«Мы не собираем стадионы, потому что у людей до сих пор в головах «Ласковый май»

Рустем Абязов: «Я ищу какие-то новые формы выражения, в том числе новые формы представления той же классики для публики, которая, скажем, не очень ее любит, не очень воспринимает» Фото: Ирина Ерохина

«ГОЛОС 60+», PINK FLOYD И «ВОЛГА-ВОЛГА»

— Рустем Юнусович, какие сюрпризы ждут публику в юбилейный сезон La Primavera?

— Самый главный сюрприз (он и открыл концертную программу этого сезона) — наш новый проект — цикл «Музыкальные предпочтения Маэстро». Так его назвали мои сослуживцы, я не стал возражать (смеется), поскольку мне действительно очень приятно познакомить наших слушателей со своими музыкальными приоритетами. Я планирую проводить этот цикл два сезона. Может быть, если понравится, продолжим дальше. Мне действительно хочется показать то, к чему я стремлюсь.

У многих может сложиться впечатление, что я ухожу от классики в какой-то синтез, но на самом деле это совсем не так. Я лишь ищу какие-то новые формы выражения, в том числе новые формы представления той же классики для публики, которая, скажем, не очень ее любит, не очень воспринимает. И вот мы ищем какие-то подходы. Например, к молодежи — через Митю Бурмистрова (казанский блогер и музыкант — прим. ред.) или через какие-то роковые сочетания путем совместных выступлений с группой «Мураками». Кстати, в декабре этого года пройдет шестой «Абязов-фестиваль», каждый из которых обычно посвящен какому-то направлению — джаз, этно и так далее, в этом году фестиваль посвящен року. Приедут совершенно замечательные певцы.

— Например?

— Если кто-то смотрит «Голос 60+», совершенно неожиданно для себя я увидел там на экране Николая Арутюнова. На сегодняшний день он лучший рок-певец в России. Однозначно. Я специально ездил в Москву на его концерт, чтобы точно решить, приглашать его в Казань на «Абязов-фестиваль» или нет. Собственно, там мы и договорились, что он приедет.

И вот я увидел его в передаче. Там Арутюнов произвел очень сильное впечатление на жюри, что совершенно понятно, потому что он обладает уникальным голосом. Знаете, я очень люблю Лепса как певца, но Арутюнов круче, на мой взгляд. Так что с ним и его командой «Кворум» мы будем делать в Казани арт-рок-программу 70–80-х. В то время как раз часто использовались классические произведения. Все это, разумеется, на базе западного материала, не советского.

Для меня лично более ожидаемое событие фестиваля — исполнение моего любимого альбома Pink Floyd — The Dark Side of the Moon («Темная сторона Луны»). Сейчас готовится соответствующая аранжировка. Как получится, не знаю, но, думаю, будет здорово. Единственное — вот этот знаменитый вокализ из композиции The Great Gig in the Sky нельзя играть на инструментах. Хотя я слышал вариант, когда на скрипке играли. Но мы решили пригласить Алину Шарипжанову — уверен, она все прекрасно сделает.

А для многих слушателей наиболее привлекательным станет третий концерт, целиком посвященный творчеству группы The Beatles. В Казани есть группа With, которая исполняет Битлов один-в-один. Ребята споют несколько песен ливерпульской четверки, а затем оркестр La Primavera эти же песни представит в барочном звучании Concerto Grosso канадского композитора Питера Брейнера.

А еще неожиданно для меня, но к большой моей радости пару дней назад «всплыл» еще один концерт, который пройдет в рамках фестиваля. Совместным выступлением, формат которого только что начал обговариваться, мы отметим абсолютное совершеннолетие (21 год со дня создания) известной казанской группы «Волга-Волга».

В общем, наша программа расписана до конца концертного сезона.

В этом году мы начинаем осваивать еще одну, новую для нас, постоянную концертную площадку: культурный центр «Московский», бывший ДК имени Урицкого, открывшийся после большой реконструкции. В апреле мы уже в нем выступали — очень хороший зал, акустика отличная, и мы решили там один сезон поработать. Потом посмотрим, пойдет публика или не пойдет.

