Геннадий Азоев: «Санкции и форс-мажор были всегда, а так много непрофессионалов – никогда»

Геннадий Азоев: «В настоящее время осталось около 1000 вузов, среди которых не менее трети — сомнительные по качеству образования организации. Но они существуют и выдают дипломы» Фото: стоп-кадр видео

«ОЧЕНЬ МНОГО РУКОВОДИТЕЛЕЙ НЕ ЗНАЮТ И НЕ ХОТЯТ ЗНАТЬ ОБЪЕКТ, КОТОРЫМ УПРАВЛЯЮТ»

— Геннадий Лазаревич, премьер-министр Дмитрий Медведев 4 июля на встрече с ректорами ведущих вузов РФ сказал: «9 из 10 родителей видят своих детей с вузовскими дипломами». Не с высшим образованием, а с дипломами. Возможно, это лишь неточная формулировка, тем не менее насколько велика сегодня разница между полученным дипломом и образованием?

— Мой дед часто наставлял своих детей, в частности, моего отца: «Самое главное для ребенка — это хорошее питание и хорошее образование». Такая схема актуальна и сегодня и, надеюсь, будет полезна всегда. Заметьте, он ничего не говорил о дипломе и был абсолютно прав, так как образованность гораздо важнее любого документа. Если, следуя второй части этой формулы, в Советском Союзе родители были убеждены, что наличие диплома практически эквивалентно хорошему высшему образованию, сейчас это далеко не факт. До недавнего времени в России существовало в четыре раза больше вузов, чем в СССР (2000:500), а населения почти в два раза меньше (150:250). В настоящее время осталось около 1000 вузов, среди которых не менее трети — сомнительные по качеству образования организации. Но они существуют и выдают дипломы. Такая ситуация стала возможна потому, что бренд вуза (диплома), к сожалению, имеет значение только для трети студентов, родителей и работодателей. Для остальных, а их большинство, высшее образование — лишь формальность, слабо влияющая на карьеру. Этой подавляющей части учащихся нужен только диплом, даже если он свидетельствует о «сером» образовании. «Много званых, но мало избранных» — эта известная фраза, в том числе о данной ситуации.

— Допустим, мечты этих 9 из 10 родителей сбылись. Что дальше? Статистика показывает, что по профилю идут работать и закрепляются на рабочих местах от 18 до 35 процентов в зависимости от специализации. При этом производство и наука в массе своей не привлекают молодежь. В итоге мы получаем очередную волну, как сегодня говорят, «офисного планктона». Как можно изменить ситуацию?

— В Институте маркетинга ГУУ, которым я руковожу, процент трудоустройства по профессии гораздо выше — более 80%, но и он нас не может устраивать. Необходимо помнить, что высшее образование — это два компонента: кругозор в выбранной области знаний плюс профессия. Образованный человек, обладающий профессиональным кругозором, — уже хорошо. И это касается любой области знаний. Вы в основном имеете в виду второй компонент — профессию, конкурентоспособность выпускника с точки зрения работодателя. В последнее время приходится слышать о «перепроизводстве» экономистов и юристов. Это так. Но хороших юристов и экономистов по-прежнему не хватает. В этой связи более полезно при аккредитации вузов не «убивать» преподавателей необходимостью подготовки огромного количества документов, а проверять востребованность выпускников и оценивать процент трудоустройства по профессии, стартовую заработную плату и должность, удовлетворенность полученными в вузе знаниями и работой. Если бы это было так, многие вузы прекратили бы свое существование и проценты, которые вы привели, увеличились.

Кому выгодна такая ситуация? Никому: ни студенту и его родителям, ни вузу, ни министерству науки и образования, ни стране. Но реализуемая в настоящее время неэффективная стратегия «выпускаем того, кого можем худо-бедно выучить» — путь самый легкий, не требующий особых усилий ни от вузов, ни от регулирующих органов. Если поменять политику на «мы в ответе за того, кого выпускаем», ситуация начнет меняться. Для этого надо переделать систему аккредитации вузов, а оставшимся после проверки университетам наконец-то обеспечить зарплату в соответствии с известными указами президента РФ не на бумаге, а фактически. И, конечно, нужна система долгосрочного планирования потребности в выпускниках вузов хотя бы по приоритетным направлениям развития страны. Для этого необходимы планы развития ключевых, стратегически важных для страны отраслей и сфер деятельности. И тогда стимулирование вузов со стороны министерства может осуществляться через выделение соответствующих бюджетных мест. Сегодня такое выделение, как правило, происходит «от плана предыдущего года», что нельзя признать правильным в условиях вызовов, перед которыми стоит страна.

