Алексей Венедиктов Алексей Венедиктов Фото: «БИЗНЕС Online»

«Я ПРОПУСТИЛ И НЕ ОТНЕССЯ СЕРЬЕЗНО К ТОМУ НАКАТУ, КОТОРЫЙ НА ТАНЮ ОСУЩЕСТВИЛО ВГТРК»

― ...Мы начинаем со всей ужасной истории с Татьяной Фельгенгауэр. Во-первых, как Татьяна сейчас себя чувствует?

― Я с ней переписывался буквально 15 минут назад, специально к передаче. Она пишет, что чувствует себя лучше и «старательно выздоравливает». «Врачи делают всё необходимое», — пишет она мне. Она читает соцсети. Она переписывается с теми, кто пишет ей в личку, все её знакомые. Вчера от неё получили уже разные послания. Пока рекомендовано не говорить, беречь горло естественным образом. Это надолго, на самом деле, чувствуя я, но самое страшное позади.

― Вопрос, который задают несколько человек у нас на сайте: «Ощущаете ли вы свою ответственность за то, что произошло, за безопасность сотрудников и то, что произошло?»

― Ответственность свою я ощущаю. За безопасность сотрудников отвечает генеральный директор. Извините, пожалуйста, служба подчиняется не главному редактору.

― Тогда скажи, какую ответственность конкретно ты ощущаешь, и в чем твоя ответственность за журналистов, ответственность за то, что произошло?

― Я пропустил и не отнесся серьезно к тому накату, который на Таню осуществило ВГТРК, создавая вокруг нее образ врага народа, отнесся к этому несерьезно. Сделал из этого выводы. Теперь отнесся серьезно. Это первая моя ответственность, собственно говоря. Ну, наверное, и всё.

― Здесь спрашивают, принимаются ли меры по безопасности?

― Я не комментирую вопросы безопасности в публичном пространстве.

― Кому нужны такие меры, которые всем рассказываются, да.

― Ну нужны. Вчера господа из ВГТРК пришли и стали изучать меры безопасности в нашем здании и снимать на камеру. Сюда на этаж не пустили мы их. А внизу, в здании, они разговаривали с охраной, как работает, то сё. Видимо, опубликуют не сегодня завтра в каком-нибудь репортаже. Есть люди, которые изучают, как устроена безопасность входа в здание, но я им не помощник в этом.

― Интересно, я бы посмотрел, если бы они изучали безопасность каких-нибудь учреждений оборонных.

― Не ко мне.

― И как бы они это показали потом... Ты написал, что решил эвакуировать Ксению Ларину. Что это означает и почему?

― Это, собственно говоря, и есть продолжение моей ответственности, потому что та атмосфера ненависти, которая старательно некоторые журналисты складывают вокруг нее, может привести к подобному же результату, не вообще к «Эхо Москвы», а к конкретному журналисту.

Когда федеральная радиостанция посвящает час эфира рассказам о том, какая она «дрянь, сволочь» — это все цитаты — «враг», и можно процитировать: «велико терпение русского народа» — конец цитаты. То я счел необходимым, дабы не повторять «нож к горлу-2», временно отправить Ксению отсюда вон. Вот в этом моя ответственность. Отвечаю: смотри вопрос номер один.

― Что бы ты сказали наиболее умным товарищам, которые сейчас анализируют ситуацию: «здесь то надо было сделать, то надо было сделать»?

― Что-то надо было сделать, что-то не надо было сделать. Мы анализируем тем же самым образом ситуацию, смотрим все предложения. Я их передаю и передам в «Газпром-Медиа». Я напомню, что несколько раз я писал письма по поводу усиления охраны — и ничего предпринято не было. Теперь будет предпринято. Я уже встречался с людьми оттуда.

Но, на самом деле, надо понимать, что профессия журналиста такова, что нож к горлу может быть и на входе, и на улице. Но мы изучаем мысли, которые есть, и, кстати, один из наших слушателей, юрист, натолкнул нас на мысль, даже не меня, а адвоката Тани — а у Тани есть адвокат, она признана потерпевшей, — что в Уголовном кодексе существует статья «подстрекательство». Не путать с угрозами, что нам пытаются тщательно втемяшить, что никто не угрожал. Подстрекательство — это отдельная квалификация, это не угрозы. Мы обратили внимание на эту статью.

Вот, к сожалению — и это моя ответственность, — то ли ты ко мне пришел, то ли Варфоломеев, когда был этот репортаж, обратили внимание — я сказал: «Ну, слушайте, какая-то фигня. Ну, поливают всё время». Я же не смотрел, естественно, не читал расшифровки, я не видел, что этот репортаж был сосредоточен именно вокруг Тани. Раньше Таня вообще не упоминалась на федеральных каналах. Что такое случилось, что надо было делать 6-минутный репортаж в «Вестях 24»? И вот пропустили это дело.

