Тимур Ибрагимов: «Не верящего в Аллаха среди летчиков не было»

«ОЧЕНЬ МНОГО ЛЕТЧИКОВ У НАС ПОГИБАЛО, КОГДА ПЕРВЫЕ АВИАНОСЦЫ ПОШЛИ»

— Тимур хазрат, вы значительную часть своей жизни посвятили небу. Откуда у парня из Средней Азии возникло такое желание: стать летчиком?

— Эта мечта родилась, когда мне было четыре года. Мы со старшим братом ходили на хлопковое поле, там проводили дефляцию хлопчатника, чтобы зеленые листья отпали, коробочка быстрее открылась. Чтобы это произошло, самолеты летали и опыляли: то поднимаются, то опускаются. А потом, когда уже Гагарин полетел, отец сказал: «Бери пример». Каждому человеку хочется, чтобы его ребенок вырос достойной личностью. Поэтому в 1966 году я поступил в Оренбургское летное училище, а потом, как Гагарин, который служил на Северном флоте, также написал рапорт, чтобы меня отправили на Северный флот. На Новой Земле и торпеды бросал, и макеты атомной бомбы. Там ледяные поля толщиной 7–8 метров, и, чтобы атомную лодку уничтожить, нужно было сбросить бомбу, которая проходила бы через лед. А уже в 1977 году в Алма-Аты летал на Ан-26...

— Опасная профессия...

— Очень много летчиков у нас погибало, когда первые авианосцы пошли. Скорости не хватало — в борт врежется либо перелетает, трос зацепляется, перелетает в океан... На войне? Там другое, вон бомбовозы возьмите — это ведь «летающая корова», которая идет с полной нагрузкой. Его должны охранять истребители. Во время войны истребителей не хватало, бомбардировщики возвращались с задания, и их просто расстреливали немецкие асы.

— После службы в ВВС не хотелось ли перейти в гражданскую авиацию?

— Нет, меня бы и по здоровью не взяли, да и возраст был... В Кызыл Байраке (село в Верхнеуслонском районе — прим. ред.) наблюдаю, как взлетают самолеты, приятно посмотреть. После того как перестал в Ташкенте летать, я как-то ехал в Мурманск через Москву, там предложили летать. Но им нужны были вертолетчики. Вообще, тогда были большие увольнения, даже молодых увольняли: не хочешь служить — пиши рапорт. Керосина не давали, боевые летчики ходили траншеи рыли, грузчиками работали.

АФГАНИСТАН: НОЧЕВКИ В САМОЛЕТЕ, МАНДАРИНЫ, ОВРАГИ ЗА ВЗЛЕТНОЙ ПОЛОСОЙ

— Вы участник афганской кампании. Как оказались в этой стране?

— Мы сами базировались на гражданском аэродроме в конце полосы — самолеты Ан-26, вертолеты. Наша часть располагалась рядом с высшим командным училищем в Алма-Аты. В 1979 году получилось так, что нас поднимают по тревоге, мы быстро уезжаем на аэродром, со штаба офицеры приезжают, и мы летим в Джамбул (город на юге Казахстана, ныне Тараз — прим. ред.). Пока еще мы ничего не знаем.

— Это произошло сразу же после того как Советская армия вошла в Афганистан?

— Ну да, когда началась афганская кампания. Прилетаем, вертолеты уже все крутятся, прогревают двигатели, лопасти крутятся, там в основном Ми-6 базировались, а командование зачитывает: «Выдвигаться в сторону афганской территории». Вот так мы узнали, что начались афганские события. Когда уже мы оказались в Афганистане, нас вернули в Алма-Аты, собрали в комнате летной подготовки, перед нами выступил замполит, сказал, что начинаются боевые действия в Афганистане, предложил написать заявления о добровольном участии в этих событиях. Кто не желает — шаг вперед. Таких не нашлось. Все написали рапорты, что оказывают добровольное содействие афганскому народу.

Нас предупредили: что там видели — здесь не распространять. Да, был ограниченный контингент, были льготы у «афганцев»: можно было устроить детей в садик, купить вне очереди машину и другие. Но нас за «афганцев» не принимали. Для этого нужно было непосредственно там базироваться, а нам ведь приходилось выполнять регламентные работы — это как у машин ТО-1, ТО-2, то есть техническое обслуживание самолетов выполнять в СССР ночью под светом прожекторов, а утром опять вылетать в Афганистан.

Помню, как в 1980 году я поехал в санаторий во Львов. Вечером меня вызывает служба безопасности и говорит: вы там были, оттуда прибыли, не вздумайте на афганскую тему что-то говорить. Даже подписку с меня взяли. Поэтому у нас нет никаких фотографий, документов. Единственное, когда вывели 40-ю армию из Афганистана, я тогда в Ташкенте был, нам сказали: кто принимал участие в афганский событиях — напишите рапорты, дескать, в каком количестве боевых действий участвовали. Доказательство — летная книжка. Через некоторое время из президиума Верховного Совета СССР за подписью Горбачева дали грамоту и вручили медаль.