— В СССР высшее образование было бесплатным и поступить порой было непросто. Но рабочие и среднетехнические специальности оказывались зачастую более доходными и не менее престижными, чем «беловоротничковые», поэтому у выпускников школ и их родителей формировались реалистичные запросы и целеполагания. Не стоит ли нам сегодня возродить что-то из собственного опыта?

— На мой взгляд, представление о «белых» и «синих» воротничках — по крайней мере, у нас в стране — всегда было одно и то же. В профессиональном плане в человеке всегда ценилось мастерство в избранном им поприще. Десница мастера определяла его известность, а слава и деньги всегда «догоняли». В первую очередь нужно стать профессионалом своего дела, а это значит — хорошо понимать процесс, который ты реализуешь, чувствовать детали, постоянно совершенствоваться. В советское время стать министром можно было, только имея успешный опыт руководства крупным предприятием отрасли. Директором — если есть опыт руководства цехом и так далее. Подобный порядок уже более тысячелетия используется в Японии в системе пожизненного найма. Многим такое построение может показаться достаточно жестким, но именно оно не допускало к руководству крупными структурами непрофессионалов. Сегодня у нас в стране очень много руководителей не знают и, что особенно неприятно, не хотят знать объект, которым они управляют. Отсюда в экономике самой богатой страны мира такие плачевные результаты, которые пытаются объяснить санкциями. Санкции и форс-мажор были всегда у каждого поколения нашей страны, а так много непрофессионалов в управлении экономикой — никогда. Циничная фраза «знание — сила, незнание — рабочая сила» работает у нас только в части знания, как устроиться на руководящую должность, не разбираясь в особенностях процесса, который осуществляет рабочая сила.

По-моему, любую работу нужно начинать с «синего воротничка» и только потом при желании регулировать и управлять, надев «белый воротничок». Этот путь снизу-вверх, как показывает мировая практика, способствует успеху. Многие проблемы нехватки «рабочей силы», таким образом, решатся естественным путем. «Мастера» задержатся на соответствующих уровнях, и только стремящиеся руководить будут организовывать, планировать, контролировать и в конечном счете управлять. Государству необходимо выстраивать эту систему приоритетов и технологий стимулирования. К сожалению, никто в нашей стране этим не занят.

«Наше высшее образование после так называемых реорганизаций осталось жить только за счет багажа и традиций, созданных предыдущим поколением» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В ЭТОЙ СИСТЕМЕ МЫ ОКАЗАЛИСЬ В КОНЦЕ ОЧЕРЕДИ ЗА ПРИЗАМИ»

— Среди очередной порции сверхзадач, поставленных Владимиром Путиным, есть и такая: обеспечить конкурентоспособность российского образования в мире и к 2024 году войти в пятерку стран-лидеров по научным исследованиям. Это реально?

— Высшее образование в нашей стране уже было в большей части конкурентоспособным. Переход на Болонские стандарты и последующая бездумная реформа Дмитрия Ливанова отбросили наше образование на последние места в очереди за призами. Нам предложили сломать все хорошее, что у нас было, и перейти на подготовку по чужим правилам. Неудивительно, что в этой системе мы оказались в конце очереди. Известная фраза «выигрывает тот, кто придумывает правила» хорошо работает и в образовании. Это означает, что первые места в чужих рейтингах мы займем очень нескоро.

Безусловно, есть много хорошего в организации высшего образования в США, Германии, Японии, Франции и многих других странах. Но зачем перенимать все (и плохое, и хорошее) и одновременно уничтожать свои очевидные достижения? Похоже как минимум на безответственность.