И наш слушатель натолкнул на это, и мы с адвокатом решили, что мы будем просить следствие пригласить журналистов, которые делали этот репортаж по одной простой причине: это репортаж, который шел 6 минут 19 секунд. В нем находится 17 лжей, 17 неправд. Вот я покажу в YouTube, как мне подготовили документ, вот выделенное — это неправда.

Это не мнения, это не то, что Таня поступает неправильно. Это не мнения журналиста. Это конкретно от ошибки, от косяка до фактической неправды. Но их 17. Каждые 23 секунды. И возникает вопрос: если вы профессиональный журналист, вы это зачем делаете? Вы же знаете, что это неправда, потому что это фактологическая неправда. Вы зачем это ставите? Чтобы создать вокруг Тани такую атмосферу за 12 дней до нападения? Вот для чего вы это делали?

И, я думаю, что если следствие пойдет нам навстречу, именно в этом будет вопрос: для чего в репортаже информационного канала уложили 17 неправд, лжей, ошибок, косяков — не многовато ли? Знаете, как в пирог втыкать 17 иголок. Иголки не потребляются... То есть они как бы потребляются, но потом они начинают раздирать.

Вы это сделали зачем? Вы же профессиональные журналисты, вы же давно работаете на этом канале, господин Алексей Казаков и Антон Подковенко. И еще я добавлю, что когда с Таней случилась эта беда — нож в горло — именно один из них — Антон Подковенко — приехал сюда с этой группой. У вас что, там специализация на Татьяне Фельгенгауэр? Узкий специалист, господин Подковенко?

Я бы хотел, чтобы следствие поинтересовалось, было ли это подстрекательством, дало бы квалификацию, потом мы бы посмотрели эту квалификацию и поняли бы, как делать дальше. Может быть, это не было подстрекательство, а, может быть, было. Пусть следствие это изучит. И я во вторник встречаюсь со следователем. Я вызван на допрос, естественно. И я представлю все документы, которые у меня по этому поводу есть.

Вот такая история. Может быть, все случайно: псих и псих. Но бывает, знаете, что психов, как бы это сказать... создают им возможности. Так вот бывает.

― Вот здесь говорят: «Ведь так выглядит только личная месть».

― Я не знаю, что выглядит. У нас обычное уголовное дело.

― Имеется в виду репортаж этот.

― А месть-то за что? Еще раз: пусть следствие разбирается: «Ребята, вы ей мстили. Расскажите, за что». Давайте про это говорим. Но пусть этим занимаются профессионалы.

― Если там намеренное вранье.

― Оно абсолютно намеренное. Я могу привести пример. Например, в репортаже сказано, что представители «Эха Москвы», то есть в данном случае Таня и Саша — цитирую: «лично в аэропорту встречали Навального, экскурсию по городу проводили...», — не встречали и не проводили, — «...ужинали вместе с Навальным». Не ужинали, он в 15 часов выехал в аэропорт и в 17 улетел. Даже не обедали. Даже факт... «Там присутствовали американцы, французы и немцы». Не было американцев, не было французов, были только немцы. «Был разговор о финансировании молодых отечественных блогеров и журналистов из иностранных источников». Такой темы вообще не было, посмотрите стенограммы этих встреч, стенограммы доступны. Это чистой воды вранье, вот чисто воды вранье. Вот таких вот 17 позиций.

― Александр спрашивает из Санкт-Петербурга: «Как вы думаете, этот наезд на вас — это частная инициатива Соловьева или заказ?»

― Ну, послушайте, а можно этим будут заниматься профессионалы, следственные органы? Вот разберутся, дадут выводы, а дальше я уже буду смотреть. Я же не хочу заниматься догадками. Я не понимаю, вообще, что так вспеутушились господа Киселев и Соловьев? Мы же юридически. Мы же не нож в горло. Мы же юридически. Мы не к ним, вообще, обращаемся и не про них. На ком у вас чего там загорелось? Мы обращаемся к следствию, чтобы это дело как обычное уголовное дело было расследовано, но полно, со всеми возможными версиями.

Меня, конечно, потрясла представитель Следственного комитета госпожа Петренко, которая сказала, что рассматривается одна версия. Послушайте, у вас справки еще нет. Еще запрос не сформулировал на экспертизу. Откуда вы это знаете? Это тоже будет наш вопрос, но уже в Прокуратуру за надзором: почему представитель Следственного комитета, еще не получив медицинской оценки, делает выводы от имени следственной группы? Это интересное соображение.

― Ольга говорит: «Вы параноики. Кому вообще нужна ваша Ларина?»

― Вы знаете, а кому, вообще, нужна была наша Фельгенгауэр? Я буду параноиком, если это нужно для безопасности журналистов.

― Семен пишет: «Господа, я на вашей стороне, но со стороны это выглядит, как попытка выжать максимум из ситуации».

― Да мне по хрену, как это выглядит. Нож в горло получил мой сотрудник, а не вы, Семен, и не ваша жена, и не Анна Шафран, сотрудница господина Соловьева. Мне абсолютно все равно, как это выглядит. Я сделаю то и сделаю это до конца.

