Ильдар Абдразаков: «Все мы из кочевников. А кто еще сюда мог дойти, если не они?»

Ильдар Абдразаков: «Много ли больших талантов среди молодежи? А много их и быть не может, но те, кто подает большие надежды, есть. Их надо слышать, вытаскивать, подбирать им правильный репертуар» Фото предоставлено пресс-службой «Абдразаков-фест»

«ПРЕКРАСНО ПОМНЮ СВОЙ ВЫХОД ЗДЕСЬ, В КАЗАНИ, НА ОТКРЫТИИ ЗАЛА ИМЕНИ САЙДАШЕВА В 1997 ГОДУ»

— Ильдар, увидел одну из фотографий в вашем «Инстаграме», где команда «Абдразаков-феста» вместе со всеми чемоданами собирается ехать, кажется, из Екатеринбурга в Уфу. И подумалось — зачем вам, актуальной оперной звезде, все эти трудности жизни? Да еще и в разгар театрального сезона.

— Я тоже себя мучаю такими же вопросами — зачем мне все это надо? Нет, чтобы отдыхать… (Смеется.)

— Но вас ждут все оперные дома мира — от Метрополитен-опера до Ла Скала, а вы, как какой-нибудь легендарный ветеран сцены, проводите мастер-классы в российских городах.

— На самом деле все достаточно просто. Несколько лет назад Елена Васильевна Образцова перед тем, как покинуть этот мир, попросила меня возглавить ее академию в Санкт-Петербурге. Я не мог, естественно, отказать, сказал, сделаю все, что она пожелает, но сделаю так, как я это вижу. Она ответила: «Я тебе доверяю, поэтому, пожалуйста, посмотри, чтобы все было хорошо, проследи за ребятами». Вот оттуда, в принципе, все и началось.

О каком-то фестивале я даже не думал. Работал, работал, а потом смотрю — появились хорошие ребята, один, второй, третий… Но этого же мало — все время вариться в академии, надо что-то делать. Получилось так, что в один момент я подумал: поеду сейчас в Уфу на гастроли, почему бы мне не пригласить кого-то из учащихся академии на концерт? И вот так родилась идея сделать фестиваль. Сначала он был в Уфе, на следующий год мы решили немножко раздвинуть рамки: приехали сюда, в Казань, и в Альметьевск. Правда, в ГБКЗ имени Сайдашева я был один, но все равно сама мысль о том, что надо расширять рамки, была. Потом был концерт в Москве в «Зарядье» — я уже привез туда молодых ребят, показал их. Как-то само собой попросили дать мастер-классы в Уфе, Москве… Пошло-поехало.

Стал приглашать коллег, именитых певцов, — и получился интересный момент, когда на сцене известные артисты выступают с молодежью, которая делает первые шаги. Я прекрасно помню свой выход здесь, в Казани, на открытии зала имени Сайдашева в 1997 году, и то, какие советы мне давал Юрий Мазурок, что Ирина Константиновна Архипова говорила. Это был большой опыт для меня, которому был только 21 год, понимаете? Это потрясающая школа, эти советы ты несешь в течение всей жизни.

«Цель состоит в том, чтобы найти хороших ребят и показать их, чтобы дирижеры, с которыми мы работаем, увидели их, услышали и в дальнейшем приглашали на свои проекты» Фото предоставлено пресс-службой «Абдразаков-фест»

— У вас есть какая-то конечная цель в отношении этого проекта? Например, чтобы «Абдразаков-фест» стал всемирным оперным брендом…

— Такой задачи я не ставлю. Цель состоит в том, чтобы найти хороших ребят и показать их, чтобы дирижеры, с которыми мы работаем (и театральные, и симфонические, те, которые дирижируют по всему миру) увидели их, услышали и в дальнейшем приглашали на свои проекты. Сейчас в Екатеринбурге прошел мастер-класс, на нем был главный дирижер «Урал Опера Балета» Константин Чудовский. Он услышал нескольких наших певцов и сказал: «Я даже не знал, что есть такие». Заинтересовался, надеюсь, пригласит их к себе на постановки.

— Организационная, педагогическая работа не отвлекает вас от международной карьеры оперного баса?

— Я же не один занимаюсь этим — у меня целая команда, которая мне помогает, за что всем очень благодарен. Моя жена Марика занимается фондом, где мы помогаем начинающим певцам, в том числе и из академии Образцовой.