Наше высшее образование после так называемых реорганизаций осталось жить только за счет багажа и традиций, созданных предыдущим поколением. Для обеспечения конкурентоспособности прежде всего нужен этап восстановления научных школ, стимулирование модернизации высшего образования. И это системная проблема. Восстановление необходимо потому, что последние 20 лет нарастала тенденция ухудшения качества абитуриентов, несмотря на рост их школьных достижений, в том числе и результатов ЕГЭ. Из вузов уходили и уходят многие ведущие профессора, неудовлетворенные действующей системой стимулирования их работы. Все меньше и меньше становится рабочих мест для трудоустройства выпускников из-за искусственно созданного кризиса в экономике в результате непрофессионального управления.

Что называется, «звезды не располагают» к оптимизму. Но все-таки он есть. На восстановление потребуется не менее пяти лет. Потом можно будет вернуться к рейтингам, построенным главным образом на реальных достижениях профессоров и успехах выпускников, а не на убогой системе учета публикаций в зарубежных, а не российских изданиях.

— Велик ли при этом спрос на зарубежных преподавателей в наших вузах?

— Иная точка зрения, особенно специалиста своего дела, — это всегда хорошо. Поэтому участие зарубежных специалистов в образовательном процессе недешевое, но полезное дело. Спрос на иностранных профессоров у нас есть, но он не всегда адекватно удовлетворяется. Учиться нужно не у иностранцев вообще, а у тех, у кого действительно можно что-либо перенять. Приглашение специалистов из заштатных университетов (которые хороши только потому, что иностранцы) дает экономию на затратах, но абсолютно неэффективно. Необходимо выбирать страны и университеты, имеющие очевидные достижения в интересуемой области. Например, Нидерланды — маленькая страна, но она всегда реализовывала продукции вовне больше, чем у себя дома. В результате там сложился агрессивный маркетинг, очень востребованный в России. Безусловно, есть чему поучиться, имеет смысл приглашать известных профессоров-маркетологов.

В большинстве наших университетов с профессиональным английским языком просто завал: не учат общению деловому и на специальные темы. Будь то маркетинг, логистика, строительство, бизнес-планирование и так далее. Имеет смысл приглашать на заведование кафедрой английского носителя языка – англичанина, профессора-филолога из известного университета и специалистов, которые могли бы развивать способности делового общения на иностранном языке.

Принцип прост: нам нужны зарубежные специалисты, имеющие явные преимущества по тем предметам, по которым своими силами мы не в состоянии добиться требуемого уровня. К сожалению, это недешевый путь, но хорошее высшее образование того требует.

«Диплом МВА прежде всего нужен тем, кто собирается работать за рубежом, а их — меньшинство» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ПОСЛЕДНИЕ 15 ЛЕТ В СФЕРЕ МВА АБСОЛЮТНО ВСЕ ЗАИМСТВУЕТСЯ С ЗАПАДА: И ХОРОШЕЕ, И ПЛОХОЕ»

— Некоторое время назад в России была дикая мода на МВА: этот диплом стремились получить все подряд — от экономиста до продавца в ларьке. Сегодня энтузиазм схлынул. Почему? Зачем вообще нужен диплом МВА российскому специалисту?

— Первым, кто начал активно учить по программам МВА, была Академия народного хозяйства (АНХ, в настоящее время РАНХиГС). В советское время там готовили директоров, и благодаря этому сформировался немалый опыт обучения слушателей с профессиональным и жизненным опытом. Затем по такому же пути пошли и другие вузы. И у меня в Институте маркетинга ГУУ была успешная программа МВА, входившая в тройку лучших в России. Однако после кризиса случился сбой. Это был первый звонок к закату МВА в нашей стране.

Почему началось сворачивание? Во-первых, этот диплом у нас особенно не прижился: его плохо понимают работодатели. Во-вторых, диплом МВА прежде всего нужен тем, кто собирается работать за рубежом, а их — меньшинство. В-третьих, он недешевый. Если быть до конца откровенным, часто за ним стоит весьма серое образование.

В настоящее время многие университеты перешли на новые программы: магистратура плюс МВА, когда к стандартной магистерской программе добавляется еще один-два модуля, связанные с практико-ориентированным образованием и мастер-классами. Слушатель на выходе получает два диплома. И у нас такая программа есть.