«СКАЖИТЕ ВАШЕМУ АБЯЗОВУ, ЧТО ОН БЛИЗКО К КОНСЕРВАТОРИИ ЛЕТ 10 НЕ ПОДОЙДЕТ»

— В 1982 году, заканчивая Московскую консерваторию как скрипач, вы думали, что у вас будет свой оркестр в Казани?

— Никогда не думал. Эта мысль пришла гораздо позже. Все началось за полгода до назначения директором десятилетки, специальной музыкальной школы при консерватории. Тогда я был солистом филармонии и по совместительству работал в музыкальном училище. Вот там я создал оркестр из педагогов и других музыкантов. Тогда мы начали готовить программу, но не успели ее сыграть, так как закончился сезон. В общем, не сложилось. Признаться, не собирался продолжать это, меня ведь назначали директором десятилетки, не мог быть и тут и там. Но началась работа с ученическим оркестром — и мы как-то очень быстро зазвучали, нас начали приглашать на республиканские мероприятия. Это было в 1986 году, за три года до создания La Primavera. Три года я так поработал, было здорово, но это были ученики школы, а хотелось чего-то более масштабного. И вот тогда, в 1989-м, я предложил друзьям, знакомым образовать оркестр. Денег не было, зато мы хотели играть много хорошей музыки.

— И скрипку вы при этом не забросили?

— Нет, конечно. Я до сих пор играю на ней, причем с каждым годом все больше и больше. У меня было время, когда хотел уже закончить карьеру скрипача, но мне не дали это сделать, скажем так, западные продюсеры — те, кто приглашает выступать с La Primavera за рубеж. Они сказали, чтобы я, приезжая с оркестром, обязательно играл на скрипке. Так что хочешь не хочешь, приходилось заниматься. А потом втянулся. Помимо оркестровых юбилеев, у меня будет личный в марте, и я собираюсь очень много играть на скрипке на протяжении всего сезона. 

— Почему вы вернулись из Москвы в Казань?

— Наверное, потому что патриот (смеется). Я был целевиком, хотя это и не главное, легко можно было обойти этот момент. Так вот, отвечая на ваш вопрос, хочу отметить, что просто я достаточно влюбленный в свой город человек, был всегда домашним. У меня даже мысли не было, честно говоря, остаться в Москве. Более того, мне поступало несколько предложений уже после того, как я работал в Казани. Помню, поехал в Лейпциг с концертом, и тут же мне предложили работу в оркестре Гевандхауза. Но оркестр La Primavera тогда существовал уже два года, люди мне поверили...

— Это 1991 год. В России разруха, а в Германии живая валюта…

— Тогда у них не очень была хорошая ситуация, они только-только объединились, очень жаловались, что западные фээргэшные оркестры получают в разы больше. Правда, там положение исправилось довольно быстро, и я сам понимал, что это произойдет. Дело ведь было не в этом. Все-таки там бы я сидел оркестрантом, а здесь был дирижером. Повторю: пару подобных предложений было, но на них не очень реагировал, мне не хотелось уезжать отсюда.

— Но в Москву все-таки поехали учиться.

— Решение за меня приняла педагог, которая договорилась с родителями, чтобы они меня отпустили. Но труднее всего было договориться с ректором консерватории Назибом Жигановым, потому что он ненавидел, когда кто-нибудь поступал не в Казанскую консерваторию, уезжал. А тут он сам сделал мне целевое направление, похлопотал и отправил.