— То есть вас признали «афганцами»?

— Да, признали, но, когда дети выросли, льготы стали ненужными.

— Что больше всего запомнилось в Афганистане?

— Интенсивность полетов. У летчика, чтобы он не потерял качества, есть санитарная норма налета 120 часов. В Афганистане мы эти налеты делали за 1,5–2 недели, ночевали прямо в самолете. Самым сладким вспоминанием был Джалал-Абад. Этот город от Кабула в сторону Пешавара, почти что на границе с Пакистаном. Там субтропики, мандарины растут. Помню, как прилетели, там к нам офицеры подошли, просят сигареты, обменяли их на целый ящик мандаринов. Говорят, что едут туда, где они растут, и набирают для части. Как-то раз садились ночью, а нам обозначили лишь начало полосы, конец не обозначили. Утром посмотрели, а там такой овраг. Не дай бог перелететь — и тогда всё, списали бы на боевые действия...

— В лицо смерти смотреть приходилось?

— Единственный, кто погиб из нашей части, — это командир эскадрильи Вячеслав Гайнутдинов. У него отец был крымский татарин, мать — русская. В апреле 1980 года он получил звание Героя Советского Союза, направление на учебу в генштаб — это было в Кундузе, на границе Афганистана и Узбекистана. А уже в августе погиб при выполнении боевого задания, был похоронен в городе Саки в Крыму.

— Вы два года летали в Афганистан, наверное, повезло, что у моджахедов тогда еще не было американских «Стингеров» — переносных зенитно-ракетных комплексов?

— Это да. Наша задача в чем заключалась? Обеспечение связью, там, где нет сигнала, наш самолет между горами барражировал. С командного пункта поступал сигнал, который через нас передавался другим. Я там ни одного выстрела не сделал, хотя у нас с собой и был пистолет.

— Но потом «Стингеры» появились.

— Когда «Стингеры» появились, то пошли потери. В 1966 году я поступал в училище из Намангана, а после меня поступал из Узбекистана Шаджалилов Алик. У него мама из Ульяновска — татарка, отец — узбек. О них писали и в «Красной звезде», и в «Правде». «Летающая семья» — 9 детей, все летчики, даже сестренка в авиации. Он летал на Ан-12. Когда «Стингеры» появились, то летному составу сказали, чтобы они набирали безопасную высоту, докуда «Стингеры» не могли достать. То есть он должен был набрать высоту и с этой точки уходить. Но Шаджалилов почему-то решил, что ничего такого нет, ушел, не набирая высоты, так его с горы и «сняли».  

«Из всех 13 братьев и сестер я единственный, кто читает намаз, Коран. Вот и в деревню поехал, чтобы татарский язык восстановить» /  Фото: Оксана Черкасова

«ДОМА МЫ НА РОДНОЙ РЕЧИ НЕ РАЗГОВАРИВАЛИ»

— Интерес к религии родился именно в Афганистане?

— У меня по материнской линии дед — мулла из Муслюмовского района. Это я нашел в архивах в Уфе. У отца папа — мулла в Старой Кулатке, это Ульяновская область. Но во время Советского Союза они все это скрывали. Я никогда не видел, чтобы отец читал намаз, комната закрывалась. Я узнал об этом, только когда был в звании майора и начал составлять родословную. Я и в Муслюмово съездил, и в Кулатку, там с дядей, Абдуллой абыем, познакомился. Для меня это было удивительно, ведь везде в анкетах я писал, что все братья отца погибли на фронте. А потом выясняется, что, чтобы не попасть под репрессии, менялись фамилии и люди теряли друг друга. Мой отец — выпускник медресе, читал арабскими буквами, поэтому при горкоме заведовал по христианским и мусульманским вероисповеданиям. Он контролировал, сколько человек приходят в мечеть, какие там события или в вербный день сколько к батюшке народа пришло. Отец не умел писать по-русски, мы за него писали без ошибок, разборчиво. И он под грифом «совершенно секретно» через обком партии отправлял в Москву. А я сам с детства был в мечетях.

И потом не верящего в Аллаха среди летчиков не было. В Афганистане сам видел у людей крестики, мусульманские обереги. Человек всегда хочет вернуться живым. Вылетаешь в Баренцево море на удаление — там уже через 25 метров от береговой черты нейтральные воды, волны 2–3 метра, хоть у нас и спасательные жилеты, но, случись что, тебе никто не поможет. Температура — плюс 4 градуса. А ты всегда обращаешься, чтобы вернуться живым-здоровым. А к кому обращаться: к замполиту, что ли? Обратишься, а он сделает все гласно на партсобрании, может даже в трусости, малодушии обвинить. Даже жене не говоришь, все остается в душе.

