Григорий Твалтвадзе: «У нас стало столько СМИ, что на них не хватает умных людей»

Григорий Твалтвадзе Фото: Владимир Гердо/ТАСС

«ЕСЛИ НА МОЕЙ ЛЕКЦИИ ЗАЗВОНИТ МОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН – ДО СВИДАНИЯ»

– Григорий, несколько лет назад вы постепенно возвратились к практике преподавания. Сейчас это основная деятельность?

– Да. Сотрудничаю с МГУ, факультетом «Высшая школа культурной политики», и с Московской международной академией. И там, и там читаю курс «История мирового спорта».

– Довольно давно вы трудились директором школы. Приходя на работу, ощущали, что в этом здании вы самый главный?

– Я был директором в очень тяжелое время – 1991 - 1992 годы. Тогда школа находилась на задворках сознания. Когда учителя приходили и плакали, что их месячной зарплаты хватает на две пачки масла, поэтому у меня таких мыслей не возникало. Мне надо было решать проблемы выбитых стекол и разбитых унитазов... Даже не знаю, наверное, в идеале должно быть так, как вы говорите. Входишь в аудиторию, где ты царь и бог. Но педагогика такая опасная вещь, даже опаснее комментаторского искусства. Здесь, если ты где-то дал возможность сесть себе на шею, то ты уже никто.

– Как вы избегаете этого?

– Не хочу сейчас пытаться доказывать, что я идеальный педагог и мастер держать аудиторию. Но есть сила воли и воля силы. Иногда надо волю силы доводить до сознания тех, кто пришел тебя слушать. Даже если это, скажем так, платные факультеты, про которые тебе говорят, что клиент всегда прав и студент может приходить на лекцию, когда хочет. Извините, не у меня. Потому что клиент, если он прав, должен получить продукт, за который мне не стыдно. А мне не стыдно за продукт, который я готовлю с первой минуты лекции и не отвлекаюсь на опоздания, ковыряния в носу или мобильные телефоны. Не приведи Господь, если на моей лекции зазвонит мобильный телефон – до свидания. Я себе этого не прощу, и ему не прощу. И все студенты это знают. У кого-то через полтора часа отсутствия в сети, конечно, истерически начинает работать большой палец, и тем самым человек напрашивается на неприятности.

– Возможно, человеку пришло что-то важное.

– Ну и что? Если он через 45 минут об этом узнает, мир перевернется? Третья мировая война начнется? Нет, ничего не произойдет. Это уже болезнь, это зависимость, допинг. Можно без всего этого спокойно обходиться, если правильно настроиться. Делать этого просто не хочется. Приходится воевать, потому что есть условия. Вы же не собеседовании за телефон не хватаетесь, чтобы на сообщение ответить. Так и здесь. А у нас «клиент всегда прав». На столе пусть танцует тогда, раз всегда прав?

– Что в работе преподавателя доводит вас до эйфории?

– Я все-таки обладаю некоторым актерским образованием, у нас в школе театр был – по тем временам полупрофессиональный, которым руководила Татьяна Григорьевна Пеня. И я понимаю прекрасно, чем и как завести аудиторию. Когда я вижу, как у них ручки выпадают из рук, как открываются рты... Это кайф. Еще больший кайф, когда аудитория в конце лекции начинает тебе аплодировать.

– Многие студенты в курсе вашего комментаторского прошлого?

– Большинство. Я преподаю у многих известных спортивных менеджеров, тренеров, бывших спортсменов. В МГУ у меня среди студентов есть ответственные сотрудники разных федераций, того же биатлона. Александр Михайлин числится – правда, ни на одной лекции не был, как и Ольга Зайцева. Как с ними бороться – не знаю (смеется).

«ИЗ-ЗА КРЫМА И ОСТАЛЬНЫХ ВЕЩЕЙ НАМ РЕШИЛИ МСТИТЬ ПО ПОЛНОЙ»

– Какой процент занятий заканчивается обсуждением нынешней ситуации вокруг олимпийского движения?

