Владимир Путин – Оливеру Стоуну: «В последнее время что ни происходит – все мы виноваты»

Владимир Путин ответил на вопросы американского кинорежиссера, сценариста и продюсера Оливера Стоуна Фото: kremlin.ru

НЕЗДОРОВАЯ КУЛЬТУРА

— Итак. Я брал интервью у господина Виктора Медведчука. Это было в Монте-Карло, он очень интересное интервью дал, он там поделился своим мнением об Украине. Я полагаю, Вы с ним близки?

— Я бы не сказал, что очень близки, но мы знакомы хорошо. Он был руководителем Администрации президента Кучмы, и тогда, в том качестве, попросил меня поучаствовать в крещении его дочери. В нашей православной традиции отказываться нельзя.

— Отказаться нельзя? А я думал, что это было большой честью для вас — стать крестным отцом его дочери.

— Быть крестным отцом всегда большая честь.

— А скольким детям вы являетесь крестным отцом?

— Я не буду называть число, но несколько человек.

— Это 100? 300?

— Нет, нет, ну что вы, конечно нет. Единицы.

— В таком случае я попросил бы Вас стать крвстным отцом моей дочери.

— Она хочет быть православной?

— Мы сделаем ее.

— Но надо ее спросить.

— Если только она будет состоять в церкви.

— Конечно. Сколько ей лет?

— 22 года.

— Она имеет отношение к какой-то конфессии?

— Да, она верующая, воспитана в христианской традиции.

— Понятно.

— Вы знаете, молодые люди в Америке сейчас немного другие порой.

— Молодые люди везде другие.

— Да, они в некотором смысле испорчены.

— Как сказать. Старшее поколение всегда так говорит о молодом поколении.

— Да, я знаю. Это правда. То, что происходит в американской культуре сейчас, это очень странно.

— А есть американская культура?

— Как вы знаете, я всегда был бунтовщиком и по-прежнему им являюсь. Должен сказать, что шокирован тем, как мыслит молодое поколение. Они очень многое принимают как должное. Мышление, парадигма, очень много комментариев на телевидении — всё посвящено гендеру, полу. Люди постоянно сейчас идентифицируют себя по-разному в социальных сетях: «я — тот», «я — тот», «я — трансгендер» или «цисгендер» — и непонятно вообще, что происходит. Очень много сейчас на этом зациклено.

— Слишком хорошо живут. Нечем заниматься.

— Но это нездоровая культура.

— Да.

— Несколько лет назад, когда мы с вами говорили о гомосексуальности, вы сказали, что в России это не пропагандируется.

— Не совсем так. У нас принят закон, запрещающий пропаганду среди несовершеннолетних.

— Да, об этом я говорю. Я полагаю, что это разумный закон.

— Это направлено на то, чтобы дать возможность человеку достичь зрелости и потом самому принимать решение о том, кто он такой, как он хочет жить. И после этого нет никаких ограничений.

Владимир Путин Фото: kremlin.ru

МЕДВЕДЧУК, БАНДЕРОВЦЫ, УКРАИНА

— Господином Медведчуком был предложен план относительно того, каким образом можно было бы разрешить напряжённость между востоком и западом на Украине. Вам известно об этом плане?

— Я скажу честно, мы не так часто с ним общаемся. У него больше свободного времени, чем у меня. Но время от времени мы встречаемся, особенно в связи с его работой в направлении освобождения удерживаемых лиц. Он посвящает этому много времени.

Он говорил мне что-то и о своих планах, касающихся Донбасса. Но я не знаю его деталей. Во всяком случае, мне кажется абсолютно правильным, что он призывает вести прямой диалог с людьми, которые живут в Донбассе. Потому что нет ни одного примера в новейшей истории, когда были бы урегулированы кризисные ситуации без прямого контакта между конфликтующими сторонами.

Так, как он говорит, он считает необходимым полностью выполнить минские соглашения, с чем я тоже не могу не согласиться. Поэтому эти элементы его предложений мне, конечно, известны. Он об этом говорит публично, я с этим согласен.

— У них новый президент теперь. Что-то на Украине изменилось или по-прежнему все так, как было?