Кстати, потом началась катавасия в обратном порядке. Когда я приехал в Казань, очень хотел работать в консерваторской десятилетке, все-таки своя родная школа. Меня встретила директриса, которую я потом, собственно, и сменил на посту, мы вроде обговорили все, она набросала мне нагрузку, но, когда я пришел на распределение после вуза (а тогда еще было такое явление), вдруг увидел, что попал в симфонический оркестр Татарстана. Был очень удивлен, так как никогда не собирался играть в симфоническом оркестре. Тогда я пришел на комиссию, сказав, что не знаю, что произошло, но в оркестре работать не буду. Мне ответили: единственное, что для меня могут сделать, — это написать «в распоряжении министерства культуры РТ». Я ответил: «Пишите, я разберусь». Потом приехал — и мне передает мой педагог слова ректора: «Скажите вашему Абязову, что он близко к консерватории лет 10 не подойдет». И это по совершенно непонятным причинам: я никому ничего не успел сделать плохого...

Потом все выяснилось: как-то шел по улице и встретил трех педагогов, пианистов из нашей десятилетки. Рассказал им, что вот так странно получилось, работу не дали. И тут одна говорит: «Это я виновата. Мы сидели как-то в столовой, куча педагогов, и кто-то сообщил, что Рустик в этом году заканчивает консерваторию в Москве. И вдруг я сказала: вот бы хорошо его к нам директором». А сзади сидела как раз директриса. Она потом не знаю что наговорила Жиганову, и он отреагировал так, как я уже рассказал. Вот и все объяснение. Но потом мнение ректора поменялось. Именно он пригласил меня на должность директора десятилетки и очень тепло относился ко мне до конца своих дней.

Один профессор консерватории, подводя его (Михаила Плетнева) ко мне, сказал: «Знакомьтесь, это наш директор Рустем Абязов». На что Плетнев воскликнул: «Да это же Рустик — пчелка» Фото: Ирина Ерохина

«МЫ ЧУТЬ НЕ УБИЛИСЬ «НА КАРТОШКЕ». 21 СЕНТЯБРЯ — МОЙ ВТОРОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ»

— Во время учебы в Москве доводилось пересекаться с великими деятелями музыкальной культуры?

— Когда я только поступил, заканчивал обучение Михаил Плетнев. Он тоже жил в общежитии, и мы с ним играли в футбол, он очень любил этот вид спорта. Помню, когда он приехал в Казань, я уже был директором, мы его пригласили на творческую встречу с учениками, и один профессор консерватории, подводя его ко мне, сказал: «Знакомьтесь, это наш директор Рустем Абязов». На что Плетнев воскликнул: «Да это же Рустик — пчелка». Он ведь тоже учился в казанской десятилетке, а я как раз с ранних лет там играл «Пчелку» Шуберта. И играл, видимо, настолько хорошо, что меня кругом с этой пчелкой толкали на все концерты. И вот он это запомнил. 

— Какая атмосфера тогда была во время учебы?

— В Московской консерватории какого-то братства студенческого не было. В общежитии еще были какие-то группы, компании. А вот с теми, с кем учился на курсе, мы не слишком общались — приходили и расходились. Буквально с парочкой человек складывалось общение, ходили в гости друг к другу. Но в целом все держались отстраненно. И это несмотря на то, что мы сдружились на картошке.

— Музыкантов тоже отправляли на картошку? А как же беречь руки?

— Да. Мы как-то съездили и подняли Волоколамский район на первое место по сбору картошки. Тогда мы еще перевернулись на автобусе, так что 21 сентября — мой второй день рождения. Практически лобовое столкновение с грузовиком…

Много было интересных ребят. Например Михаил Шестаков — он уже много лет концертмейстер Большого симфонического оркестра. Или Дмитрий Лисс. С ним, правда, мы не на одном курсе учились, но были в одной компании. Я как-то влился в харьковскую компанию, которая была в общаге, отличные ребята, а он как раз из Харькова. Лисс — гениальный, во-первых, музыкант, во-вторых, совершенно гениальный дирижер. На сегодняшний день его Уральский симфонический оркестр я считаю лучшим.

— Лучше, например, пермского оркестра Теодора Курентзиса?