– Думаю, что это присутствует почти в каждой лекции по ходу. Не сказал бы, что для этого отводится какое-то специальное время, но вопросы возникают в ходе сравнения того, что есть с тем, что было, и даже того, что будет. Надеюсь, что для студентов моя точка зрения важна и интересна, но есть моменты, когда приходится доказывать и переубеждать. Просто многие уже привыкли (к большому сожалению для меня и всех, кто любит спорт в чистом виде), что сейчас вместо спорта все показывают шоу. Одна из последних ситуаций: мне, что называется, с ружьем наперевес пришлось доказывать, что бой Мэйвезер – Макгрегор – это плохо. У очень многих в аудитории была точка зрения, что это нормально, что за такие деньги они бы вышли на ринг, зная о своем поражении заранее. Я тогда у одного из студентов, парня с Северного Кавказа, спросил, сможет ли он такую мысль повторить в присутствии своего отца или деда. Он после лекции подошел и говорит: «Не, ну так зачем? Не надо так в угол загонять!»

Сейчас такой момент, когда идет борьба принципов. И все, что сейчас становится бездоказательной нормой... Многим же как раз не хватает доказательной базы, чтобы донести мысль: такие бои и спорт – не совсем одно и то же. А если ничего не доказывать, то придется жить в догматизме. Тогда преподавать не надо – чтения учебника хватит.

– Насколько тонкая грань от обсуждения олимпийского движения до споров о внешней политике?

– Могу сказать совершенно однозначно, что по ходу своих лекций тему взаимоотношений спорта и политики я веду начиная с обзора древнегреческих олимпиад. Но надо проследить эволюцию, чтобы понимать, что в какой момент это становится догмой. Какие ошибки были сделаны на момент этого эволюционного развития и от чего хотелось бы уйти? Потому что мы очень часто повторяем ошибки, сделанные раньше. Это как в политике: каждый новый правитель уверен, что не будет делать те неправильные шаги, что делали его предшественники, но это идеализм. Они допускают те же ошибки, пытаются их исправить, а времени все меньше и народ живет все хуже. Из спорта пытаются сделать настоящий жупел.

Кеннеди правильно говорил, что статус любого государства в XXI веке будет определяться двумя вещами: победами в космосе и на Олимпийских играх (в оригинале фраза звучит так: «Международный престиж страны измеряется двумя вещами: ядерными ракетами и золотыми олимпийскими медалями» – прим. ред.). У нас с каждой второй ракетой, взлетающей с космодрома Восточный, случаются проблемы: то гайку недовинтили, то еще что-то. Наверное, спорт, как и культура, как и литература, как и все, – часть большого пирога, который не может в одном месте подгореть, а в другом – быть идеальным. Только если духовка ненормальная.

– В истории есть примеры такого же бардака с олимпийским движением, как сейчас?

– Бардак возникает тогда, когда правила переписываются в угоду деньгам. Начиная с 1984 года, а то и с 1980-го непристегнутая к спорту политика и пристегнутые к нему огромные деньги превратили происходящее в борьбу кошельков. На сегодня история с ВАДА мне представляется попыткой фармацевтических концернов утвердить свою диктатуру: одних убрать, другим дать дорогу. Сейчас нет беспредела – сейчас есть попытка отстроить новую систему. Но мне кажется, что это очень тяжелые по исполнению попытки, потому что упущено было очень много. И когда немцы обвиняют нас в сидении на допинге, я вспоминаю врачей ГДР, которые после распада республики все оказались на службе спорта объединенной Германии. Но на тот момент никто не заморачивался по этому поводу, хотя знали и говорили о происходящем. Просто система многих по умолчанию устраивала. Иногда проводили показательную порку.

Нам не повезло, наверное, что обострилась ситуация вокруг России в целом из-за Крыма и остальных вещей. Нам решили мстить по полной. Мы в 1979 году перешли американцам дорогу, введя войска в Афганистан. Они хотели для Афганистана демократии как Чингисхан хотел свободы для русского народа – я в этом уверен на тысячу процентов. А мы помешали. В такие моменты возникают коллапсы, касающиеся спорта. Зацепило тогда – зацепило и сейчас.

– И что делать?

– Чтобы тебя не зацепило, надо быть идеально чистым. Твой кислотно-щелочной баланс не должен давать никаких поводов для того, чтобы тебе сделали большую клизму.

– Как вы восприняли тот факт, что решение о поездке спортсменов в Пхенчхан фактически принимал президент страны?