― Вот здесь вспоминают, что и Карину Орлову вынудили уехать.

― Карину Орлову. Более того, Карине Орловой была предложена государственная охрана. То есть тогда МВД сочло угрозы реальными, и я, тем не менее, сказал: «Ну как журналист может ходить с государственной охраной?» Как он может работать как журналист? Да с любой охраной. Где? На митинге?.. Где ты работать будешь. И поэтому да, Карина была эвакуирована.

Что, думаете, Юлии Латыниной ничего не было предложено после всей этой истории?

Там же есть одно дело, я хотел, чтобы вы поняли. Вот там про параноиков, Ольга. Знаете, все начинается как «Ха-ха-ха!» Я прекрасно помню, как было «Ха-ха!» на 2-м федеральном канале, когда на машину Немцова сбросили унитаз. «Ха-ха-ха!» Пять пуль в спину.

Как «Ха-ха-ха!» — Анна Политковская была отравлена в самолете, когда летела в Беслан. «Ха-ха-ха! Подумаешь, придумала! Просто отравилась» И через четыре месяца ее убили.

Юлия Латынина. Облили дерьмом. «Ха-ха-ха! Как смешно — облили дерьмом!» Потом боевое вещество, не летальное, но боевое вещество.

«Ха-ха-ха» — это я «ха-ха-ха» — «Эхо Госдепа», этот сюжетец на ВГТРК. Это я: «Ха-ха-ха!» Это мне Володя... Я говорил: «Да брось ты, Володя. Придурки просто. Чего мы будем это рассматривать?» А потом — ножом в горло. Вы чего? Параноики? Ну, знаете, да, наверное, может быть. Я не возражаю. Называйте, как хотите. Мой журналист получил ножом в горло, а не ваш близкий человек. Подождем, когда ваш получит, тогда послушаем, что вы будете говорить про паранойю.

― Они, то есть мы с собой... В данном случае я читаю этот чат, которые здесь идет, я его очень внимательно читаю.

― Да, Сергей читает чат. У нас гости не читают чат. Я сейчас гость. Чат я буду читать с 21 до 22 по другим делам. Чат на YouTube, я имею в виду.

― Здесь я сначала дернулся: «Не форсируйте ситуацию...» А потом я понял, о чем речь идет: «Не форсируйте ситуацию. Дайте Тане восстановиться как следует».

— А-а, нет, ну слушайте, я вам могу сказать, что решение о возвращении Тани к работе будет принимать не Таня и не главный редактор, и не ее семья, и не руководство радиостанции. Решение о возвращении Тани к работе будут принимать врачи и Таня. Вот, чтобы вы просто понимали, что мы ничего форсировать не будем.

А, видимо, реакция на то, что я сказал, что она со следующего понедельника выходит на работу. Она не выходит на работу. Просто Таня внутри нашего распределения делала расписание информационной службы. Если врачи разрешат и Татьяна сможет, я бы вернул это расписание, потому что, как и всё, она это делала абсолютно иезуитски, имею в виду, очень точно, тонко, знаете, как завуч расписание делает. И, конечно, сейчас Володя Варфоломеев, у которого дел по горло, и на которого упало это расписание, я его освободил бы, и вернул бы Тане эту привилегию или, наоборот, это тяжесть, если разрешат врачи, и она сама захочет.

― Ты поосторожней, а то она возьмет и прибежит, выдирая из себя капельницы. Знаем мы Таню.

― Там больше двух шагов не пройдет. Там люди следят.

― Вот смотри, вопрос очень интересно свидетельствует о ситуации: «Господин главред, вы как-то лояльно отзываетесь об уголовном следствии путинского режима. Несвойственно это стилю „Эха Москвы“. Очень странно слышать от вас ожидания следствия, если это же следствие постоянно критикуется, обвиняется в абсолютном подчинении опять же путинскому режиму».

― Смотрите, все очень просто. Есть конкретное дело, это дело — статья 105-я через 30-ю «Покушение на убийство». Оно расследуется. Тщательно опрашивается всё. И если у меня возникнут претензии, — как вы знаете, никакого договорного матча не будет. Мы все делаем публично. Поэтому у меня всегда претензии конкретного рода, не вообще про путинский режим или трамповский режим, или навальновский режим. У меня если есть претензии, я на что-то опираюсь. Я не строю конструкции и ничего не придумываю.

Что касается уголовного дела, то сначала дайте возможность следователям поработать. Мы посмотрим. Мы вам будем рассказывать о том, как идет следствие, просто будем рассказывать. Поэтому я отношусь лояльно, безусловно, до тех пор, пока мне не докажут обратного. В конкретном случае каждом.

― Mai Mai пишет в чате: «ВГТРК нужно наказывать только юридически и при полной огласке, чтобы защититься от „соловьиного помета“ и „киселёвщины“».