— После службы вы поступили в медресе?

— У нас есть Нурислам хазрат Ибрагимов, он был первым учителем. Советский Союз распался, и в Ташкенте образовался Татарский общественный центр. Нурислам поступил тогда на первый курс института имени аль-Бухари и создал группу по обучению основам ислама. После приезда в Казань я поступил в Казанское высшее мусульманское медресе имени 1000-летия принятия ислама, там стал комендантом. Гусман хазрат (Гусман Исхаков — экс-муфтий Татарстана— прим. ред.) предложил мне ехать в мечеть села Кызыл Байрак работать имамом. Я согласился, потому что татарского языка толком не знал, хотел научиться. Дома мы на родной речи не разговаривали, больше на русском и узбекском языках. Был такой страх у родителей. Гонения в крови у матери остались. Она была в ссылке на лесоповале в Туймазах. Когда вернулись, то боялись в своем доме ночевать. Боясь раскулачиваний, уехали в Среднюю Азию. Опасаясь чего-то, с детьми по-татарски не разговаривали. А отец, зная, что будем поступать в русские институты, университеты, не хотел, чтобы был акцент. Из всех 13 братьев и сестер я единственный, кто читает намаз, Коран. Вот и в деревню поехал, чтобы татарский язык восстановить. Сейчас с детьми, внуками только по-татарски разговариваем.

— То есть служба в деревенской мечети стала поводом восстановить язык?

— Да, в деревне стал проводить пятничный намаз, а в остальные дни проповедовал в тюрьмах. Гусман хазрат предложил вместе с легендарным Касымом бабаем (Касым Нуруллин — первый проповедник ислама в исправительных учреждениях Татарстана — прим.ред.) ходить работать с заключенными. Когда Илдус Файзов (экс-муфтий Татарстана — прим. ред.) появился, то сначала вроде нормально к нам относился, а потом нас, стариков, стал потихоньку убирать. Не знаю почему, там ведь заключенные сразу ломали молодых. И меня хотели сломать.

— В чем это заключалось?

— Они предъявили мне, что я офицер, держал в руках автомат, по их понятиям стоял на вышке с оружием. Так я же летал, охранял мирное небо. Потом условие поставили: на каждый приход должен приносить килограмм печенья, килограмм сахара, килограмм чая, ну и в таком духе. Я им расписал стоимость всего этого. Получилось намного больше, чем 1500 рублей — именно столько мне платили в ДУМ РТ. Потом с заключенными общий язык все-таки нашли, даже на воле встречались, они благодарили. Хотя и наркотики подсовывали, чтобы я отнес в колонию, — были такие моменты...

«Гусман хазрат предложил вместе с легендарным Касымом бабаем ходить работать с заключенными» Фото:  «БИЗНЕС Online»

 «ГУСМАН ХАЗРАТ СКАЗАЛ: НАЗОВИ СВОЮ ЦЕНУ. Я ЖЕ СКАЗАЛ, ЧТО ДЕЛАЮ ВСЕ РАДИ АЛЛАХА»

— Сейчас вы кроме того, что являетесь имамом в мечети села Кызыл Байрак, преподаете пчеловодство в Казанском высшем мусульманском медресе имени 1000-летия принятия ислама. Откуда любовь к пчелам?

— У меня болела правая рука, была полупарализованной. Вроде пульс нормальный, анализы нормальные, мне говорят, что я симулянт, который не хочет лететь в Афганистан. Да я готов был хоть авианаводчиком туда ехать! Так вот мне сказали, что можно пчел сажать на больное место, чтобы они жалили. Я начал этим заниматься еще в Ташкенте. А когда в Татарстан переехал, стал на пасеку в Верхнеуслонский район к пчеловоду ездить. Детей брал, палатку ставили. Потом мы решили пчеловодство в медресе преподавать. Ректор Ильяс Зиганшин согласился, и мы стали филиалом у Теньковского профтехучилища №86. Директор с удовольствием нас приняла, потому что дневной набор на пчеловодов был обычно 8—10 человек, а тут 30 шакирдов сразу поступили. В Теньках практику проходили, экзамены сдавали, жили в мечети, нам дали баранов — их резали, ели.

— Сейчас вы в медресе только  пчеловодство преподаете?

— Кроме пчеловодства еще преподаю завязывание чалмы.

— Что это за предмет, разве самому нельзя научиться делать этот головной убор?