— Курентзис — шоумен, который приобрел потрясающую популярность благодаря своим этим качествам, а Лисс — это высочайшего уровня музыкант и дирижер. Мы совсем недавно вернулись с фестиваля «Безумные дни» из Екатеринбурга, и я был на его концерте. То, что творил Лисс с оркестром... дух захватывает. Причем, как он сам мне признался, играли они с листа, без репетиций. На них у него просто не было времени. Мне посчастливилось учиться с ним в один период.

Со мной учились сын Эдуарда Грача, он сейчас в Испании, а также концертмейстер Большого театра Михаил Цинман. Мы вообще играли с ним в одном квартете. С квартетом у меня был очень приятный момент, кстати. В конце второго курса начинают формировать их, а у нас на курсе были два скрипача, которые считались просто асами квартета, — Цинман и Александр Хургин, они были лауреатами уже многих конкурсов. Мы на них смотрели как на светочей квартетной игры. И вдруг ко мне подходит Саша и предлагает с ним в квартете играть. Я в этот момент, мне кажется, стал выше на целую голову. Конечно, согласился. Но не прошло и трех дней, как ко мне подошел Миша Цинман и тоже предложил играть в его квартете. Я подрос в своих глазах еще на голову. Поскольку Цинман был более ярким, я извинился перед Сашей, он все понял. И вот мы три года с Мишей отыграли. Благодаря ему я получил колоссальный опыт игры в квартете.

— В музыкальном плане что слушали тогда, будучи студентом? Было что-то модернистское?

— На самом деле было много всего, приезжали и Венский симфонический оркестр, Лондонский симфонический, многие музыканты начинали играть Шнитке. Знаете, я тогда был театралом и посетил практически все, включая «Мастера и Маргариту» на Таганке. До сих пор не могу отойти от этого. Скажем, казанский театральный круг достаточно ограниченный, мне немножко не хватает театра.

«Юбилей мы уже начали отмечать, потому что у нас и сезон юбилейный — 30-й. В ноябре 2019-го сам юбилей, а в серединочке между этим отмечу личный — 60-летие» Фото: mincult.tatarstan.ru

«НИ К ГСО, НИ К СЛАДКОВСКОМУ ПРЕТЕНЗИЙ НЕТ»

— У вас сейчас начинается пора сплошных юбилеев.

— Юбилей мы уже начали отмечать, потому что у нас и сезон юбилейный — 30-й. В ноябре 2019-го сам юбилей, а в серединочке между этим отмечу личный — 60-летие.

— А когда начинали, то ощущали, что Татарстану нужен еще один коллектив, помимо госоркестра?

— Я-то однозначно чувствовал. А поскольку был посыл и все откликнулись, значит, действительно потребность была.

Начнем с того, что камерных оркестров тогда не было в республике. Мы даже начинали с духовиками играть. То есть первый состав, который собрался, был парным классическим: две флейты, два гобоя, две валторны, литавры. Но духовиков надолго не хватило. Они все занятые люди, востребованные, играют во многих коллективах. Просто играть для души, поскольку денег никто не платил, им было неинтересно, поэтому недели через две оркестр стал струнным, но с добавлением клавиш. Так, собственно, и сохранилось до сих пор.

— Какие цели стояли перед La Primavera тогда и какие стоят сейчас?

— Играть много хорошей музыки! Никаких других целей нет. Их в принципе не могло быть. Залов тогда было не так много, например актовый зал, который был раньше вместо нынешнего ГБКЗ. Нам тогда консерватория начала давать бесплатно свой зал, чтобы мы там выступали. Ребятам я так и сказал: «Будем билеты продавать, что-то соберется, буду раздавать. Других денег нет». Конечно, это были копейки, но мы достаточно быстро получили признание, народ начал ходить. А потом мы стали камерным оркестром Казанского университета.

— Как это получилось?