― Смотрите, есть некая тонкость. Я скажу то, что вам не понравится — не понравится нашему предыдущему слушателю, я забыл уже, как его зовут, который говорил про путинский режим. „Эхо Москвы“ никогда ни на кого не подавало в суд. Это была моя принципиальная позиция. Потому что есть отвратительные люди, есть точки зрения, которые отвратительны, но право на мнение важнее. Мнение об „Эхе Москвы“ тоже важнее. Поэтому, говоря о клевете, об оскорблениях, которые постоянно лились в адрес „Эха Москвы“, отдельных журналистов, — добавлю я, — несмотря о том, что та же Ксения Ларина говорила, Карина мне говорила, я категорически был против того, чтобы „Эхо Москвы“ подавало в суд.

Мне кажется, что в стране, где часть — я бы сказал, сектор мнений — отключен от федеральной повестки дня — был, до недавнего времени, во всяком случае, — очень важно, чтобы негодяи обладали свободой мнения. Не призыва убить — это другое, это не мнение. Убить, искалечить, угроза — это совсем другое. Я говорю про мнение. Это первая история.

Но мы здесь имеем дело с другой статьей Уголовного кодекса — с подстрекательством. Я еще раз: подстрекательство, которое привело к покушению на убийство. И вот здесь, во-первых, есть, безусловно, юридическая позиция. Она вырабатывается юристами, опять не мной, а юристами и будет вырабатываться юристами. Абсолютно все строго юридически.

Поэтому мы не понимаем, я не понимаю этого шума Соловьева, Киселева. Да, к следователю. Причем не Соловьева, не Киселева к следователю. Я хотел бы обратить внимание: мы просим допросить людей, которые создали сюжет, который является подстрекательным с точки зрения некоторых юристов и адвокатов; просим следствие исследовать сюжет и в этой связи допросить его авторов. Когда следствие примет какое-то решение, мы будем смотреть, что с тем или иным решением делать юридически.

Я еще раз скажу важную вещь: в кодексе есть право на самооборону. Это тоже строго юридически. Дальше я не буду развивать тему. Пусть те, кто меня услышал, услышат. Никого не пугаю, никому не угрожаю. Чисто юридически — право на самооборону. От ножа в горло — право на самооборону.

― ...Спрашивает Ирина Волкова в чате: «Ксения не могла бы вести по Скайпу передачи?»

― Она будет вести часть передач по Скайпу, те, которые возможно. Она никуда не увольняется. Она просто на время будет вещать из другой страны. И ровно вчера мы собирались с технарями, потому что нам нужен Скайп, нам нужен устойчивый звук. Нам не нужно, как у нас случилось вот срочно с Латыниной, где у нас, вы знаете, падает звук беспрестанно, есть проблемы. Нам нужно оговорить с Ксенией, где, с каких точек, когда провод — не провод, спутник — не спутник.

Да, конечно, она продолжает работать на «Эхе Москвы». Те передачи, которые возможно вести по удаленке, по Скайпу... Я точно могу вам сказать, что «Человек из телевизора» — да, и «Дифирамб» — да. Это из ее семи обычных передач. Это уже понятно. Когда один — один. Дальше технически будем смотреть, как это возможно. В любом случае мне важно, чтобы человек, журналист чувствовал себя более устойчиво, чем он чувствует сейчас, приходя сюда и оглядываясь по сторонам, входя в здание или выходя из своего дома даже.

― Одна ремарка здесь от слушателя в эсэмэске: «А, может быть, не надо переходить некую черту при обсуждении личности? Вряд ли этот случай от критики режима вообще».

― Я не понимаю, честно говоря, вы о чем? Это покушение на убийство. Это не критика личности. Это покушение на убийство, где есть подозреваемый...

― Нет, здесь говорит, что, может быть, нашим журналистам не стоит лично кого-то задевать?

― Путина, Трампа, бен Ладена, Навального — кого не задевать? А это покушение на убийство. А задевать — пожалуйста. Я еще раз повторяю: господин Соловьева Ларину мочил много и часто, Фельгенгауэр не менее много и часто, но пока это не вызвало реакцию «нож в горло», у нас вопроса не было: ну, мочил и мочил. Я еще раз повторяю: мы сторонники свободы слова, мы сторонники свободы мнения всегда были и остаемся ими. А здесь речь идет не о слове, а о покушении на убийство. Еще раз представьте: нож в горло. Еще раз: нож — в горло.


«ПУТИН — ТОЖЕ ПРОЕКТ КРЕМЛЯ»

― ...Скажи, пожалуйста, за эту неделю, мне кажется, происходят какие-то качественные изменения в отношении к выдвижению Собчак.

― Я так не слежу, честно говоря. За эту неделю у меня не было возможности следить подробно, как я обычно это делаю. Но я бы обратил внимание на два события, связанные с выборами. Это изменение позиции Алексея Навального по поводу Собчак. Имею в виду, что он довольно сухо комментирует, что она имеет право и всё.