Много ли больших талантов среди молодежи? А много их и быть не может, иначе все бы пели — и пожалуйста. Но те, кто подает большие надежды, есть. Их надо слышать, вытаскивать, подбирать им правильный репертуар. В наших российских театрах, к сожалению, часто находят девушку или молодого парня и начинают грузить…

— Не своим репертуаром?

— Да, поэтому здесь нужно подходить очень осторожно.

«МНЕ ГОЛОС НЕ ПОЗВОЛЯЛ КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ ИСПОЛНЯТЬ ТЯЖЕЛЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ»

— Вас как раз часто приводят в пример как вокалиста, который четко знает, когда и что ему нужно петь.

— Прежде всего, это заслуга моего педагога Миляуши Галеевны Муртазиной, которая мне всегда говорила: «Не торопись, не бери тяжелый репертуар». Ну и по жизни у меня были педагоги. Имею в виду не тех, кто учил вокальному мастерству, а тех, кто подсказывал, какой репертуар в данный момент хорош для моего голоса и что мне нужно петь. Когда-то великий бас Ферруччо Фурланетто мне говорил: «Пока пой больше Моцарта. Он помогает эластике голоса». Верди немножко другой: все-таки там большой оркестр, насыщенный, на 100 с лишним человек, а у Моцарта может быть оркестр вдвое меньше. Конечно, в этом есть большая разница. И потом бельканто обязательно, потому что пение — это прежде всего красивое пение. Там линии, фразы длинные, стиль того или иного композитора очень важны.

Я говорю про себя, потому что есть певцы, у которых большие голоса, они сразу могут петь и Вагнера, и все что угодно. Но мне голос не позволял какое-то время исполнять тяжелые произведения. Это сейчас, после 20 лет на сцене, я пою Бориса Годунова, Мефистофеля, короля Филиппа, а когда-то просто физически не мог.

— Если посмотреть расписание до лета, опубликованное на вашем сайте, то там в основном спектакли «Дон Карлос» в разных театрах: Зальцбург, Мюнхен, Дрезден…

— Да, много «Дона Карлоса».

— Но у вас, помимо короля Филиппа II из «Дона Карлоса» есть и другая титульная партия из Верди, заглавная из «Аттилы». Почему именно образ легендарного короля гуннов Аттилы стал знаковым в вашей карьере? Эта партия настолько вам по голосу или еще и мы все немножко гунны?

— И последнее тоже. Но, потом, это опера, которую я увидел первый раз по телевизору, с нее у меня началась любовь к этому жанру. До этого я оперу не любил — думал, что там все такое скучное: и наклеенные бороды, и парики. Это было не мое. Но тогда я увидел, что, оказывается, и так можно. Самюэль Реми был Аттилой, Риккардо Мути дирижировал… Вот это для меня было открытием. Я тогда пришел к своему педагогу Миляуше Галеевне и говорю: «Хочу выучить эту арию». Она отвечает: «Ну, какой тебе учить арию? Пой сурка пока». Мне было лет 18–19… И я очень ждал того момента, когда Риккардо Мути меня пригласит на Аттилу. Здесь музыка Верди меня по-настоящему завела. Мути — мы с ним делали несколько постановок — меня заразил, так что эта партия у меня пошла, было ощущение, будто опера «Аттила» написана специально для меня.

«СТРАШНО УДИВЛЕН, ПОТОМУ ЧТО БИЛЕТЫ РАСКУПИЛИ ЧУТЬ ЛИ НЕ ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ»

— В «Аттиле» случился и ваш режиссерский дебют в опере. Как возникла идея поставить собственный спектакль на сцене Башкирского театра оперы и балета?

— Дело в том, что я много раз делал «Аттилу» с разными режиссерами, да и вообще, разные постановки, разные оперы… Какие-то спектакли были прекрасно поставлены, какие-то — так, что думаешь: зачем вообще я сюда приехал? Но ты уже подписал контракт, надо выходить на сцену — поздно метаться. Так как у меня еще и отец был режиссером, я сам, будучи на сцене, работал с постановщиками, понимал, что лучше для певца. И тогда у меня родилась такая идея. Я долго думал над этим, делал планы, у меня есть друг Иван Складчиков, он выступил в качестве художника по костюмам, по декорациям. Мы с ним как-то сели и начали обдумывать, как бы сделали этот спектакль. После долгих обсуждений он нарисовал проект, и мы пошли к тогдашнему главе республики Рустэму Закиевичу Хамитову и сказали, что есть такая идея, хотим сделать данный спектакль. Он посмотрел и сказал: «С удовольствием. Давайте делайте». Все. Выделил энную сумму денег.