— Пока нет. Ведь то голосование, которое прошло, было явно протестным голосованием. Достаточно много людей вновь избранного президента поддержали в центральных районах Украины, на востоке, на юге. А это все люди, которые действительно искренне стремятся и желают, во всяком случае, урегулирования. Поэтому и вновь избранный президент господин Зеленский в ходе избирательной кампании постоянно говорил о том, что готов сделать всё для урегулирования этой кризисной ситуации. Но буквально вчера, будучи, по-моему, в Париже, он вдруг заявил, что не считает возможным вести переговоры, как он сказал, с сепаратистами. Это явно противоречит тому, что он говорил в ходе избирательной кампании.

— То есть никаких изменений?

— На сегодняшний день пока, к сожалению, нет.

— Я помню, что вы говорили об Украине, о России. Как вы считаете, есть ли какие-то причины, объясняющие эту ненависть на Украине по отношению к России?

— Вы знаете, отношения на сегодняшний день непростые, это спровоцировано вот этими тяжелыми событиями, связанными с госпереворотом. И вторая часть этой истории — это пропаганда действующих властей на сегодняшней Украине, которые выставляют Россию виновницей всех последовавших за этим трагических событий.

— В исторической перспективе вы можете себе представить, чтобы две эти страны — Украина и Россия — вновь сошлись вместе?

— Я думаю, что это неизбежно. Во всяком случае, неизбежно строительство нормальных, дружеских, я бы даже сказал, более чем дружеских, союзнических отношений.

— Господин Медведчук мог бы сыграть хорошую роль связного лица.

— Думаю, да. Но у нас во многом разные позиции, разные точки зрения. Ведь господин Медведчук родился в семье человека, который был осужден во времена Советского Союза за, как говорили, националистическую деятельность. Он же родился в Сибири, где его семья, отец находились, по сути, что называется, в изгнании.

— А какова связь?

— Связь между чем и чем?

— Этой историей и моим вопросом.

— Связь заключается в том, что у него свои представления об Украине, об украинском народе. Я, например, считаю, что русские и украинцы — это вообще один народ.

— Две нации, но один народ.

— По сути, это одна нация.

— Одна нация?

— Конечно. Смотрите, ведь когда эти земли, которые являются ядром Украины, присоединялись к России, это всего три области были: Киев, Киевская область, северные области и южные. Никто не считал себя чем-то другим, кроме как русскими. Потому что в основе лежало что? Религиозная принадлежность. Все были православными и называли себя русскими. И они не хотели быть частью католического мира, куда их «подтаскивала» Польша.

Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что со временем идентичность этой части России как-то определилась, и люди имеют на это право. Это позднее начало использоваться для раскачки самой Российской империи. Но в основе своей и по истории, и по той же религии, по огромному количеству связей, причём близких родственных связей, — это, по сути, один мир, по традициям, очень многому.

Но при этом если часть людей, значительная часть, которые проживают на Украине сегодня, считают, что они должны подчеркивать свою идентичность, бороться за это, у нас, в России, никто против этого ничего не имеет, и я тоже. Но просто мы, имея в виду, что у нас много общего, можем использовать это как конкурентные преимущества при определенных интеграционных процессах, это совершенно очевидный факт. Но сегодняшние власти этого явно не хотят. Но я думаю, что здравый смысл восторжествует в конце концов. И в конечном итоге все-таки мы придём к состоянию, о котором я сказал: сближение неизбежно.

— Я думаю, что господин Медведчук не согласился бы. Он сказал бы, что две нации.

— Он с этим и не соглашается. Я и говорю.

— Я говорю, он с этим не согласен.

— Да, конечно. Я и говорю, что у нас в некоторых вещах, причем существенных, разные позиции. Но в то же время он выступает за то, чтобы были налажены хорошие отношения с Россией, чтобы мы использовали эти конкурентные преимущества в экономике. Он показывает, как на сегодняшний день разрушена экономика Украины в связи с тем, что она потеряла российский рынок и потеряла самое главное — кооперацию в промышленности. Промышленные товары Украины на западных рынках никому не нужны. Да и сельхозпроизводство — тоже ограниченное количество товаров, которые покупают. Круглый лес нужен, но скоро леса вообще на Украине не останется. Это же не сибирские просторы.

Скажем, в Европе часто связывают некоторые шаги навстречу Украине, до недавнего времени, во всяком случае, с тем, чтобы, например, так они разрешили поставку круглого леса. Это только один пример. На самом деле их гораздо больше.