И в этом смысле то, о чем мы говорили — что попытка Кремля, для меня совершенно очевидная, более того, это знание, а не конструкция, что задача была натравить их друг на друга и показать обычную «либеральную свару», так сказать. И у них пошло что-то не так в Кремле, потому что Навальный оказался умнее, чем они про него думали. Алексей планомерно ездит, открывает штабы и проводит митинги. И это, на самом деле, очень впечатляет. И Астрахань впечатлила, меня во всяком случае. И это пока такое выбранная, как будто ничего не случилось, намеченная давным-давно тактика демонстрации того, что он не московский пацан, которого поддерживает золотая молодежь внутри Садового кольца, а приходят студенты, работяги — мы это видели. И это есть некая демонстрация, это есть, безусловно, давление на власть: ребята, зарегистрируйте, а то все эти люди выйдут. Это первое.

Что касается Ксении Собчак, то она, конечно, очень бурно стартовала. Я сейчас не имею в виду, где, я имею в виду, как. Ее несколько заявлений, которых в федеральном эфире не было слышно, они были просто исключены из повестки дня — что Крым был присоединен незаконно. Это было не просто заявление. Можно было сказать и забыть. Она говорит: «Я не поеду в Крым агитировать, потому что он присоединен незаконно. Я отказываюсь от этих 2,5 миллионов избирателей» — вот это уже не слово, а это поступок.

На вопрос Юрия Дудя, который, на мой взгляд, очень хорошо провел интервью... я его смотрел, думаю: ну ты задай-то главный вопрос — и вот проходит час тридцать, я думаю: ну что ж ты!.. И он задает вопрос: «Что вы скажете Путину, когда снова его увидите. И она отвечает: „Владимир Владимирович, уходите!“ И это тоже не заявление, это поступок. Мы будем смотреть...

Она возвращает в публичное пространство темы ухода Путина, украинского Крыма, отказа от пересмотра приватизации (даже Навальный этого не делает). Потому что приватизация была несправедливой. Она, естественно, была несправедливой. Она возвращает те темы для обсуждения, которые должны стоять, собственно, как мне представляется, во главе избирательной кампании первого лица. А это важно, это в плюс, это в большой плюс я бы сказал — именно возврат тем. И неважно, если бы это делал Навальный — хорошо. Если бы это делал Зюганов — хорошо. Ну, понятно, что можно туда „похоронить дедушку Ленина“, еще чего-то добавить, „распускаю думу“ — это понятно, это всё декларативно. А вот то, что я сказал, на мой взгляд, не декларативно. И, конечно, Алексей в очень сложном положении. Мне кажется, он нашел выход. Давайте посмотрим, как будут собираться подписи и как будет регистрация.

Штаб. Штаб очень такой... сборная солянка, достаточно случайный, на мой взгляд. Ну, а что мы знаем о штабе Навального? О штабе Зюганова? О штабе Жириновского? Да о штабе Путина, кроме Станислава Сергеевича Говорухина? Да ничего мы не знаем. Чего мы обсуждаем этот штаб-то? Главное — это кандидат.

И еще раз повторю, что при этом я был и остаюсь скептическим, потому что, конечно, одним боком она задевает монополию Навального на лидерство в оппозиции. И, безусловно, некоторая часть людей, которая с симпатией наблюдала за тем, что делает Навальный, она растерялась. Это мы видим по тому, по чему мы видим.

― Это да. Но, в принципе, это был бы признак нормальности ситуации, если бы в конкурентной борьбе участвовали и Навальный и Собчак.

― Да, и Навальный, и Собчак, и Явлинский, я бы добавил.

― И Явлинский, естественно.

― И я хочу тебе сказать очень важную вещь. Так, ее легкой критике подвергли, что она пришла положить цветы к «Норд-Осту» на 15-летнию годовщину. Ребята, дело не в том, что она пришла пиариться. Почему остальные не пришли? Почему не пришел Григорий Алексеевич, которых ходил, вел переговоры и договорился, что несколько детей отпустят и вел себя геройски. Почему Григорий Алексеевич не пришел?

И мне будет очень интересно завтра посмотреть — 20 октября у лубянского камня в день поминовения, по-моему, с 10 до 10 — мне интересно, кто-нибудь из них придет? И если придет только Ксения, то вопрос будет не к Ксении. Если придет только Григорий Алексеевич, это вопрос будет не к Григорию Алексеевичу, а к тем, кто не пришел. Так что вопросы надо ставить тем, кто не приходит на такие вещи, на поминальные вещи. Это же поминальная вещь. Вот им надо ставить эти вопросы и своим кандидатам: и Зюганову, и Жириновскому, и Путину и кто там еще...

Вот в избирательной кампании, наконец-то, один из кандидатов в кандидаты пришел к «Норд-Осту». Так вопросы не ему. Это вы там, штабы ваши пусть организуют кампании. Соображайте. Мы будем говорить: Пришел такой-то. Вот пришла Ксения Собчак, пришла кандидат Собчак. Придет кандидат Явлинский — скажем: Пришел кандидат Явлинский. Придет кандидат Путин — скажем: пришел кандидат Путин.