Но еще раз повторю: диплом МВА нужно получать тем, кто планирует работать в структурах, где его будут спрашивать. Например, любят такой диплом в Сбербанке, в «Лукойле», в других крупных корпорациях. Но с точки зрения практической профессиональной пользы он у нас во многом был формальностью, потому что туда шли люди, получившие высшее образование и имевшие за плечами всего год-два практики, что, конечно, никак не может служить фундаментом для МВА. Да и подготовка у нас часто не та.

Я недавно слышал выступление декана Harvard Business School (HBS). У него в школе всего 30 студентов МВА, и у них нет аудиторных занятий. К каждому из учащихся по очереди приходит профессор — авторитетный специалист по соответствующему предмету — и занимается со студентом персонально. Они готовят элиту бизнеса. Это похоже на то, как обучалась царская семья. Да, если преподаватели экстра-класса занимаются с полной самоотдачей, направленной индивидуально на конкретного человека, то результат получается превосходный. Заканчивая HBS, студент получает не только прекрасное профессиональное образование, он наделяется соответствующими связями и приобретает входной билет в элитное деловое сообщество. Таким образом, в подобном заведении человек получает не просто образование, но и гарантированный пропуск в сферы, где он сможет свои знания и образование реализовать. Вот на какие программы МВА важно ориентироваться в нашей стране. Проблемы две: во-первых, такое образование очень дорогое, во-вторых, и у нас на такой формат практически нет спроса, так как можно получить диплом МВА и за меньшие деньги с меньшими усилиями.

— Сколько в России институтов, которые выдают дипломы МВА, котирующиеся на мировом уровне? Можете назвать первую пятерку?

— Это вузы, которые и без МВА находятся в верхней части рейтинга. Среди них — уже упоминавшаяся мной РАНХиГС, Финансовый университет, Российский экономический университет имени Плеханова, ГУУ, конечно, МГИМО. В Москве, пожалуй, и все.

— А МГУ нет? Или они не дают МВА?

— Нет, почему, там есть программы МВА, но у МГУ все-таки несколько другой профиль. Они готовят исследователей, преподавателей. Это тоже высокий уровень, может быть, самый высокий в стране, но в меньшей степени относящийся к бизнесу. Там есть школа бизнеса, но у нее очень небольшой выпуск. МГУ — хорошая школа, но в бизнес-образовании перечисленные мной вузы имеют более мощную прикладную составляющую.

— Нужно ли развивать это направление?

— Я думаю, его нужно прежде всего расчистить, как и все остальное образование. Ведь у нас последние 15 лет в этой сфере абсолютно все заимствуется с Запада: и хорошее, и плохое. Безусловно, там есть много положительного, но это не значит, что к себе в страну надо бездумно тащить все подряд без разбора. При этом для засевания поля чужеродными семенами знаний с тем же рвением и усердием бездумно, без разбора выкорчевывается и выбрасывается на свалку истории все свое. И плохое, и хорошее.

Программы МВА нужно развивать, насыщая их нашей, российской практикой. Одного образования недостаточно, очень важны умения и навыки применять на практике полученные знания, умения управлять. В этой связи в российские программы МВА должны входить успешные отечественные кейсы, а с этим у нас тоже проблемы. Они есть, но их не так много.

Между тем это крайне важная сторона дела. Ведь у нас и в школе, и в вузе учат по принципу «от общего к частному». Мы сначала учим теорию, а потом переходим к исследованию отдельной конкретики. Это, конечно, дает определенную базу знаний, но не наделяет компетенциями, умениями. Компетенции формирует другой подход, противоположный. По какой-то бизнес-проблеме разбирается, допустим, 10 реальных ситуаций, а потом на этой основе студент прописывает модель, то есть формулирует теорию. Происходит естественное движение от практики к теории, как это принято в экономике.

В экономике все идет от конкретики, от практики, которая обобщается в виде теоретических положений. На это обобщение уходит минимум три-четыре года. Когда эти теоретические знания будут доступны в виде учебника, пройдет еще пару лет. В результате наши студенты МВА часто изучают теорию, слабо соответствующую практике, которая ушла далеко вперед на пять лет. Когда же в российских университетах учат студентов бизнесу исключительно по зарубежным учебниками, им преподают не просто прошлое, а не наше прошлое, которое вообще не про нас.