— Кто-то мне сегодня сказал, что партия господина Медведчука набирает 12 процентов по опросам. Иными словами, он набирает сторонников.

— Если так, хорошо. Я, честно говоря, этого не знаю. Но если так, это хорошо.

Если так, то это мы можем только приветствовать именно в силу того, что он и его партнеры по партии выступают за восстановление отношений с Россией. Разве мы можем этого не приветствовать? Конечно, мы приветствуем. Я знаю его уже давно, он человек слова. Если он что-то говорит, он это делает.

— Он очень мужественный человек. Он все время находится под угрозой, но при этом он выстоял и остается в стране, никуда не уезжает.

— Да, правда, потому что у него есть убеждения.

Вот я говорил про то, что его отец был украинским националистом, был осужден советским судом за это. Но основатели, многие из основателей украинского национализма, как это ни странно звучит, выступали за хорошие отношения с Россией, потому что говорили, что нужно иметь добрые отношения, чтобы обеспечить хорошее развитие самой страны, Украины.

— А когда это было?

— Это было в XIX веке.

Они выступали за независимость Украины, но при этом говорили о том, что Украина при этом должна сохранить добрые, хорошие отношения с Россией. Примерно таких же мыслей придерживается и господин Медведчук. У него есть убеждения, в этом все дело. Я, допустим, могу с чем-то не соглашаться, но это не может не вызывать уважения.

— Когда я слышу слова «украинский национализм», я сразу же чувствую обеспокоенность, потому что я сразу думаю о Бандере и о других.

— И я тоже.

— Украинский национализм опасен.

— Вообще национализм — это признак ограниченности. Но я не хочу обидеть Виктора Владимировича Медведчука.

— Это слова.

— Да, но, во всяком случае, он относится к такой категории людей, которая выступает за независимость, за укрепление независимой Украины, но в то же время считает, что этого эффективнее добиваться путём развития сотрудничества с Россией. И я думаю, что он в значительной степени прав.

— Да, совершенно ясно. Вы говорили о coup d’Etat [государственном перевороте]. Проводились дополнительные исследования. Исследования показали, что были снайперы, стрелки на майдане. Криминалистическая экспертиза изучила угол стрельбы, тела протестующих. И тогда расследование почти не проводилось. Но говорят, что были стрелки из Грузии. Вы что-то слышали еще с российской стороны?

— Нет. Я знаю о том, о чем вы сказали. Знаю о том, что действовавшие тогда власти во главе с президентом Януковичем не использовали армию и не были заинтересованы в том, чтобы давать хоть какой-то повод для действий силового характера со стороны оппозиции. И, как мне неоднократно говорил господин Янукович, у него даже в голове не укладывалось применить силу и вооруженные силы против гражданского населения, даже против тех людей, которые уже взяли в руки оружие. Я полностью исключаю, что это он мог сделать. А вот те, кто искал повод для госпереворота, — те, конечно, вполне могли.

— Вы говорили мне о телефонном разговоре с президентом Обамой о том, что вы договорились, что не будет никакой стрельбы, и что он обещал вам, что он добьется этого.

— Вы знаете, Обама уже не президент, но тем не менее есть определенные вещи, о которых мы публично не говорим. Во всяком случае, могу так сказать, что наши договоренности, которые были достигнуты в этом телефонном разговоре, с американской стороны не были исполнены. Я бы на этом ограничился, не стал бы в детали вдаваться.

Оливер Стоун Фото: kremlin.ru

«ЭТО ЧУШЬ СОБАЧЬЯ»

— В последнее время Россию постоянно обвиняют во вмешательстве в выборы в 2016 году. Насколько я знаю, никаких доказательств нет, они так и не были продемонстрированы. Но в Штатах сейчас есть даже расследование о вмешательстве Украины в выборы. Это какая-то очень непонятная ситуация, оказывается, Порошенко вроде как выступал против Трампа и за Клинтон.

— Да, здесь секрета никакого нет.

— Вы думаете, было вмешательство со стороны Украины?

— Я не думаю, что это можно трактовать как вмешательство со стороны украинского государства. Но точно совершенно, что украинские олигархи передавали деньги оппонентам Трампа. Делали они это самостоятельно либо с ведома властей — я не знаю.

— Они давали какую-то информацию для кампании Клинтон?