― Это все-таки бредовые сразу начинаются про пиар...

― Извините меня, про пиар. Хорошо, что ты мне напомнил. Там говорят: «Вот она из шоу-бизнеса». Президент США из шоу-бизнеса, ребята пришел — и что? Со всеми полномочиями, которые он имеет. И он вел свою кампанию, как кампанию шоу-бизнеса и победил традиционных людей. Люди проголосовали. Вы проголосовали, я имею в виду, что вы будете голосовать. Не нравится — не будете. Критикуете — критикуйте. Но критиковать надо не за то, что пришла, а за то, что другие не пришли... Для меня это совершенно очевидно. Но это такая история.

Я очень хочу, чтобы Алексея Навального зарегистрировали, чтобы Григория Алексеевича зарегистрировали. Я напомню вам, кстати. Несправедливо к Явлинскому. Явлинский, помните, когда последний раз баллотировался? В 2000-м году. Он не баллотировался 17 лет. Не надо рассказывать мне про то, что каждые выборы — Явлинский, Зюганов, Жириновский... Это Зюганов и Жириновский и то они один раз пропустили.

― Один раз был этот парень...

― Харитонов и кто-то еще. Неважно, еще раз говорю: Григорий Алексеевич Явлинский абсолютно героически вел себя во время «Норд-Оста» — я сегодня вечером дам послушать пленочку про те события — героически 15 лет назад. И он не баллотировался 17 лет. Его сняли. Один раз он уступил Буковскому — Буковского сняли. Второй раз он пошел — его не допустили так же, как не допускают сегодня Алексея Навального.

И говорить о том, что Навальный, Явлинский, Собчак — проекты Кремля, мне кажется постыдным для тех, кто является избирателем. Это пусть говорят избиратели других людей, которые реально являются проектами Кремля. Кстати, вы знаете, Путин является проектом Кремля. И ничего, миллионы набирает.

― Путин проект Кремля?

― А как же?

― Да ты что!

― А вы на кого подумали?

― Да ты что!..

― Поэтому эту кампанию надо рассматривать с точки зрения того, что возвращаются те темы, которые находились реально под запретом. Эта смешная история, когда Андрей Малахов читает пост Божены Рынски и выпускает фамилию Навальный. Собчак говорит: «А чего вы тут боитесь на 2-м канале-то? Он Навальный — Навальный». Это, конечно, шоу. Но представляете, народ где-нибудь там говорит: «Навальный? Сказали по каналу — Навальный? Мы не ослышались? Ты гляди!» Храбрость не в Навальном. Храбрость в Путине: «Уходите, Владимир Владимирович». Храбрость в Крыме, который украинский. Храбрость в том, что не пересматривать приватизацию. Вот где храбрость. Поэтому я считаю, что это правильно.

― Уo-ho пишет нам: «Если сторонники Навального переключатся на Собчак, какие-то перекати-поле...» и так далее.

― Не переключатся. У Алексея есть ядро сторонников. Я бы сказал так: они идейные, это люди идейные, эти люди не поменяют Навального ни на Зюганова, ни на Путина, ни на Собчак, ни на Явлинского. Его задача — расширить электорат. Послушайте, что говорит Алексей. Его риторика не совпадает с риторикой Ксении Собчак. Я хотел бы обратить ваше внимание. Значит, они апеллируют к разным слоям населения.

И, конечно, вот то, что я говорил с социологами — может быть, на этой неделе или на следующей опубликуют, хотя это такая... коммерческий был заказ на исследование, я имею в виду — они считают, что если Собчак зарегистрируют и Навального зарегистрируют (я поставил такую задачу: Собчак, Навальный, Явлинский — с этой стороны, ну, и обычные там, включая Богданова), что Собчак будет апеллировать... за ней пойдут люди, которые на 80-85% остались бы на диване, если бы было без них. Они не пошли бы к Навальному, они не пошли бы к Явлинскому. Для них это недостаточно убедительно, недостаточно прикольно, недостаточно ярко — недостаточно. Поэтому надо смотреть.

Я повторяю: я как был, так тупо и остаюсь сторонником идеи, что всех надо зарегистрировать, пусть решают избиратели.

― Здесь потрясающе нам пишет Pshko Kydryavcev: «Я думаю, это уже Кремль — проект Путина».

― Да, поддержу! Ну, так Кремль — это и проект Навального, и Зюганова, и Жириновского, и Собчак, и Миронова, и Богданова...

― До тех пор, пока это называется Кремль, это будет общий проект.

― Я закончу. Я все равно к этому выдвижению отношусь скептически. Вот буквально переписываясь с ней, я еще раз повторю свою формулу: «Текст у тебя, Ксения, прекрасный, контекст плохой». Именно потому, что тебя воспринимают как спойлера. Я понимаю, что ты спарринг, но тебя воспринимают как спойлера. Поэтому текст произносишь хороший, а контексте — плохо. И это отразится в первую очередь на твоем будущем. Но это твои риски, Ксения.