— Ко мне обратился проректор КГУ Михаил Теплов: он много ездил за границу тогда и видел, что во всех вузах есть свой симфонический оркестр. «Может быть, и нам создать?» — предложил он. Я поинтересовался, из кого он хочет сделать такой оркестр, он ответил, что из студентов. Тогда я объяснил, что у некоторых студентов, возможно, и есть по три-четыре класса музыкальной школы, но у них есть учеба и в вузе. «Так для чего вам оркестр — занять досуг студентов или атмосферу соответствующую создать?» — спросил я. Если последнее, тогда нужен профессиональный оркестр и такой уже есть — La Primavera. И 12 июня 1990 года состоялся первый концерт в университете. Это был только статус, разумеется, никаких денег нам почти не платили, поэтому каждому приходилось еще где-то трудиться — в симфоническом оркестре ли, в оперном театре ли. А в наш оркестр приходили три раза в неделю, как... Вот это нельзя назвать хобби, потому что мы профессионально играли, ездили по России, ездили за границу.

Но отсутствие нормального материального обеспечения сыграло очень негативную роль в дальнейшем, потому что, когда наконец-то нам дали в январе 1996 года статус муниципального оркестра, людям надо было решать — то ли они остаются в коллективах, где уже работают, то ли уходят в La Primavera. Тогда 50 процентов музыкантов ушли от нас, это был первый кризис оркестра.

Второй кризис возник, когда Госоркестру дали большой грант и, естественно, все туда потянулись. В течение двух лет потом мой состав часто обновлялся, обновился процентов на 50. Это, с одной стороны, очень болезненный процесс, потому что даже одного человека в камерном оркестре потерять болезненно, ведь в таком небольшом коллективе микроклимат имеет большое значение. Когда кто-то уходит, сложно найти замену. А когда половина состава тебя покидает — еще сложнее. С другой стороны, свежая кровь, горящие глаза — это плюсы ротации.

— Вы даже как-то сами написали заявление об уходе из оркестра…

— Да, но это связано только с НКЦ. Это, естественно, никак не было связано ни с ГСО РТ, ни с другими причинами. Просто в этой сложной ситуации руководство НКЦ пошло на еще бóльшие ужесточения. У нас была договоренность с директором, и она работала на протяжении всех лет, что мы выполняем все обязательства, которые на нас налагает НКЦ, но в свободное время ведем свою концертную деятельность. И если она приносит какие-то доходы, то я их распределяю между музыкантами в качестве дополнительного материального стимула или пускаю на необходимые оркестру приобретения. Все шло нормально, но именно в тот момент, когда у нас и так резко зарплаты стали ниже, чем у ГСО, а потом и у оперного театра заработки возросли, да и у многих республиканских коллективов, городские же все оказались в очень невыгодном положении… И в НКЦ сказали: «Нет, надо, чтобы все деньги проходили через нас». А они, мол, нас будут обеспечивать всем необходимым, потому что мы их структурное подразделение и все, что мы зарабатываем, должны вкладывать в общую копилку. Но знал, что так не будет и я потеряю последнюю возможность стимулирования музыкантов. Знал, что все деньги из этой общей копилки пойдут в ансамбль «Казань».  

— Сейчас есть проблемы с кадрами, продолжают музыканты уходить в ГСО РТ?

— Ну это ведь не ГСО переманивает. Жизнь заставляет людей уходить туда, где больше платят. Это нормальное явление. Ни к ГСО, ни к Сладковскому претензий нет.

Другое дело, что, наверное, город тоже мог бы серьезно поддержать свои коллективы. Зато благодаря встрече с президентом, которая состоялась 9 апреля 2012 года, очень многое поменялось. У нас повысились зарплаты, они стали стабильными. У меня сейчас нет такой миграции.

— Как произошла эта встреча?

— В тот момент, когда я понял, что либо оркестр надо расформировывать, либо что-то предпринимать, я обратился к тогдашнему министру культуры Татарстана Айрату Сибагатуллину, чтобы тот поспособствовал нашей встрече с Миннихановым.