Кроме того, теоретические знания о бизнесе, получаемые из книг, при всем уважении к книгам — это самые дешевые знания, а самые дорогие — это те, с помощью которых можно увеличивать капиталы. Такие знания не достаются дешево. Они закрыты. И у нас в программы МВА они практически не поступают, а должны бы. Только в этом случае спрос на российские программы МВА будет стабильным.

— Сколько сегодня стоит в среднем бизнес-образование и какова его продолжительность? Сколько преподается предметов и каких?

— Смотря о каком уровне бизнес-образования идет речь: бакалавриате, магистратуре, МВА. Начнем с бакалавриата. В Москве конкурентоспособное бизнес-образование этого уровня (четыре года) в вузах, которые я уже перечислил выше, например, в области маркетинга стоит от 210 до 360 тысяч рублей в год. Это заявительные цены. Реально же в ходе обучения они могут снижаться прежде всего в результате отличной успеваемости обучающегося. Средневзвешенная цена находится в пределах 250–280 тысяч рублей.

Магистратура (два года), как это ни покажется странным, стоит практически так же и даже иногда немного меньше. Похоже на абсурд, но в нашей стране это так и связано с тем, что изначально планировалось, что из бакалавриата в магистратуру будут идти порядка 30–40 процентов студентов, а реально приходят процентов 15–20. 

МВА (два года) — вот здесь цена зависит от массы самых разных факторов. Ценовой разброс достаточно большой: от 400 тысяч рублей до 1,5 миллиона в год, а средневзвешенная цена, я думаю, около 500–600 тысяч. Предметов там преподается немного. Программа, как правило, включает 11–12 обязательных предметов и еще на выбор примерно 4. Самое же главное — это выпускная работа. Она востребована только в одном случае: если в ней прописывается успешное решение бизнес-проблемы, стоящей перед конкретным предприятием или фирмой. Это один из залогов успешного трудоустройства. 

— Насколько развита дистанционная система образования МВА? Можно ли заниматься таким образом?

— Со мной многие, наверное, не согласятся, это мое личное мнение, но я считаю дистанционное образование главным некачественным видом образования. Самое качественное и дорогое я назвал — персонализированное. Наши вузы позиционируются с точки зрения качества, и цены в середине между этими экстремумами. Я полагаю (и хочу это подчеркнуть), что любая очная программа должна иметь дистанционную часть. У нас, например, 15–20 процентов работы со своими очными студентами осуществляется в дистанционной форме. Все, что можно отдать в интернет, мы посылаем. Иногда это очень полезно. В особенности выдача и контроль выполнения заданий, групповая работа, видеонаставления студентам перед выполнением курсового проекта или подготовкой выпускной квалификационной работы.

Нашим вузам, конечно, нужно развивать онлайн-курсы как часть очного обучения. Не всем по ряду профессий это физически невозможно — скажем, по медицинским специальностям. Но в целом, учитывая не самое лучшее материальное положение и вузов, и населения, недорогие онлайн-курсы могли бы стать оптимальным решением как для одних, так и для других.

— Российские чиновники топ-уровня (начиная с замминистра) получали диплом МВА? Вам или вашим знакомым приходилось сталкиваться с ними в аудитории?

— Да, у нас были такие случаи. Но этот вопрос скорее из серии тех, что мы уже обсудили: диплом и образование. Есть люди, которые, не имея вообще никаких дипломов, могут, опираясь на свои богатые практические знания и умения, так научить студентов МВА, что результат получается совершенно великолепный. Передача этих знаний и умений происходит в несколько своеобразной форме, не всегда академично, но с хорошим практическим результатом.

Я знаю и массу случаев с точностью до наоборот, когда преподавателя «выносят ногами вперед» и его звучные дипломы не помогают. При низком профессионализме афиширование дипломами скорее мешает, чем помогает его обладателю.