— Хамитов, кажется, вообще большой любитель оперы. Часто посещал оперный театр в Уфе.

— Он и в Ла Скала прилетал на «Аттилу».

— Даже так?

— Да, кажется, в позапрошлом году.

Так вот, родилась идея спектакля в Уфе, мы начали работать, репетировать. Я выделил специально время, чтобы можно было приехать и порепетировать с певцами, потом уезжал, затем снова возвращался. Все-таки у меня еще есть и свой график как у артиста, поэтому пришлось немножко помотаться. Но мы сделали спектакль. А 13 марта повезем его в Москву, в Большой театр, на историческую сцену.

— Вы удивлены, что на московский спектакль уже проданы все билеты?

— Да, страшно удивлен, потому что билеты раскупили чуть ли не за несколько часов…

— Как вы думаете, столичная публика больше жаждет увидеть Ильдара Абдразакова в титульной партии или же познакомиться с ним как с режиссером?

— Честно говоря, не знаю, мне самому очень интересно, почему так произошло.

«Национальный репертуар должен идти обязательно, потому что если мы его не станем делать, то кто будет этим заниматься за нас? Также и классические оперы обязательно должны идти» Фото предоставлено пресс-службой «Абдразаков-фест»

«НАДО, ЧТОБЫ БЫЛИ СОВЕРШЕННО РАЗНЫЕ ПОСТАНОВКИ, ТОГДА МОЖНО ВСЕРЬЕЗ ГОВОРИТЬ О ТАКОМ ТЕАТРЕ»

— Вообще, есть насущный вопрос для российских региональных оперных театров. По-вашему, как они должны развиваться? Должно ли там находиться место экспериментальным постановкам, неожиданным названиям или должна идти классика в своем первозданном виде, более понятная аудитории? Должен ли серьезно присутствовать национальный репертуар, если мы говорим, например, о Казани или Уфе?

— Национальный репертуар должен идти обязательно, потому что если мы его не станем делать, то кто будет этим заниматься за нас? Также и классические оперы обязательно должны идти. При этом должны быть и оперы, на которые можно делать интересные новые постановки, модерновые. Это интересно, тогда театр будет жить, кипеть, станут дискутировать на разные темы: а вот здесь это понравилось, а здесь не понравилось. Если все прекрасно и красиво, это тоже надоедает. Надо, чтобы были совершенно разные постановки, тогда можно всерьез говорить о таком театре.

— Значит, опере нужны споры и дискуссии?

— Обязательно. Повторяю, если все прекрасно, это надоедает. Надо, чтобы было по-всякому, чтобы было о чем говорить. Пусть зрители приходят на спектакль, где получают наслаждение, но должны быть и такие спектакли, на которые бы они бы приходили и задумывались — что же хотел сказать режиссер? Да, бывает не всегда понятно, но начинаешь думать — и каждый открывает для себя что-то интересное, может быть, видит себя со стороны, сочувствует человеку на сцене. И тогда зритель выйдет из театра и будет так же сопереживать кому-то в реальной жизни или начнет открывать в себе какие-то новые грани.

— Просто открываешь сегодня «Фейсбук», а там война условных любителей режиссерской оперы и условных фанатов классики. Иногда кажется, что скоро там дело до убийства дойдет.

— Подобные споры в «Фейсбуке» — это что-то непонятное… Вернее, конечно же, понятное, но я в последнее время «Фейсбуком» стараюсь не пользоваться.

«Я ДМИТРИЯ ЧЕРНЯКОВА ОБОЖАЮ»

— Хочется спросить о роли русских опер в вашей артистической карьере, благо интерес к ним вновь повышен в связи с громкой премьерой Дмитрия Чернякова — «Садко» в Большом театре. Как вы с ним работали над «Князем Игорем» в Метрополитен-опера?

— Я Дмитрия Чернякова обожаю. Всегда было удовольствием работать с ним, даже, я бы сказал, сумасшествием: он совсем не простой режиссер, у него свои разные и интересные задумки. Но Черняков заставляет тебя не стоять просто так не сцене — ты обязательно глазами или как-то еще реагируешь на происходящее, ты должен прочувствовать и провести все через себя. Никому он не дает действовать поверхностно на сцене. Можно просто стоять в ожидании своей арии, а можно стоять, при этом максимально сконцентрировавшись, заняв какую-то позу. Как раз задача режиссера в том, чтобы правильно настроить артиста.

— Вы приняли решение Чернякова, что события его «Князя Игоря», где вы пели заглавную партию, разворачиваются во время Первой мировой войны?