Я объяснил президенту всю ситуацию. Он вдвое увеличил фонд оплаты труда, выделил 12 миллионов рублей на покупку музыкальных инструментов. Ну и я попросился под «крыло республики», на что Рустам Нургалиевич заметил, что у столицы Татарстана должен быть такой оркестр. И мы остались муниципальным, хотя жизнь поменялась. Оркестр стал автономным учреждением культуры, город выделил нам отдельное помещение, нашел деньги на его ремонт, но въехать туда мы долго не могли, поскольку не было ни стульев, ни пультов, ни иного оборудования. Большое спасибо мэру Казани Ильсуру Раисовичу Метшину, если бы не его личное участие, этот вопрос мог бы совсем затянуться.

— То есть все финансовые вопросы сейчас для вас решены?

— Нет, конечно. К примеру, сейчас нам не дают ни копейки на осуществление нашей творческой деятельности. И это плохо. Какие-то концерты мы можем провести на хозрасчете, но серьезные проекты делаем, к сожалению, не благодаря, а вопреки. Своих заработанных на это не хватает. Приходится иногда влезать в долги. Сложный процесс. Президенту республики я написал соответствующее письмо и в городе пытаюсь решить эти проблемы. Пока безрезультатно. Согласитесь, трудно себе представить, чтобы театру не давали денег на новые постановки, музыкальным коллективам — на создание новых программ, на осуществление гастрольной деятельности, на приглашение солистов (а они сейчас очень дорогостоящие) и тому подобное. А нам не дают. Как же можно рассчитывать на серьезную работу?

«Уверен, что даже наш замечательный оперный театр, постоянно гастролирующий за рубежом, не может этим заработать на осуществление новых постановок»Фото: Ирина Ерохина

«МНЕ ПРИШЛОСЬ ВЗЯТЬ НА СВОЕ ИМЯ БОЛЬШОЙ КРЕДИТ И КУПИТЬ ОРКЕСТРУ АВИАБИЛЕТЫ»

— Может быть, как труппа оперного, надо гастролировать за границей по полгода, тем самым зарабатывая необходимые средства?

— Во-первых, уверен, что даже наш замечательный оперный театр, постоянно гастролирующий за рубежом, не может этим заработать на осуществление новых постановок. Во-вторых, на любые гастроли оркестр должен еще приехать, даже если принимающая сторона берет на себя основные расходы. Нам нужно купить более 25 билетов с учетом провоза крупногабаритных инструментов: виолончелей и контрабасов. Раньше, при Камиле Исхакове, нам транспортные расходы оплачивали, а в последние годы город перестал выделять на это деньги. Вообще. В июне мы должны были ехать в Германию и Францию, мне пришлось взять на свое имя большой кредит и купить оркестру авиабилеты. Не мог же я допустить, чтобы гастроли сорвались. Нас тогда вообще перестанут куда-либо приглашать. Ну и потом, чтобы постоянно гастролировать за рубежом, нужно попасть в обойму какой-нибудь серьезной западной продюсерской компании, чего нам пока не удается сделать.

— Как ваш оркестр воспринимают на Западе?

— И за рубежом, и в России нам говорят примерно одно и то же — что редко встречаются оркестры подобного уровня. Есть хорошие оркестры, но многие из них работают «крупным помолом». Им некогда подолгу репетировать программы. Я не пытаюсь сказать, что мы там лучше «Виртуозов Москвы» или башметовского. Это совершенно разные оркестры. Я и не стремлюсь быть на кого-то похожим. Но мы очень хороший оркестр. У меня был замечательный самый первый состав, но с точки зрения качества исполнения сегодняшний оркестр превосходит все этапы, через которые мы прошли.

— Но то, что ГСО РТ получил такую финансовую поддержку и укрепился, La Primavera пошло на пользу?

— ГСО сейчас выступает на очень высоком уровне, конкурировать с ними трудно. Помимо их профессионализма, есть финансовая составляющая. Она не оставляет никаких просторов для конкуренции, поэтому мы и не стремимся к этому. Мы делаем свое дело. У нас свой репертуар, свое направление, своя публика.

— Многие жалуются, что и вы, и Сладковский не так часто играете произведения татарских композиторов.