«Последние 7–8 лет реальная бизнес-ситуация в стране ухудшается, растет апатия и пессимизм» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В ТУЧНЫЕ ВРЕМЕНА СВЕРХДОХОДОВ ОТ НЕФТИ И ГАЗА СХЕМА РАБОТАЛА, НО СЕЙЧАС ОНА ГУБИТЕЛЬНА И ВЕДЕТ К СВЕРТЫВАНИЮ»

— Поговорим собственно об экономике. Три четверти российских бизнесменов оценивают состояние национальной экономики как кризисное и даже катастрофическое. К такому выводу пришел ВЦИОМ, опросив 1,4 тысячи владельцев и топ-менеджеров из 9 несырьевых отраслей. О хорошем экономическом положении в стране заявили лишь 4 процента респондентов. Кризис отметили 73 процента представителей крупного бизнеса и 77 — среднего и малого. Вы согласны с этой оценкой?

— Я полностью разделяю настроение бизнесменов, которое передают приведенные вами цифры. По крайней мере, последние 7–8 лет реальная бизнес-ситуация в стране ухудшается, растет апатия и пессимизм. В чем причины? У каждого врача свой диагноз, но синяк виден всем — низкая эффективность управления экономикой (в отличие от внешней политики).

В течение последних 10 лет создается впечатление, что правительство каждый год работает над тем, как собрать большой бюджет и поделить его, при этом абсолютно не заботится о том, как сформировать условия, чтобы этот бюджет рос за счет активизации бизнеса. Если в «тучные» времена сверхдоходов от нефти и газа такая схема работала (вернее, не было видно ее недостатков), сейчас она губительна и ведет к свертыванию. Усугубляется этот процесс продолжающейся приватизацией прибылей и социализацией рисков. Например, только с увеличением на год пенсионного возраста человек, выходящий на пенсию, потеряет около 170 тысяч рублей, но каждый год его пенсия будет расти на 1 тысячу. За 170 лет он смог бы вернуть потерю!

Мало в правительстве талантливых людей, страшно далеки они от терпеливого народа.

Целью должен быть не рост количества государственных программ, объемов средств, направляемых на проекты, снижение инфляции. Эти индикаторы должны быть подчиненными, а не главными. Целевым ориентиром обязаны стать рост уровня благосостояния граждан и безопасности их жизнедеятельности. И через 6 лет необходимо публичное обсуждение результатов на уровне субъектов Федерации и страны в целом. Если бы такая практика имела место в прошлом, правительство было бы более адекватным в текущей ситуации. 

— Есть ли в этом вина отечественных маркетологов? Ведь, согласно теориям рыночной экономики, именно они должны организовывать, обеспечивать и сопровождать процессы создания, продвижения и предоставления продукта или услуги покупателям и управление взаимоотношениями с ними с выгодой для организации. 

— Маркетологи виноваты лишь в том, что их мало. Вернее, мало хороших маркетологов. Главная их задача — повышение конкурентоспособности предлагаемых продуктов за счет знаний состояния и тенденций развития рынка, потребностей и возможностей потенциальных и реальных покупателей. Нельзя продолжать душить конкуренцию, когда выгодные контракты получают только избранные. Здесь не поможет ни маркетинг, ни лом. И не надо перенимать опыт экономически развитых стран, где государственные ограничения конкуренции существенны (интенсивность конкуренции там на порядок выше, чем в России). Приоритет должен быть не сфере ограничений, а в области стимулирования конкуренции, которая в России присутствует только в нескольких отраслях.

«Одна из проблем нашей экономики как раз в изобилии сырья и большой территории» Фото: «БИЗНЕС Online»

«У НАС БОЛЬШОЙ ПОТЕНЦИАЛ, КОТОРЫЙ, К СОЖАЛЕНИЮ, НЕ СПЕШАТ ТРАСФОРМИРОВАТЬ В РЕАЛЬНЫЕ КОНКУРЕНТЫЕ ПРЕИМУЩЕСТВА» 

— Согласно мировому рейтингу стран-экспортеров HowMuch.net, Россия в десятку лидеров не входит. Если у Китая экспорт составляет 2,2 миллиарда долларов, у США — 1,5 миллиарда, то Россия экспортирует продукции на 353 миллиарда, из которых львиную долю по-прежнему составляют углеводороды. Нас обходят такие крошечные и безресурсные страны, как Нидерланды и Гонконг. Чего нам не хватает?