– У нас в стране вообще все по Некрасову: «Вот приедет барин, он нас и рассудит». Доходит до идиотизма, когда для решения вопроса с районной поликлиникой надо жаловаться Путину. Это ненормальная ситуация. Я прекрасно помню те ток-шоу и разъяренные лица политологов, кричащих: «Это позорище! Ни в коем случае ехать нельзя!» И как быстро они успокоились, когда президент сказал, что ехать надо. Хотя здравый смысл изначально об этом говорил. В 1992 году у нас вообще государства не было как такового. Мы представляли собой какое-то эфемерное территориальное объединение – СНГ. И что, мы меньше болели за наших? А сейчас, если наши будут побеждать – а я надеюсь, будут, – мы что, будем выключать телевизор? Да, без гимна. Но иногда и такое очищение необходимо, чтобы наступила перезагрузка, хотя в ней многие моменты меня смущают.

– Какие?

– Мы точно знаем, кто виноват в происходящем. И в то же время Дмитрий Песков говорит, что наказания чиновников – не первоочередная задача. Ребята, как так?! Мы же знаем, кто виноват! Кто посадил нас в эту лужу! Лидия Павловна Скобликова, великая наша спортсменка, прямо заявляет, что некомпетентность бывшего министра спорта и нынешнего вице-премьера привела нас к этому позору, что виновен по большому счету он, а пресс-служба Кремля просит успокоиться, но это не перезагрузка тогда. Это мне так представляется, но подавляющее большинство со мной согласно.

– У вас есть объяснения той карьерной непотопляемости бывшего министра спорта и нынешнего вице-премьера?

– Не знаю. Здесь может быть объяснение какого угодно криминального бурения, какого угодно романтического отношения властей к этой личности. Но я этого объяснения не могу найти. Я с ним и пересекался, и беседовал. Он готов отвечать на любые вопросы, и когда ты попадаешь под его обаяние, то начинаешь считать его правым. Но потом начинаешь анализировать происходящее – а все не так! И должно быть не так, но уже сделано. Наверное, это очень большое искусство – быть чиновником. Когда ты превращаешься в непотопляемый авианосец, а виноваты все миноносцы вокруг тебя. Не ты, прокладывающий путь, а кораблики рядом... Мы сначала говорим, что государство и министерство спорта не имеют никакого отношения к ситуации с допингом, а потом увольняем замминистра спорта Юрия Нагорных. Как в анекдоте: «Рабинович, вы или кипу снимите, или трусы наденьте подлиннее».

«СЕЙЧАС МОЙ СПОРТ – НАРДЫ»

– Преподавание сейчас – ваша единственная работа?

– Нет, у меня на радио «Шансон» есть своя программа, посвященная спорту, выходит каждый день. Я не считаю, что выпал из спортивной составляющей. В интернете мы с сыном делаем итоговую программу – я помогаю ему в этом. Плюс ко всему я сотрудничаю с российской ассоциацией спортивных комментаторов (РАСК), раз в неделю или чаще проходят круглые столы. Собираемся вместе с Алексеем Андроновым, Виктором Гусевым, Александром Кузмаком, Кириллом Дементьевым – людьми, которым есть, что сказать. Руководит ассоциацией Геннадий Орлов. А еще я пишу.

– Книгу?

– Нет, пока выходит повесть, не имеющая никакого отношения к спорту. Будет в одном из журналов, больше пока говорить ничего не буду. История, основанная на детских воспоминаниях, мне она кажется забавной. Я никогда не переставал писать, но делал это для себя. И это будет мой первый опыт художественной прозы. Посмотрим, что будет дальше. Из моих воспоминаний от встреч с разными великими спортсменами вполне может выйти талмуд.

– Готовы пойти по пути Ильи Казакова и стать писателем?

– Вообще, в стране, где писателями были Толстой, Чехов и Достоевский, кому-то еще называться писателями сложно – максимум прозаиками. Писатель – это слишком громко и ответственно. Но я Илюшу очень люблю, мы в хороших отношения. Но скажу честно: я ничего из его книг не читал. Может, времени не было. Но от многих слышал, что здорово пишет. И я очень за него рад – он тонко понимает слово.

– Вернемся к РАСКу. Это совпадение, что все перечисленные вами фамилии практически не имеют отношения к единственному спортивному каналу страны? Почему вы не назвали Константина Генича или Дениса Казанского?

– Да им там нечего делать, у них отлично и так складывается жизнь. Я не думаю, что их присутствие было бы лишним, но мне кажется, что их занятость такова на сегодняшний момент, что вряд ли они смогли бы принимать участие в наших обсуждениях. Хотя было бы интересно...

Хотя мне в корне не нравится то, что делают на «Матч ТВ».

– Вообще все?

