Сталину почему-то... Где? Везде? И дома и в огороде, и в туалете — где? Здесь бессмысленно анализировать такие цифры, потому что они ничего не значат, потому что здесь нет ни альтернативы выбора человека, ни альтернативы выбора места. Можно задать вопрос о каких-то местах... на родине героя типа Гори, но там уже сбросили памятник.

― Там все в порядке. Давно.

― Поэтому, что значит ставить таблички? Это ведь чушь. Это мелкая провокация, чтобы обсуждали это в воскресных телепередачах, и мы с вами обсуждаем.

― Ну, а как? Вот, предположим, пришла от ВЦИОМа с анкетой, и я вас опрашиваю. Вы респондент. И вы что, мне говорите: «Да, конечно, надо ставить Сталину, чем больше, тем лучше. Давайте на каждом доме... наверняка же есть, про что рассказать»?

― Нет, вопрос вряд ли так поставлен. Но, во-первых, человек отвечает, считая, что он говорит нечто оппозиционное нынешней власти. Сталин в глазах очень многих людей, особенно людей, выросших в СССР, — это какая-то оппозиция власти. Это еще в 70-е годы отмечалось.

― Как вот эти портреты на грузовиках.

― Народный сталинизм, он был в чисто виде, конечно, не либеральный, но оппозицией тогдашней власти.

― Потому что тогда Сталина было минимально просто везде. Его не было в школьной программе почти, за исключением тех моментов, где нельзя было без него обойтись. Его не было на каждом шагу, не висели портреты...

― Воля ваша. Я в таких опросах вижу попытку втянуть людей, замарать людей, причем большинство их, мнимым сталинизмом. Я не верю, что 62% являются сталинистами. Это не так. Просто вопрос поставлен намеренно так, чтобы это выглядело как ужас-ужас-ужас: вокруг сплошные сталинисты! Чепуха, вранье. И примерно такое же вранье, как рейтинги Солнцеликого, поскольку они тоже строятся так, что у нас к вам одно предложение: «Путин — как вы к нему относитесь?» А кто еще? Нет, других предложений нет.

― «Отвечайте на поставленный вопрос».

― Это такое уже вырождение социологии, из которого она потом долго будет выбираться, я думаю, когда всё это кончится.

― Всё время все говорят: «Когда всё это кончится?..»

― Нет. Это интересный момент. Есть формула «Когда всё это кончится?» Она вредная формула в политике. В политике она очень вредная формула. Вот о Навальном все время говорят: «Ну, конечно, 18-й год даже не будем обсуждать. Но, пожалуй, после 24-го у него кое-какие шансы есть», — говорят люди, которые в нарушение закона его не допускают. Это говорят либо те, кто коррумпирует политические процедуры, либо те, кто присоединяется к этому, поскольку им завидно. Навальный опрокидывает их представление о том, что можно и что нельзя.

А есть естественная мысль, что, действительно, эта система имеет свою степень износа, и она закончится. И там будет очень много проблем, как говорится. Потребуется очень много половых тряпок, веников, чистящих средств и тому подобных вещей.

― Вы наблюдали такую историю в 91-м году, например, когда тоже потребовалось очень много разных усилий. И не все они до сих пор увенчались успехом больше или меньше.

― А не было их... не было даже усилий, я считаю. Здесь я довольно жестко думаю — я думаю, что всё в две недели было сдано победителями аппарату. Интеллигенции просто надоело. Она побушевала и разошлась.

― В смысле — усидчивости не хватило?

― Да, да. Это нередко бывает в истории. Власть, которая в руках, просто передается тем, кто готов ее принять. Но это совсем не та ситуация, которая была в 91-м году. Понимаете, у нас страна, в общем-то, здорова на самом деле... У нас есть паразитов некоторое количество. Но есть просто люди, которые блокируют какие-то функции жизненные. Эта проблема существует. Существует проблема групп людей, которые блокируют основные жизненные функции нации. Это не значит, что только вы их уберете от власти — и всё расцветет. Нет. Вот тут-то и выяснится, что не делалось все эти годы: куда не инвестировались деньги, а должны были инвестироваться, что со здравоохранением и со школой и так далее. Вот все эти глупости с теологией, с безумными попами, которые, в сущности, даже и не попы на самом деле, они, конечно, скажутся, но это все просто песок в системе. Это не значит, что Россия перестала быть Россией. Вот в чем дело.

А нас такими опросами убеждают, что даже не думайте; есть подавляющее большинство — эту же песню мы слышим уже с 12-го года про «подавляющее большинство». Подавляющее большинство — они все сталинисты, они все путинолюбы. Путин уйдет — они немедленно вас разорвут. Вот весь этот трэш несется все время на всех уровнях. И интересно, что и в Кремле отчасти верят. Они же себя запугивают, таким образом... Расстояние между либеральной интеллигенцией и аппаратной интеллигенцией не такое уж большое. Надо понимать. И они взаимозаменимы часто. Ужас, конечно, но не ужас-ужас-ужас.

― Но, вы думаете, что момент, когда Навальный перестанет спрашивать, допускают его к выборам или нет, наступит Россия раньше, чем через 6 лет или через много-много лет?

― Я думаю, раньше. Я думаю, что если его не убьют, то это наступит значительно раньше. Но это его риск. Он понимает его, он о нем говорит открыто. Поэтому, я думаю, что именно поэтому он окружен определенной защитной оболочкой, потому что он решил не бояться. Ведь не он один мог так решить, а те, кто его сейчас критикуют, говорят, что он похожи на Путина... Чем он похож на Путина, я не знаю. Это все разные отмазы.

С Глебом Павловским беседовала Ольга Бычкова

«Эхо Москвы», 20.07.2017