— Тут нужна усидчивость, потому что Габдулхак хазрат (Габдулхак Саматов — первый главный казый (шариатский судья) ДУМ РТ — прим. ред.) в Российском исламском университете обучал ребят, но никто из них сам так и не научил никого. Не хватало усидчивости.

— Вы сами у Габдулхака хазрата научились?

— Нет, в 1995 году в то время ректор медресе Исхак хазрат Лутфуллин сказал, что 1996 году будет выпуск и ученикам дадут диплом только в том случае, если они проведут пятничную молитву, а для это должны быть чалма и чапан. У меня тогда семья в Узбекистане была, я поехал в Наманган, попросил имама в мечети научить меня завязыванию этого головного убора. Он после того, как проверил мои знания по чтению Корана, научил делать чалму. Придя домой, я ее разобрал и стал запоминать, как ее делать.

— Вы, как я знаю, делали 500 таких головных уборов за раз?

— Да, муфтию Гусману хазрату пришла телеграмма от президента РТ Минтимера Шаймиева, чтобы на открытии мечети «Кул Шариф» все имамы были с головными уборами и чапаном. Администрация районов перечислила деньги для пошива чапанов, а чалму как делать, никто не знает. Один Саматов знал, но у него тогда руки начали трястись. Я принес свою Гусману хазрату, а он ее забраковал: мол, не в татарском стиле выполнена. Но муфтий все равно назначил меня ответственным за это дело. Я взял пару-тройку уроков у Габдулхака хазрата, но мне нужны были помощники. Муфтий дал свою комнату, я там жил целый месяц, в помощь дали шакирдов. Личный рекорд — 33 чалмы в день, очень трудоемкое дело.

— Хорошо, наверное, заплатили за труд?

— От медресе мне зарплата шла, но Гусман хазрат сказал: назови свою цену. Я же сказал, что делаю все ради Аллаха, поэтому никаких денег не надо.

«Талгат Таджуддин, увидев меня в военной форме, предложил пройти в Уфе обучение»Фото: БИЗНЕС Online»

— Сейчас вы и среди военных ведете проповедническую деятельность, насколько я знаю.

— Я давно мечтал работать с военными. Как-то верховный муфтий России Талгат Таджуддин, увидев меня в военной форме, предложил пройти в Уфе обучение. Я согласился, там получил диплом о профессиональной переподготовке по программе «Подготовка специалистов с углубленным изучением культуры и истории ислама для работы в Вооруженных силах России». После этого я стал в танковом училище рассказывать курсантам и абитуриентам о духовной жизни. Это все на общественных началах.

— Есть заинтересованность у будущих военных в исламе?

— Был я с дагестанцами на полигоне, очень много вопросов задают. Например, как читать пятничный намаз, про пищу халяль, про то, что можно кушать.

— А что можно кушать, как молиться?

— Я им сказал, что вся земля — это мечеть, в любом месте можно намаз читать, кроме туалета, отхожих мест, бань, могил. Имамом нужно выбрать самого грамотного среди вас. Насчет халяльной пищи — нужно есть только халяль, что дают, но если выбирать из двух зол, то нужно выбрать самое наименьшее. Например, вам дают говядину и свинину — выбирайте говядину. Ваша задача — получить специальность, не пропуская занятия, пятничную молитву проводите сами. Я здесь не на штате, мое основное место работы — мечеть в селе Кызыл Байрак, если поставят на штат, буду сам проводить. Обо всем с ними говорим: хоть о сексе, хоть о чем — на любые темы. О патриотизме в том числе. Я им говорю, что нельзя делить людей на национальности.

— Им, наверное, импонирует, что вы тоже военный?

— И мне легче, ведь я все тонкости службы знаю. Я на основе опыта им передаю. Я ведь подполковник в отставке.

«Я много Коран читаю, хадисы. Но желание летать все равно есть» / Фото: Оксана Черкасова

— Наверное, военные все-таки к религии ближе стоят, о смерти постоянно думают...

— Нет, об этом не думаешь, но, поступая в училище, ты знаешь: если произойдет война, то готов отдать свою жизнь. Устав написан кровью, все там прописано, нужно по нему действовать. Например, почему у летчиков нет обручального кольца? Они его только в загсе надевают. Дело в том, что спускаешься со стремянки, можешь зацепиться, и все — останешься без пальца, а значит, без работы. Так же у будущих танкистов. Я им говорю: идешь с женой — надевай кольцо, чтобы девушки на тебя не положили глаз, но ушел на службу — выбирай сам: хочешь с пальцем ходить, хочешь без него. Такие случаи уже были...

— Более 20 лет прошло, как вы не летаете: не снится самолет?

— Нет, я много Коран читаю, хадисы. Но желание летать все равно есть. Сейчас регулярно прыгаю с парашютом, несмотря на свой уже почти что 70-летний возраст.