– Мне категорически не нравится тот несусветный треп, который несется с экрана. Спортивное телевидение – это по большей части картинка, это не пятичасовое обсуждение того, что произойдет на матче «Спартак» – «Зенит», и не последующие четырехчасовое обсасывание того, что произошло. Надо не показывать зрителю, какие вы умные.

Серьезная проблема нашей страны: мы, ругая американцев, делаем все по-американски – в образовании, в культуре, в телевидении, ничего не оставляем за собой. И то, что делает «Матч ТВ», – в чистом виде американское телевидение. И мне оно не нравится.

– Зачем вам работа на радио, где играют музыку для тех, кто или сидел, или охранял?

– Глупость какая. Несусветная просто глупость. Шансон в переводе с французского – «песня». Эдит Пиаф сидела? Или Булат Окуджава? Юрий Визбор?

Я не до конца уверен, но мне кажется, что это Ксения Стриж в свое время запустила это определение, что русский шансон – тюремная песня, потом это благополучно растворилось в нашем сознании. Ну Александр Розенбаум – это тюремный шансон? Да вы его афганский цикл послушайте, его лирические песни.  

– А после Розенбаума «Голуби летят над нашей зоной»...

– Да нет такого давно уже. Там в эфире Аллегрова, Антонов, Трофимов. Это что, тюремные исполнители? «Шансон» – радио авторской песни. Но здесь пока еще не находится места для классиков настоящего, советского шансона – для Высоцкого, Окуджавы, Городницкого, Визбора. Наверное, потому что они не в формате. А для меня формат – это то, что в сердце.

Ну вот Миша Бублик – это же гений! Человек взрывает мозг! Это человек, от которого я схожу с ума, от его энергетики, от его потрясающего драйва, от игры его ребят на духовых. Другой шансон уже. У меня есть в друзьях академики и генералы, которые слушают радио «Шансон». И я людей понимаю – иногда хочется отдохнуть, от экономических новостей, от криминальных новостей. И даже тот шансон, на который вы намекали, дает возможность сделать это и каким-то образом отвлечься, хотя я его никогда не слушал. И даже когда я пришел на радиостанцию, песни Кати Огонек и Сергея Наговицына звучали в эфире только поздней ночью. Но уже три года как на «Шансоне» поменялось руководство и формат.

– А как вы оказались ведущим одной из радиостанций Чечни?

– Ох, ну вы и вспомнили. В 2013 году коллеги с грозненского ТV пригласили меня в гости на финал Кубка России. Пригласили как человека, который комментировал победный для «Терека» финал этого турнира в 2004 году.

Я приехал, меня тепло встретили. И я им предложил сотрудничать – сделать цикл программ о героях чеченского спорта. Они напряглись и говорят: «Мы никогда об этом не думали, а как?» Договорились, что я буду раз в неделю готовить пятиминутку, посвященную выдающимся чеченским спортсменам. У них следующий вопрос: «Кто туда может попасть?» Я и начинаю: «Во-первых, Людмила Турищева». Те не понимают. Напоминаю, что она первое олимпийской «золото» взяла, будучи жительницей города Грозного. Гордитесь, говорю, и начинаю дальше им перечислять.

Короче говоря, сложился список где-то из 20 спортсменов, про которых я записал передачи. После этого они предложили им озвучивать новости – я про это даже сейчас не сразу вспомнил. А вот готовить цикл про спортсменов мне было самому интересно.

– Вы сейчас насколько плотно сами занимаетесь со спортом?

– (После паузы.) Нет, никак не связан. Хотя меня жена терроризирует постоянно тем, что надо вернуться в бассейн, больше ходить пешком. Я в этом плане ленивый, хотя всю юность, детство и даже во время работы в школе занимался спортом каждый день: футбол, штанга, лыжные походы с детьми на 30 километров.

Но последний раз я выходил на футбольное поле в 2004 году. У меня еще и плоскостопие сильное, бегать тяжело. С лишним весом проблемы тоже, потому что люблю покушать и вкусно приготовить что-то тоже люблю. Вообще, кухня – моя тайная ипостась, я немалое количество блюд в состоянии сготовить и накормить большую компанию.

Сейчас мой спорт – нарды.

Фото: Павел Пучков

«НАД ТБИЛИСИ ВИТАЮТ ДУХИ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВ И ФУТБОЛИСТОВ»

– Когда вы последний раз были в родном Сухуми?