— Он просто сделал так, что время постановки «Князя Игоря» — это Первая мировая война. Почему бы и нет? Все хорошо читалось, помню, как мы снимали отдельные эпизоды на видео. Это читалось, было понятно и красиво. А декорация — ослепительно красивое маковое поле — просто произвела фурор.

— Вообще, с «Князем Игорем» у вас получилась интересная история. После Чернякова недавно в Парижской опере вы работали над новым спектаклем с режиссером Барри Коски. Классическая опера Бородина и два режиссера-выдумщика подряд…

— С Барри было, конечно, непросто. Я его спрашивал: «Какова суть?» Он мне говорил: «Ильдар, понимаешь, не могу сказать, но каждый для себя что-то в этой опере найдет». Так и получилось.

— То есть это для него это была скорее игра, чем какая-то конкретная история?

— Там, как я понял, не было какой-то четкой линии: дескать, начинается так и заканчивается этак. Да, понятно, пролог — прощаешься со всеми и идешь на фронт. Потом тебя берут в плен и ты возвращаешься, но неминуемо возникает ощущение, что это все происходит у тебя в голове.

Я спрашиваю режиссера: «Он что, наркоман?» — «Нет, ты, видимо, контужен». Ну ладно, я «контужен», вот и все. А вот эта «нефть», которая из меня выливалась, — каждый по-своему думал, что именно происходит. Кто-то видел нефть, будто я нефтяной магнат; кто-то думал, что из меня вылезает какой-то негатив… Но, с другой стороны, если рядом стоят мой сын, моя жена (персонажи на сцене) и не обращают на это внимания, значит, со мной это случается и это нормально. Но это Барри Коски так говорил, он нам так сказал, а публика не знает. И это, судя по всему, не читается. Хотя, может, кто-то прочитал и оценил.

— Не было ли сложности в том, что в Париже австралийский режиссер ставил русскую оперу с преимущественно русскоязычными певцами?

— Нет. Я сразу сказал Барри: «Если будем какие-то политические темы затрагивать, я забираю вещи и уезжаю». Он ответил, дескать, не волнуйся, никакой политики, все строго. Хотя иногда на русских операх встречались и режиссеры, которые не знали, как точно перевести слова, потому что в наших операх мы часто используем еще старую лексику. Они спрашивали у нас, как точно перевести…

«НАМ ЗА ТРИ ЧАСА ДО НАЧАЛА ГОВОРИЛИ, БУДЕТ СПЕКТАКЛЬ ИЛИ НЕТ»

— Но политика все равно ворвалась в парижский «Князь Игорь», были сорваны несколько представлений.

— Политика местная: из 10 спектаклей было сорвано 7.

— Как себя чувствует в таких условиях артист? Вроде бы петь не надо, социально защищены, гонорары все равно выплатят…

— В принципе, да, с одной стороны, здорово…

— Вы уже знали накануне, что не будет спектакля? Или это решалось буквально перед началом?

— Нам за три часа до начала говорили, будет спектакль или нет. Но до этого спрашивали: «Вы готовы? Как себя чувствуете? Ждите ответа…» И вот мы, солисты, сидели по своим домам и ждали, когда скажут, состоится спектакль или нет, будет ли он в концертном исполнении или под рояль… В итоге, повторю, у нас прошло три выступления, а семь было отменено. Но отмены из-за забастовок в Парижской опере случаются до сих пор.

«МНЕ БЫ НЕ ХОТЕЛОСЬ, ЧТОБЫ ТАМ БЫЛИ КАКИЕ-ТО ВЫПАДЫ ПРОТИВ РОССИИ»

— Одним из самых значительных дебютов в оперном мире прошлого сезона стал ваш Борис Годунов все в той же Парижской опере. Вы наконец-то решили, что готовы к этой партии?

— Мне предлагали Бориса спеть много раз, но сам понимал, что не был готов…

— Только по голосу или и по сложности создания самого образа?

— И по образу, и по голосу. Одного голоса мало, а когда ты прочувствуешь персонажа, его боль… Я к этому пришел через Филиппа в «Доне Карлосе». Когда я спел Филиппа несколько раз, то понял, что это дорога к Борису: оба цари, везде идет борьба с самим собой, противостояние с народом… А еще и любовь в «Доне Карлосе». В общем, сходство велико.

— Как вы думаете, почему сейчас становится все более популярной первая редакция «Бориса Годунова», без польского акта? В парижском спектакле Иво ван Хове опера Мусоргского как раз шла в первой редакции.