— Я не знаю этого. Честно говорю. Не буду говорить того, чего не знаю. У меня своих проблем хватает. Они исходили из того, что госпожа Клинтон победит, и все делали для того, чтобы продемонстрировать свою лояльность будущим американским властям. Здесь ничего такого особенного нет. Пытались создать уже благоприятное о себе мнение у будущего президента. Поэтому они позволяли себе нелицеприятные выражения в отношении Трампа, всячески поддерживая демократов. Здесь секрета никакого нет, они почти публично действовали.

— Вы не хотите больше вдаваться в детали? У вас больше нет информации?

— Вы знаете, это было бы с моей стороны некорректно. Если бы я сейчас сказал что-то более конкретное, я должен был бы положить на стол какие-то документы, бумаги.

— Да, но вы понимаете, что это имело бы и колоссальные последствия, потому что господин Трамп был бы вам очень признателен.

— Я и тогда не вмешивался, и сейчас не хочу вмешиваться, и в будущем не собираюсь вмешиваться.

— Это благородный мотив. Но, к сожалению, за последние два года мир стал куда худшим местом. Постоянно бросаются обвинения в лицо, используются грязные правила игры.

— Вообще без правил, бои без правил.

— У вас есть правило, вы говорите: никакого вмешательства.

— У меня есть принципы.

— Да, но я так понимаю, что на этих принципах основаны правила.

— Ну хорошо, да.

— То есть вы сейчас ведете борьбу, и одна ваша рука связана за спиной.

— Почему? Вот этими принципами, что ли?

— Да. Если бы вы знали что-то о выборах, это могло бы, например, изменить равновесие в какую-то сторону очень сильно.

— Я думаю, что это просто нереалистично. Я уже много раз по этому поводу говорил.

— Что нереалистично?

— Менять что-то. Если вы опять хотите вернуться к выборам в США. Слушайте, это огромная страна, огромный народ со своими собственными проблемами, со своими представлениями о том, что такое хорошо, что такое плохо, с пониманием того, что для среднего класса за предыдущие несколько лет, десять лет, допустим, при огромном росте благосостояния правящего класса и богатых людей для среднего класса ничего не поменялось в лучшую сторону. И именно это обстоятельство поняли те, кто вел предвыборную кампанию господина Трампа, и он сам понял, и он отработал на этой площадке.

И какие бы наши блогеры, я не знаю, кто там работает в интернете, как бы ни высказывали свою точку зрения по поводу ситуации в США, это не могло сыграть ключевой решающей роли, это чушь собачья.

Но наши симпатии были на его стороне, потому что он говорил о том, что хочет восстановить нормальные отношения с Россией. Чего здесь плохого? И конечно, мы не могли не приветствовать такой позиции.

— Например, кампания Клинтон собирала всевозможную информацию, вот это «Досье Стила». Затем они собирали поддержку со стороны спецслужб. Джеймс Коми, Джон Бреннан, Джеймс Клеппер — все они, казалось бы, были вовлечены.

— В их руках был административный ресурс, здесь ничего такого нет. Они использовали этот административный ресурс. Он всегда дает преимущество в таких странах, как США, некоторых странах Западной Европы, где-то в среднем два процента как минимум.

— Два процента?

— Да. Это мнение экспертов о том, что те, кто обладают административным ресурсом, у них всегда есть фора в два процента.

Можно по-разному оценивать. Некоторые эксперты считают, что в разных странах по-разному, но в таких странах, как США, некоторых странах Европы по два процента. Это эксперты, они могут ошибаться.

— Я слышал об одном проценте. Мне кажется, что вообще двенадцать может быть.

— Может быть, смотря как использовать.

— Но вы не опровергаете это? Вы не опровергаете то, что, возможно, в самом деле была попытка помешать Дональду Трампу стать президентом, провести своеобразный «мягкий» государственный переворот.

— В США?

— Да.

— Так это до сих пор происходит.

— Государственный переворот планируется людьми, у которых есть власть.

— Нет, я не это имею в виду. Я имею в виду неуважение к решению избирателей. Это, по-моему, впервые произошло в истории Штатов.

— Что впервые произошло?

— Произошла впервые ситуация, при которой проигравшая сторона не хочет признавать своего поражения и не уважает в этой связи выбор избирателей.

— Не соглашусь. Я бы сказал, что такое уже происходило, например, в 2000 году, когда республиканцы потерпели поражение, в частности потеряли Флориду. Но они отказались признать это и в итоге провели своеобразный «мягкий» государственный переворот и Буша привели к власти.