– В 1991 году, и я там быть не могу.

– Потому что...

– Потому что – да.

– Тогда давайте так: Сухуми и Абхазия – это Грузия?

– Естественно, для меня это Грузия, я там родился. Для меня не существует города Сухум, для меня он был и есть Сухуми. Я очень переживаю, что не могу туда попасть. И хотел бы это сделать – не пустят меня, и даже не из-за моего мнения о территориальной принадлежности Абхазии. У меня просто фамилия другая.

– То есть существует какой-то стоп-лист, в котором присутствует ваша фамилия?

– Допускаю и такое, но точно не знаю. Меня никогда этот вопрос не занимал. Но знаю, что мои родственники, люди с моей фамилией – в списках. У меня брат погиб на передовой, защищая свой дом и свою семью. В Абхазию могут ехать русские, армяне, но грузинам туда дорога заказана, хотя у меня в Москве хватает знакомых абхазов – с тем же Архиком Цвейбой мы на Новый год созванивались. Но человеческие отношения на бытовом уровне отличаются от отношений на уровне иных структур. Это тяжелый разговор для меня, потому что я сухумчанин, я родился на улице Геловани – у меня даже на даче есть табличка «Геловани, 24».

– А в Тбилиси летали давно?

– Минувшим летом, на 50-летний юбилей своего дяди. Он мог стать феноменальным спортсменом: был вратарем в футболе и либеро в волейболе.

В Тбилиси понял, что улицы, которые раньше представлялись мне такими широкими, оказались сейчас намного уже. Я с трудом нашел дом, в котором жил – не сразу узнал даже среди машин. Потом постоял у школы, помахал рукой. Но, знаете, Тбилиси – это город, который вне зависимости от правителей обладает сумасшедшей аурой. Над ним витают духи поэтов, которых уже нет, как и души великих грузинских футболистов. Да, Тбилиси, возможно, стал выглядеть более по-европейски. Но старая часть города, ради которой туда все летят на день-два, погулять, покушать, подышать этим воздухом, пообщаться с этими душами. Я в свое время обратил внимание на один момент.

– Какой?

– Только в Грузии великих поэтов называют по имени, без фамилии. Если Шота, то понятно, что Руставели. Если Важа, то понятно, что Пшавела. Николоз – ясно, что Бараташвили. Не надо расшифровывать, что Галактион – Табидзе.

А теперь смотрите, какая параллель. Скажешь «Миша» – никто не будет уточнять, все поймут, что речь про Месхи. Если Борис, то только Пайчадзе. Слава – обязательно Метревели. Грузинские футболисты, наверное, тоже поэты. Тбилиси – город большого футбола и большой поэзии, которому без разницы, кто у власти. Кстати, не все то, что сделал в городе Саакашвили, – плохо, но он уничтожил рынок. Как Тбилиси без рынка?! Город без «Дезертирки» я не понимаю. Это доказывает, что даже делая что-то хорошее, нельзя не ошибаться.

– Бывает, что вас тянет на Кавказ?

– Я очень люблю собирать друзей у себя, мы создаем на даче маленький Кавказ. И не важно, кто приезжает: русские, армяне или евреи. Главное – настроение. Когда у нас чемпионат большого Кавказа по нардам, переходящий в песнопения «На Кавказе есть гора...», то это с ума сойти можно! Я очень люблю создавать такую атмосферу дома и очень люблю своих друзей.

Фото: Павел Пучков

«ТЕЛЕВИДЕНИЕ – ОПАСНАЯ И ЗАРАЗНАЯ ВЕЩЬ»

– Вы комментировали примерно все виды спорта...

– Думаете, я специально? Что я очень хотел комментировать скачки? Меня заставляли!

– Тем не менее почему с такими способностями человек по фамилии Твалтвадзе не договорился с человеком по фамилии Канделаки?

– А мы и не пытались договариваться, я с ней даже не знаком. Я сделал для «Матча» 11 фильмов, после чего мне даже не сказали «До свидания» – просто перестали выходить на связь, еще полгода и денег не платили. Но с учетом тех долгов, которые есть у «Матч ТВ», думаю, они на мне начали экономить (смеется).

– Вы скучаете по работе в федеральном эфире?