— В свое время известный профессор Гарвардской школы бизнеса Майкл Портер провел исследование для ответа на вопрос, почему конкурентоспособны страны, у которых нет собственных сырьевых ресурсов и больших территорий. Если обобщить, вывод достаточно очевиден. Отсутствие сырьевых ресурсов является мощным стимулом роста конкурентоспособности в soft-компоненте. Маржа при реализации интеллекта гораздо выше маржи при реализации сырья. Страны, формирующие бюджет на основе экспорта сырья, в конечном счете покупают интеллектуальные продукты у этих стран и не богатеют (голландский синдром) потому, что в цену soft-продукта включается цена импортированного сырья.

Одна из проблем нашей экономики как раз в изобилии сырья и большой территории. У нас значительный потенциал, который, к сожалению, не спешат трансформировать в реальные конкурентные преимущества.

— В продолжение этой темы. Судя по прессе, маркетинг у нас на каждом углу, но за рубеж продать мы почти ничего не можем, разве что в оружейной и зерновой отрасли. Ну для оружия главный маркетолог — война, и мы свое оружие часто демонстрируем в деле, ибо Россия постоянно с кем-нибудь воюет, а зерно — оно и есть зерно. Почему мы не видим других примеров изучения чужих рынков и работы на них?

— Ни в оружейной, ни в зерновой отраслях маркетинга практически нет. Он там и не нужен. В первой спрос регулируется боевыми характеристиками изделий и силой государства, продвигающего свое оружие. Во второй — законом Мальтуса (производство сырьевых продуктов питания растет меньшим темпом, чем население планеты).

Главная цель маркетинга — не продать то, что есть, а создать то, что будет безусловно куплено, то есть делать конкурентоспособные продукты.

«Роснано никак не может заработать на нанопродуктах и нанотехнологиях больше, чем объем государственных средств, в них инвестированных» Фото: ©Павел Лисицын, РИА «Новости»

«МАШИНА РАБОТАЕТ, НО БОЛЬШЕЙ ЧАСТЬЮ ВХОЛОСТУЮ ДЛЯ ГОСУДАРСТВА»

— Как вы считаете, почему Роснано, Российская венчурная компания, «Сколково», с которыми было связано столько надежд, ничего прорывного так и не представили?

— На мой взгляд, главных причин три. Первая — системная, и она связана с небольшим спросом на инновации. На рынке B2C в большинстве экономически развитых стран потребителями инновационных продуктов является средний класс и выше. В нашей стране, несмотря на оптимизм статистики, по европейским меркам, такого класса практически нет, около 10 процентов. Например, в Финляндии — более 80 процентов. На рынке В2В многие предприятия не готовы внедрять инновации, так как они требуют серьезных изменений производственного процесса, сопряженных с существенными капиталовложениями. И этот процесс слабо стимулируется государством.

Вторая причина касается уменьшения количества инновационных проектов, поддающихся эффективной коммерциализации. Мне не раз приходилось встречаться с гениальными российскими физиками, химиками и микробиологами с великолепными разработками в области нанопродуктов. Но как часто они выглядят наивными людьми, когда речь идет о коммерциализации: о целевой группе потребителей их инноваций, о требованиях и возможностях покупателей. Нужно не забывать, что любой продукт решает не проблему разработчика или производителя, а проблему потребителя. Только в этом случае у него есть шанс на коммерческий успех.

Третья причина связана с российской традицией создавать множество бесполезных структур. Роснано — одна из таких организаций, которая никак не может заработать на нанопродуктах и нанотехнологиях больше, чем объем государственных средств, в них инвестированных. То есть машина работает, но большей частью вхолостую для государства. И всех это пока устраивает.

Нет целевых задач, и, если они есть, их выполнение не контролируется должным образом. Даны финансовые средства — работайте. Как показывает практика, в России так результата можно ждать очень долго. Ждать и не дождаться.

— А что такое инновационные кластеры в экономике? Есть ли у нас таковые и что нам ждать от них хоть в какой-нибудь перспективе?