— Но это все-таки было решение суда, насколько я помню.

— Это было немножко не так. Там было голосование, и начались своеобразные беспорядки. Республиканские избиратели бросились на участки в Майами в одном из округов и помешали проведению голосования. Это, конечно, было не как русская революция, но тем не менее это такое серьёзное событие. И это изменило динамику, я помню. И затем уже это было передано на рассмотрение в Верховный суд.

В январе 2017 года, практически накануне инаугурации президента Трампа, разведывательные агентства опубликовали информацию, которая фактически говорила о том, что они подозревают Трампа в сговоре с Россией, и тогда у коллегии выборщиков ещё была возможность обратить вспять решение и убрать господина Трампа с его поста, что фактически было бы равносильно перевороту.

— Это называется бессовестное, в данном случае, использование административного ресурса.

— Похоже, что это случается куда чаще, нежели мы знаем о том.

Фото: kremlin.ru

«НАДО ПРОСТО ДОГОВАРИВАТЬСЯ, КАК НАМ ЖИТЬ В СОВРЕМЕННОМ ВЫСОКОТЕХНОЛОГИЧНОМ МИРЕ»

— Я не видел вас с тех пор, как произошли события в Керченском проливе. Какие-то комментарии по этому вопросу у вас будут?

— У меня нет, мы уже много раз об этом сказали. Бывший президент господин Порошенко устроил эту провокацию специально в ходе предвыборной кампании. Он знал, что его на востоке, на юге страны не поддержат избиратели. Он использовал эту провокацию для нагнетания обстановки, а потом введения там особого положения. У меня есть основания полагать, что он хотел вообще ввести особое положение по всей стране, а может быть, отложить выборы в этой связи. В общем, хотелось во что бы то ни стало удержать власть, и он искал любые средства для того, чтобы эту идею реализовать. Элемент агонии правящего режима.

Сейчас, недавно, по-моему, новый начальник генерального штаба украинской армии сделал заявление, согласно которому все это примерно так и трактуется, может быть, в более мягких выражениях.

— Кто это был?

— Начальник генерального штаба украинской армии.

— Но за Порошенко стояла тень Соединенных Штатов, они знали, что он делает, и поддерживали его.

— Конечно.

— Они поддерживали эту стратегию нагнетания напряженности, и это меня очень беспокоит, потому что это может произойти во многих местах. Я, мне кажется, в понедельник читал о том, что российские самолёты Су-57 сопровождали, кажется, бомбардировщик Б-52.

— Су-57 у нас только сейчас поступает на вооружение, это самолеты пятого поколения, а речь шла о Су-27.

— Вам кажется это нормальным?

— В принципе, это печально, может быть, но это обычная практика. Американские самолеты не заходили в наше воздушное пространство, а наши самолёты не совершали опасных маневров.

Но вообще-то это не очень хорошо. Посмотрите, где находится Балтийское море или Черное море и где находятся Соединенные Штаты. Не мы прилетели к американским границам, а американские самолёеты прилетели к нашим границам. Лучше бы, конечно, такие практики прекратить.

— В русле этой же стратегии нагнетания напряженности. На прошлой неделе я читал заметку в «Нью-Йорк Таймс», где говорилось, что, прежде чем уйти со своих постов, администрация Обамы поместила какое-то устройство ведения кибервойны в российскую инфраструктуру. Это было в январе 2017 года.

— Об этом практически чуть ли не вслух говорится. Говорилось о том, что Россия будет наказана за вмешательство в предвыборную кампанию. Поэтому здесь ничего необычного, неожиданного для нас нет. Надо внимательно за этим следить. Это первое.

И второе. На мой взгляд, надо просто договариваться, как нам жить в современном высокотехнологичном мире, выработать какие-то единые правила и способы контроля за поведением друг друга. Мы неоднократно предлагали провести переговоры на эту тему и прийти к каким-то соглашениям, обязывающим соглашениям.

— Продолжая, опять же, говорить об этой стратегии нагнетания напряженности, как на Россию влияет конфронтация между США и Ираном?