– Так это же зараза в том плане, что ты этим заражаешься. Думаю, что, с одной стороны, – да. Но сейчас я немного успокоился, хотя у меня был очень тяжелый в психологическом плане период, когда я не попал на «Матч ТВ». Но недавно я общался с одним уважаемым коллегой, который работает на канале, рассказал ему, что вернулся к преподаванию, на что он сказал, что завидует мне. «Потому что ты не опускаешься в эту грязь, где мы сидим», – это его слова дословно.

Я просто в какой-то момент решил относиться к ситуации философски. И сейчас, может быть, я даже убедил себя, что надо чем-то другим заниматься. Ничего нет в этом ужасного, все когда-то заканчивается.

Телевидение – опасная и заразная вещь. Когда выходишь из этого вагона, когда поезд уходит, надо не умирать на платформе этой, а оглядеться и понять, что ты еще можешь делать. Не все же уперлось в телевидение.

– ВГТРК будет показывать ЧМ-2018. Как вы оцениваете вероятность приглашения работать на турнире?

– Никто не позовет, я в этом уверен. Но я над этим не задумывался вообще. Попросят – не откажусь однозначно. Последний чемпионат мира я комментировал для «МегаФона» с Юрой Розановым, почти весь турнир. Я получил удовольствие и от хорошего футбола, и от своей работы.

– В трех словах: чем круто работать в прямом эфире?

– Да нет таких слов. Меня однажды спросили, почему мне не страшно два часа в прямом эфире говорить. Объяснил, что я в школе по 6 часов в прямом эфире выступал, а там ответственности больше: не то слово скажешь – и вырастет плохой человек.

Но я однажды поймал себя на мысли: «Как бы дедушка мой порадовался». Потому что я воспитан в достаточно патриархальных традициях, для меня дед – святое. Он был очень хорошим журналист в Абхазии. Вот такая мысль, наверное, единственный эпизод, когда я оценил происходящее таким образом. Не помню, что была за игра. Возможно, финал ЧМ-2002.

– Вы помните свой последний федеральный эфир?

– Нет, и я даже тогда не знал, что он станет последним. У меня столько знаковых эфиров было. Работал на первом матче в истории КХЛ, открывал стадион «Локомотив», комментировал последний матч на «Динамо» – даже стул хотел с собой оттуда забрать.

А однажды приехал по каким-то делам в Омск, а мне тогдашний президент «Авангарда» Константин Потапов говорит: «Как хорошо, что ты здесь. Давай съездим в Тару». Я спрашиваю: «Что такое Тара?» Он рассказывает, что это город часах в трех езды, начал его нахваливать, говорит, что там открывается хоккейный дворец. «Ради такого – поехали», – говорю.

Приезжаем в Тару, все замечательно. И тут объявление по арене: «Матч между воспитанниками местной школы и игроками омского „Авангарда“ комментирует Григорий Твалтвадзе». Я беру микрофон, прокомментировал первый период, в перерыве вышел покурить. Недалеко стоят три мужика – хорошо одетые, местные. И один говорит: «Какие молодцы! Где такого актера нашли, чтобы Твалтвадзе изобразил!» Пришлось представиться, документы показать. И они все равно не сразу поверили!

– Последний раз, когда вы включили телевизор и не разочаровались?

– Это происходит, когда я смотрю канал «Культура». Другие ситуации? Из нашего ТV исчезла редактура. Такое количество профанов пришло зато... Вот есть такой Никита Ковальчук, я его по «России-2» еще помнил и пару лет назад обнаружил его на канале «360». Он рассказывал об истории Бородинского сражения. И он как будто прям там, в Бородине, на лошади. А дальше  совершенно гениальная фраза: «А сейчас я, как солдат Преображенского или Семеновского полка, поскачу...» Этот балбес даже не знал, что преображенцы и семеновцы – гренадеры, к лошадям не имевшие никакого отношения. Вот где был редактор в этот момент? Человек, который сказал бы: «Никита, ты чего, с ума сошел? Какая кавалерия?» Редактура пропала! Стамбул – столица Турции, Бавария – центр европейской цивилизации. И мы все это допускаем.

Один из самых страшных примеров последних лет: умирает Анатолий Ильин, автор «золотого» гола в ворота Югославии в 1956 году. На сайте НТВ идет информация о смерти, и снабжается она фотографией Анатолия Исаева. Анатолий Константинович, правда, тоже умер через полгода, но не думаю, что из-за этого. Но, ребята, вы когда такое делаете, вас кто-нибудь контролирует?! У нас стало такое количество СМИ, что перестало хватать на них умных людей.