— Давайте начнем с того, что представляет собой кластер вообще. Это структура, внутри которой связи сильнее, чем с любыми элементами вовне. В кластере формируется особая кластерная синергия: набор качеств всех предприятий внутри него в сумме больше, чем если сложить их по отдельности, без учета внутрикластерных связей. По этому принципу формировалась Кремниевая долина. Там большое количество стартапов, и вокруг них тут же финансисты, экономисты, которые все просчитают, патентные бюро, производственники, юристы и так далее. Такие кластеры есть, конечно, не только в США, но и в Японии, Франции, Германии. В свое время (с 2009 по 2012 год) я был участником большого проекта по изучению рынка нанопродуктов, сначала по заданию агентства по науке и инновациям, потом министерства образования и науки. Как результат этой работы под моей редакцией вышла книга «Инновационные кластеры наноиндустрии», которую можно найти в интернете. Сразу хочу оговориться, это никак не было связано с Анатолием Борисовичем Чубайсом. Так вот в рамках этого проекта мы исследовали около 100 инновационных кластеров. Кто и что производит, как, кому и на какой стадии продает, что находится в разработке, в каких странах, в какой стадии, как организовано управление и регулирование. Опираясь на результаты нашего анализа, нужно констатировать, что реально действующих инновационных кластеров на самом деле не так много. Примерно каждый 10-й из анонсированных. У нас в стране — примерно каждый 20-й. В региональном плане инновационные кластеры России, имеющие потенциал роста, располагаются в Москве и Московском регионе. Здесь их довольно много. Мы сгруппировали их по четырем областям: это медицина и здравоохранение, сфера энергосбережения, область материалосбережения, экология.

Дальше идут Петербург и Ленинградская область, Татарстан, Нижний Новгород, Томск, Новосибирск, отчасти Белгород. Промышленно-интеллектуальные центры. К сожалению, таких центров на периферии становится все меньше и меньше, потому что все стягивается в Москву. У нас такая центростремительная экономика — все в Москве.

Кластеры у нас, конечно, существуют, но говорить о том, что в нашей стране есть что-то подобное Кремниевой долине, кластерам, которые находятся во Франции, Германии, было бы неверно. Таких кластеров в России нет. «Сколково» — это, мягко говоря, пародия.

Должна быть сила, которая естественным образом стягивала бы структуры внутри кластера. Как можно заложить этот принцип стягивания? Один из возможных вариантов — создавать кластер как вертикальный холдинг. Грубо говоря, по принципу построения нефтяных компаний — от добычи до розничной продажи. У нас же цепочки от научной идеи до рынка готового продукта крайне разобщены.

Еще одна очень важная проблема, которая тормозит все эти процессы, как я уже говорил выше, — это практически отсутствие у нас полноценного среднего класса. Во всем мире именно он является главным потребителем инновационных продуктов и тем элементом, от которого исходит запрос на идеи и продукты высокотехнологичных кластеров. У нас же есть олигархи, которых очень немного, и, по сути, все остальные. Но проблема в том, что олигархи получают все, а остальным инновации не по карману.

— Тем временем в мире становятся тенденцией торговые войны. США воюют с Китаем и Европой, мы тоже не отстаем — бодаемся с соседями, то с Беларусью, то с Казахстаном, то еще с кем-то. В чем причина и во что это все выльется?

— На определенном этапе развития мировой экономики возникла иллюзия партнерства и справедливости как основных драйверов экономического взаимодействия стран. Обоюдной выгодности не бывает. Кто-то всегда выиграет больше, а значит, кто-то проигрывает или упускает прибыль. Когда за счет объективных факторов, связанных с конкурентоспособностью продукта, достижение коммерческого успеха невозможно, в ход идут другие инструменты и технологии. В частности, от завуалированных и прямых торговых преференций до торговых и конкурентных войн. Они будут всегда. В настоящее время мы просто наблюдаем всплеск такой активности, который приводит к очередным соглашениям, которые, в свою очередь, через определенное время начнут обязательно нарушаться. Не стоит драматизировать этот процесс. Все страны выживут, но, сделав соответствующие выводы, изменятся.