— Нас это очень беспокоит. Потому что вблизи наших границ это происходит. Это может дестабилизировать ситуацию вокруг Ирана, затронуть некоторые страны, с которыми у нас очень тесные, близкие отношения, вызвать дополнительные волны беженцев в большом количестве, может нанести существенный ущерб мировой экономике и мировой энергетике. Все это не может не беспокоить. Поэтому мы приветствовали бы любое движение вперед навстречу друг другу между США и Ираном. Простое нагнетание обстановки никому на пользу не пойдёт. Мне кажется, и самим Соединенным Штатам. Это только на первый взгляд будут одни плюсы, но будут и минусы. Надо посчитать, сколько плюсов, сколько минусов.

— Страшно.

— Нет, не страшно.

— Кажется, что вы в куда худшем настроении, нежели когда мы в прошлый раз с вами говорили?

— В прошлый раз не было такой ситуации вокруг Ирана. В прошлый раз никто не говорил, что кто-то залез в наши энергетические и другие сети. В прошлый раз ситуация все-таки развивалась положительно.

— То есть сейчас ситуация хуже?

— Смотрите, Северная Корея тоже немножко откатилась назад, торговые войны разворачиваются.

— Венесуэла.

— Венесуэла тоже. То есть ситуация, к сожалению, лучше не стала, поэтому радоваться особенно нечему.

С другой стороны, мы чувствуем себя спокойно, уверенно. У нас проблем нет.

«Я НЕ УСТАЛ»

— Вы оптимист и всегда им были.

— Точно.

— И вы миротворец.

— Абсолютно точно.

— Конечно, нужно объединяться с США, с китайцами, с иранцами.

— Только не говорите, что мы в этом виноваты. А то в последнее время что ни происходит — все мы виноваты.

— Ирония заключается в том, что президент Трамп в ходе предвыборной кампании говорил, что против вмешательства в дела третьих стран. И он был против войн. Но проблема в том, что сейчас становится всё только хуже, и начинаешь задаваться вопросом: президент ли Трамп принимает решения или кто-то ещё?

— Я думаю, что он и сейчас против. Но жизнь сложна и многообразна. Для того, чтобы принять верное решение, нужно, конечно, бороться за свою точку зрения.

— Да, убеждения. Это четвертый Ваш срок. Вы не устали?

— Нет. Если бы я устал, я бы не пошел на четвертый.

— Можем мы прерваться ненадолго? Я спрошу у продюсера, хочет ли он задать еще вопросы по Украине.

— У продюсера все время нужно что-то спрашивать — директор есть директор, он самый главный.

— Спасибо. Мне кажется, все.

— Хорошо. Закончили?

— Спасибо.

— Вы назад, в Штаты?

«НЕ ВЕРЬТЕ В ТЕОРИЮ ЗАГОВОРА. БЕРЕГИТЕ СЕБЯ»

— Я очень беспокоюсь о вас.

— Почему?

— Я вижу, сколько проблем, которые не могут не угнетать вас. Это просто грустно. Непростая ситуация.

— Ничего страшного. Бывало и хуже.

— Российские бомбардировщики в Сирии… Что случилось со Скрипалем? Где он?

— Понятия не имею. Он же шпион, он все время прячется.

— Говорили, что он вернётся в Россию, что у него была какая-то информация.

— Да, мне говорили, что он хочет написать бумагу, попроситься вернуться.

— Говорили, что он собирался вернуться сюда и какую-то информацию предоставить прессе.

— Сомневаюсь. Он уже вышел из обоймы. Какая у него могла быть информация?

— Кто же его отравил? Говорят, что это могли сделать британские спецслужбы, потому что не хотели, чтобы он вернулся в Россию.

— Я, честно говоря, не очень в это верю. Я не верю.

— Но это было бы логично. Вы не согласны?

— Если бы хотели отравить, отравили бы.

— Но кто же тогда это сделал?

— Это же, в принципе, в современных условиях несложно сделать. Конечно. Там, я не знаю, миллиграмма хватает. Но если он находился в их руках, это вообще не представляет никакой сложности. Нет, здесь что-то не так. Может быть, просто скандал нужен был.

— Я думаю, все гораздо сложнее. Вы знаете, я верю в теорию заговора.

— Я не верю.

— А я верю.

— Не надо. Берегите себя.

— Можно сфотографироваться?

Реплика: Это большая честь для нас. Можно сделать фотографию с вами?

— С удовольствием.

Официальные сетевые ресурсы президента России, 19.07.2019