― Да, это ее риски. И ты знаешь, честно говоря, с каждым днем я эти риски все больше и больше уважаю.

― Ты избиратель, я нет. Я наблюдатель.

― Я все больше уважаю это. Там очень много всего интересного.

― Мне кажется, ты единственный на этой радиостанции, который сказал эти слова.

― Но я их могу повторить еще хоть десять раз, потому что это так.

― Каждый имеет право.


«НА ХРЕН ЭТУ КАТАЛОНИЮ. У НАС ТАТАРСТАН ЕСТЬ»

― Я очень хотел по Каталонии, чтобы мы про Каталонию... Вот всё остальное можно добрать в 21 час, а вот Каталонию уже не доберешь.

― Смотрите, я про Каталонию и не про Каталонию. На хрен эту Каталонию. Знаешь почему?

― Почему?

― Потому что под этой Каталонией у нас ровно этот же протест разворачивается в Татарстане на этих днях.

― Так.

― И, например, я нашел и написал в Телеграм-канале, что вчера во всех 1500 мечетях Татарстана были произнесены проповеди в защиту татарского языка в школе. А позавчера на заседании Госсовета Татарстана и Минтимер Шаймиев, и президент Минниханов вынуждены были просить Госсовет отложить вопрос, который ставился следующим образом: «Уничтожают наш татарский язык». Это неправда. Но это очень тонкая материя. Помните, я писал в июне о том, что было поручение Путина о том, что языки надо изучать добровольно.

История заключается в том, что, во-первых, в Татарстане государственный язык в Конституции Татарстана — татарский. И вчера Минниханов говорит: «Как это государственный язык изучать добровольно?». Это первая история.

Вторая история. Видимо, там шло какое-то бюрократическое согласование. И он говорит, что «мы не могли найти общий язык с Министерством образования» — ну, правильно! Мы Мединского восстанавливаем, нам не до ваших татарских штучек — занимаемся им, — вот сейчас начались конструктивные переговоры». Но знаем мы президента Минниханова... Он просил — внимание! — Госсовет отложить этот вопрос, обещая отчитаться, и просил прокурора республики, который там находился, прекратить давить на директоров школ. Видимо — мы же не знаем, — пришло распоряжение о добровольности. Что это означает? Идет учебный год. Это, во-первых, помимо всех идеологических вещей, значит, что учителя теряют работу — учителя татарского языка.

Что говорит Минниханов там публично: «Вы что делаете перед выборами? Вы понимаете, что мне с директорами школ эти выборы проводить?» — это дословно — «Вы что, хотите сделать, чтобы в республике плохо подумали о Владимире Владимировиче?» — имея в виду президентские выборы, имея в виду, потому что директора школ будут считать. А прокуратура вносит протесты директорам школ, что у них там татарский язык обязательный в Татарстане.

Я говорил, не трогайте руками — руки оторвет. Я это говорил и про украинцев... И им уже оторвало, уже Венгрия заблокировала встречу НАТО — Украина. Потому что венгерское меньшинство — оно так попало... Какая Каталония? Вы о чем говорите? Правильно всё Минниханов говорит: «Вы что, классы будете делить на татар и русских? Вы детей будете делить в этой республике? Вы чего делаете?» И когда я говорил это в июне, помнишь, опять «ха-ха-ха» было? Дохахахакались!

Российская империя развалилась ровно по этому вопросу, когда все национальные окраины поддержали сначала Февральскую революцию, затем Октябрьскую — именно по этому вопросу, из-за русификации, давайте называть вещи своими именами.

Плохая система. Мне пишут: «6 часов — на татарский, 3 — на русский». Ребята, о’кей! Начинайте калибровать. Собирайте совещание: сколько часов надо? сколько положено? «Мы не хотим изучать татарский язык», — говорят люди, живущие в республике Татарстан, где в Конституции написан государственный язык.

― Вот я бы не удалял. Здесь только что модератор удалил...

― Я понимаю, да. Я знаю.


― «90% там русские...»

― Не 90% русские. Давайте на 21 час переведем, посмотрим статистику. Но я вам говорю о другом. Я говорю о том, что сложился некий баланс. Его можно и нужно двигать и калибровать. Действительно, у нас ЕГЭ по-русски, и поэтому там все в обязательном порядке изучают русский язык. И он должен быть в таком количестве и в таком качестве, чтобы дети, грубо говоря, из Татарстана могли сдавать ЕГЭ наравне с детьми из Москвы, из Грозного, из Благовещенска, из Мордовии и так далее. Кстати, в Мордовии и в Башкирии то же самое происходит, чтобы вы понимали.

Поэтому, когда возникает вопрос языков, национальной культуры — то, что может показаться оскорблением национальной культуры... В Каталонии этого ничего не было! Там были каталонский, испанский и английский в школе были. Так вот, просто нужно было калибровать.