— Сейчас такая тенденция. Верди, например, тоже ставят в первой редакции. «Дон Карлос» на французском языке — это как раз первая редакция. Вы видели пятичасовой парижский спектакль? Там со мной пели Соня Йончева, Йонас Кауфман, Элина Гаранча. Обязательно посмотрите. Его поставил Кшиштоф Варликовский. Там мы пели первую редакцию.

— То есть это своего рода стремление к аутентичности?

— Наверное. Автору захотелось чего-то настоящего, того, откуда все зарождалось.

— Летом на 100-летии Зальцбургского фестиваля вы поете Бориса в постановке Кристофа Лоя, было уже общение с режиссером?

— Нет еще, будет в апреле.

— Вы ему тоже скажете, дескать, никакой политики?

— Обязательно. Хотя политика в «Борисе Годунове» в любом случае будет. Но мне бы не хотелось, чтобы там были какие-то выпады против России.

«Пока обсуждаем, что было бы интересно сделать вместе с ГСО РТ. Много красивой и интересной музыки» Фото предоставлено пресс-службой «Абдразаков-фест»

«Я ЖЕ НЕ ВИНОВАТ, ЧТО ТАК ПИШУТ!»

— За вами, как минимум в России, закрепился неофициальный титул лучшего баса мира. Как вы к этому относитесь?

— Есть такая премия в Италии. Называется Oscar Della Lirica, вручается раз в год лучшим певцам. В 2012 году я стал ее обладателем…

— Об этом уже никто не помнит, но российские критики и, судя по всему, не только они вас регулярно называют лучшим на планете.

— Я же не виноват, что так пишут! (Смеется.) Пишут же: лауреат премии «Грэмми» или премии «Золотая Маска». От этого никуда не уйти — раз дали, ты теперь с этим и идешь.

— Стало быть, вы сильно не заморачиваетесь по таким поводам? Нет какой-то дополнительной ответственности, когда выходишь на сцену?

— Не заморачиваюсь, на самом деле: меня пригласили в театр — я поехал. Что же касается ответственности — чем чаще поем, тем больше на нас смотрят и тем больше с нас хотят получить, думая, что вот выйдет — и будет сейчас что-то… То есть каждый раз ты должен доказывать, что ты еще полон сил и энергии. Выходишь на сцену — и каждый раз должен выкладываться не на 100, а 150 или 200 процентов.

— У вас есть планы на новый сезон с ГСО РТ Александра Сладковского, с которым вы выступали в Казани на «Абдразаков-фесте»? Ходили разговоры, что это может быть концертное исполнение «Аттилы» или Тринадцатая симфония Шостаковича.

— Да, пока обсуждаем, что было бы интересно сделать. Много красивой и интересной музыки.

— В принципе, можно найти «окна» в вашем графике для таких выступлений?..

— А мы уже забронировали. Время есть, просто надо найти произведения, выбрать, что мы хотели бы исполнить.

«У меня есть немного и татарской крови, да, безусловно. Башкирская кровь и немного татарской. Для меня почетно, что я являюсь народным артистом Татарстана» Фото предоставлено пресс-службой «Абдразаков-фест»

«К ТОМУ ЖЕ ТАТАРЫ И БАШКИРЫ — ЭТО, ПО ИДЕЕ, ОДИН НАРОД. НАС МНОГОЕ СВЯЗЫВАЕТ»

— Вы настоящий фанат родного Башкортостана: и спектакли дома ставите, и за «Салават Юлаев» болеете. Но в Татарстане ведь вас тоже считают своим, не зря вы народный артист РТ. Это правда, что в вас течет и татарская кровь?

— У меня есть немного и татарской крови, да, безусловно. Башкирская кровь и немного татарской. Для меня почетно, что я являюсь народным артистом Татарстана. К тому же татары и башкиры — это, по идее, один народ. Языки, еда — все похоже. Нас многое связывает. Мы едины, и мы соседи.

— Говорят, что вы ведете свое родство от Чингисхана и Тамерлана? Это такие артистические шутки или вы серьезно?

— А вы сами откуда, как думаете?

— Наверное, тоже из кочевников.

— Мне кажется, все мы из кочевников. А кто еще сюда мог дойти, если не они?

— От Аттилы, выходит, тоже?

— Это стопроцентно! Когда Аттила ходил походом на Рим, с ним шли башкирские войска. Не знаю, были ли там татары, но башкиры — точно. Я прочитал об этом в книгах о походе Аттилы. Башкир было немного, но они были.