— У Александра Сладковского есть фестиваль «Мирас», на котором звучат только произведения композиторов Татарстана. Мой оркестр тоже очень трудно обвинить в невнимании к музыке нашей республики. Думаю, это могут делать только те, кто невнимательно следит за нашим творчеством.

Плюс ко всему прошлой осенью — 1 октября 2017 года — оркестр La Primavera объявил открытый всероссийский конкурс композиторов на лучшие произведения для камерного оркестра. Мы назначили премии, я не ожидал такого отклика и интереса. К 1 августа получили 75 произведений из 8 стран и 32 городов. Сначала все произведения прослушали наши музыканты. По часу в день выделяли на это. Определили 20 произведений и отдали их на суд жюри во главе со мной. И мы выбирали победителей, пару произведений оставили для исполнения на гала-концерте, который состоится 26 октября. Среди них есть два представителя Казани: Лебедева и Шатрова.

— Ну это же капля в море…

— У меня предложение к тем, кто говорит, что мало звучат татарские композиторы: давайте сделаем концерт татарской музыки с условием, что они возьмут на себя организационные расходы. Посмотрим, сколько публики на него придет и окупится ли мероприятие.

При всем уважении к татарской музыке, а я считаю некоторые произведения жемчужинами, например балет «Шурале» Фарида Яруллина, некоторые произведения Яхина... тем не менее развитие татарской музыки отстает от развития мирового музыкального искусства примерно на 900 лет. Если недавно отмечалось тысячелетие музыки, то профессиональная татарская музыкальная культура начала развиваться в начале XX века. Это при том, что в первой половине XX века наши композиторы были лишены достойного образования. Вот Фарид Яруллин получил хорошее образование как студент Московской консерватории. Тем не менее, если бы не Власов и Фере, которые окончательно сформировали и оркестровали балет «Шурале», я думаю, мы бы сейчас и не вспоминали про Яруллина. У него замечательный материал, но композитор не успел сделать оркестровки, да и в клавире это был совсем другой балет.

Светоч татарской музыки Салих Сайдашев — мелодист от Бога, но образования ему явно не хватало. Музыку в том виде, в котором он сочинил, сейчас играть нельзя, ее нужно серьезно аранжировать.

Безусловно, развитие татарской музыки пока не достигло того уровня, когда это вызывает всеобщий интерес, как бы нам этого ни хотелось и что бы на этот счет ни говорили. Для того чтобы этот интерес возник, нужна серьезная деятельность самих композиторов. Чем выше будет средний уровень композиторской школы, тем больше шансов, что возникнет фигура, которая поднимет национальную музыку на общечеловеческий уровень. Но пока многие очень инертны. Есть отдельно взятые композиторы, много работающие, но этого недостаточно. Должна быстрыми темпами нарастать критическая масса композиторского мастерства. Так было во всех странах. Григ же не появился на пустом месте!

— И все-таки кто, на ваш взгляд, лучшие татарские композиторы в истории?

— Как я уже говорил, это Фарид Яруллин. Я очень много работал с его музыкой. На мой взгляд, пока недооценен Назиб Жиганов. А ведь он крупнейший симфонист, причем не только в татарской музыке! Как бы кто к нему ни относился. Рустем Яхин — это наш лирик. Не будем говорить о том, что он человек из XIX века, но музыка очень красивая, она хорошо слушается. С его музыкой тоже много работал. А дальше многие наши композиторы находятся для меня примерно на одном уровне.