Для этого, извините, Министерство образования — и здесь вина федералов — должно было выйти, понимая эту ситуацию, с предложениями — не вот так вот прокурорски, силовым образом в один день в середине учебного года всё менять. Для этого ум нужно иметь, такт нужно иметь и голову надо иметь, а не разваливать Российскую Федерацию, что даже такие лояльные люди, как Шаймиев, вынуждены были выступить — дед Шаймиев должен был выступить, обычно он молчит, — чтобы депутаты Госсовета, у которых избиратели, чтобы они... Да, они перенесли, они послушались Шаймиева, Минниханова и правильно сделали. И прокурор, наверное, правильно сделал. Потому что я же не знаю, что там было, я только читал речь Минниханова. Он говорит: «Пришел здесь... директора школ к нам... я же вам говорил — прокурор — ко мне обращайтесь, ко мне». Он, видимо, наказывает директоров школ за это, что там продолжают... Это, видимо.

Я очень надеюсь, что мудрость руководителей Татарстана, и бывших и нынешних, превзойдет глупость нашего руководство нашего Министерства образования. Ищите учебные планы. Я всегда, когда говорят «давайте введем астрономию», я говорю: вместо чего? Давайте увеличим количество часов истории. Я всегда говорил: вместо чего? Ребята, давайте считать.

Вы считаете, что для людей, которым татарский язык потом не пригодится, 6 часов много? Давайте калибровать от района к району, от количества запроса до количества запроса. Но не делайте из языковой проблемы, из-за того, что Путин дал поручение... Ну дал он поручение. Вопрос: как его исполнять, это поручение?

― Только я не представляю себе, кому в Татарстане может не пригодиться татарский язык.

― Нет, люди потом уезжают. Ну, вообще, люди перемещаются по России. Надо знать русский язык хорошо. Это язык, как правильно говорил товарищ Андропов, межнационального общения. Это правильно. Но еще раз повторяю: внимательно учебные планы, внимательно конструкцию, не оскорбляя национальных чувств, языковых, ни родителей русских детей, ни родителей татарских детей, ни родителей башкирских детей. Очень аккуратно. Я бы вообще не трогал. Да, там всегда было такое возмущение... Я бы вообще не трогал, пока нет решения.

― Да я бы тоже не трогал. Я понимаю, что Серега Бедный у нас, который в чате: «Жил в Татарии — учил татарский, потом в Башкирии — башкирский, затем — марийский. Просто маразм!» Вы обеднели от этого?

― Ну, видимо, обеднел. Сергей, давайте так. Если бы вы жили в объединенной Европе, жили бы во Франции — учили французский, переехали в Голландию — вам пришлось бы поучить голландский, переехали в Польшу — вам пришлось бы поучить польский. Я понимаю, сравнение не совсем корректное. Но у нас все-таки федерация.

― Я считаю, что совсем корректное, абсолютно корректное.

― Но это же ваш выбор — ехать. Вам не дается голландский язык — значит, вы не будете работать в Голландии. Будете жить в Голландии, ваши дети не будут жить в Голландии. Кстати, Серега абсолютно правильно ставит вопрос, но дает на него неправильный ответ. Вот обеднел он от этих языков? Нет. Я понимаю, если там одновременно плохо или недостаточно обучали русскому, на котором, повторяю, ЕГЭ и поступление в любой вуз страны.

Украинцы ровно с этим влетели с Европой. И вот сейчас уже премьер-министр Украины вынужден признать, что если будут рекомендации Венецианской комиссии — а они уже есть, на самом деле, — они изменят этот закон. И Порошенко говорит: «Мы изменим этот закон, что все преподается на украинском языке». А чего мы тогда протестуем, когда украинцы делают то же самое? Чего мы тогда протестуем? Есть украинский язык украинский — вот он и вот... Кто у кого украл: Карл у Клары и Клара у Карла?

― «Нет, голландский в Нидерландах учить не надо».

― Да-да-да, конечно, конечно!

― Вот наша подруга и коллега вышла замуж за голландца и поехала. Она принимала гражданство, и она выучила, она еще в Питере учила...

― Вы еще скажите, что латвийский в Латвии учить не надо.

― Нет, ребята, я понимаю, что в Голландии все приличные люди и могут говорить по-английски, но это неприлично.

― А в школах преподают голландский на голландском, я вам хочу сказать. Если ваш ребенок пойдет в школу, ему придется учить голландский язык.

― Совершенно верно.

― Какая Каталония, прости господи? У нас, смотри: федеральные СМИ про Каталонию все, а про Татарстан, про проблемы, реальные проблемы... Это заседание Госсовета.

― Зачем возбуждать?

― Болезнь, лечение начинается с признания, что ты болен, с диагноза. У тебя не просто какие-то националисты, о которых правильно говорит Минниханов — тут же взяли флаг — татарский язык. У тебя Государственный совет республики, на который приходит президент. У тебя все мечети произносят проповеди про необходимость защиты татарского языка. Ребята, вы чего? Оглянитесь, вспомните. Все недавно было.

Беседовал Сергей Бунтман

«Эхо Москвы», 28.10.2017