«В ОДНОМ ЗАЛЕ ЗА СЕЗОН 18 РАЗ ИСПОЛНЯЛИСЬ «ВРЕМЕНА ГОДА» ВИВАЛЬДИ. ТОЛЬКО ПОТОМ МНЕ РАССКАЗАЛИ, ЧТО ЭТО РАССЧИТАНО НА ТУРИСТОВ»

— Меняются вкусы и предпочтения публики, по-вашему? Скажем, начинали вы в 90-е, когда, кажется, людям особо не до высокой культуры было. Тогда «Ласковый май» стадионы собирал…

— Мы не собираем стадионы, потому что у людей до сих пор в головах «Ласковый май». Мы начинали с барочной музыки: Бах, Вивальди, Гендель. То, что можно сыграть нашим составом. У камерного струнного оркестра очень ограниченный репертуар. Можно добавить парный духовой состав, тогда можно играть Моцарта, Бетховена, Гайдна. А просто для струнного состава очень мало написано музыки. Почему у нас большое количество аранжировок? Когда мы почти все переиграли, встал вопрос, что делать дальше. Повторять шлягеры, которые можно насвистеть или напеть вместе с оркестром? Это привлекает публику. А вот играть то, что люди не привыкли слушать, очень непросто. Помню, как мы решили сделать концерт из произведений Шнитке. Притом что у нас всегда были аншлаги, пришло ползала. И даже самые заветные наши поклонники не оценили нашего устремления. Постепенно мы стали Шнитке включать в наши программы. И уже через пару сезонов ситуация кардинально поменялась.

 — А сама публика воздействует на вас? Ее предпочтения.

— Конечно. Я, правда, не всегда на это реагирую при выборе программы, но реакция публики мне очень интересна. По ней я сужу, насколько был прав или не прав в выборе того или иного произведения. Если делать только то, что нравится зрителю, это означает остановиться в развитии. Вкусы очень консервативны. В афише появляется фамилия Шостакович (а это признанный классик!), народ уходит.

Мне как-то довелось дирижировать лондонским камерным оркестром в очень хорошем зале на Трафальгарской площади, где один из лучших камерных оркестров — Академия Святого Мартина — дает концерты. Так в этом зале за сезон 18 раз исполнялись «Времена года» Вивальди. Да, это самое исполняемое сочинение в мире. Но чтобы столько раз в одном зале… Потом мне рассказали, что это все рассчитано на туристов.

— Вы авторитарный руководитель?

— В последнее время я все меньше становлюсь авторитарным. Раньше гнул свою линию, а сейчас все чаще прислушиваюсь к предложениям музыкантов. Сравниваем и то, что предлагаю я, и то, что музыканты. Лучший вариант оставляем.

— А если человек захочет покинуть оркестр? 

— Я не удерживаю никогда. Если человек подходит и говорит, что его пригласили в оперный театр или в симфонический оркестр, я тут же подписываю заявление. Даже не пытаюсь уговаривать. Если человек принял решение, даже если я каким-то способом уговорю, у него все равно в мозгу уже сидит желание поменять место работы. На новом месте он получит чуть больше денег. С этим аргументом трудно спорить. Хотя в нашем оркестре можно раскрыться гораздо больше. В камерном оркестре каждый практически солист. А попробуй вычленить скрипку из группы в 20 человек?..

«Ты каждый день должен быть в форме. Если ты проявишь слабость или незнание материала, отношение к тебе поменяется» Фото: Ирина Ерохина

— Что самое сложное в руководстве оркестром?

— Ты каждый день должен быть в форме. Если ты проявишь слабость или незнание материала, отношение к тебе поменяется. Пусть сегодня это и не так сташно, но если все сложить в несколько этапов, то потом будет тяжело управлять оркестром.

У нас же музыканты не могут поменять дирижера, в отличие от западных стран, поэтому им приходится приходить и играть за зарплату, не получая при этом удовольствия. На мой взгляд, музыканты должны выкладываться на работе из-за уважения к руководителю, а не из-за боязни.   

— Понятно, что музыка отнимает у вас много времени, но чем вы любите заниматься помимо этого? 

— Я люблю баню. У меня есть загородный дом, там приятно находиться. Зимой туда моих девушек — жену и дочку — не затащишь. Зато сын у меня стал любителем, мы с ним каждые выходные едем в баню. Если мне не удается съездить, то возникает полное ощущение, что уик-энда не было. Это хороший способ еще и пообщаться с сыном.