Сергей Переслегин: «Сейчас нужно осознать, что события, с которыми мы столкнулись, абсолютно уникальны. И у них нет аналогов в истории. Предыдущие эпидемии были локальными» Сергей Переслегин: «Сейчас нужно осознать, что события, с которыми мы столкнулись, абсолютно уникальны. И у них нет аналогов в истории. Предыдущие эпидемии были локальными» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЭТО БУДЕТ ОЧЕНЬ ЖЁСТКИЙ НОВЫЙ МИР С 99% НЕРАБОТАЮЩИХ»

— Сергей Борисович, как вы оцениваете ситуацию продолжающейся самоизоляции?

— Фактически сейчас проходит испытание на тему: начнётся ли взрывная эскалация насилия в социуме, который попал в ситуацию неожиданных и резких ограничений свободы. Пока общий вывод отрицателен. Очень интересен вопрос, что будет, если эксперимент продлится.

— С чем можно сравнить это явление?

— Сегодняшнюю ситуацию сравнивают то с кризисом 1991 года и распадом Советского Союза, то с Великой депрессией 1929 года, то со средневековыми эпидемиями. Но сейчас нужно осознать, что события, с которыми мы столкнулись, абсолютно уникальны. И у них нет аналогов в истории. Предыдущие эпидемии были локальными. Даже эпидемия чумы, которая однажды затронула всю Европу, затрагивала её не сразу. Карантины вводились в отдельных населённых пунктах с довольно небольшим, по нынешним представлениям, населением. Так же и кризис 1991 года был локальным, хотя и кризисом очень большой страны.

Сейчас же мы совершенно неожиданно столкнулись с тем, что глобализация действительно оказалась глобализацией. Мы говорили всегда о том, что кризисы в глобальном мире должны глобализироваться. Так вот, сейчас затронуло практически всех. И с таким масштабом никто никогда не работал.

Ещё один важный момент — это размах информационной войны. Как любитель военной истории я хорошо знаю, как строилась пропаганда в эпоху наполеоновских войн, в Первую мировую войну, во Вторую мировую, во время Карибского кризиса — и здесь, и на Западе. Тогда не было нынешних медиа-технологий, и то, что пытались сделать сначала при помощи газет, потом при помощи радио и, наконец, при помощи телевидения, — это смешные детские попытки по сравнению с сегодняшней мощью информационного давления.

Поэтому все наши старания получить какие-то результаты по аналогии ничего не дадут. Даже аналогия с «Тёмными веками» здесь не работает, поскольку кризис Рима был, прежде всего, кризисом образования. В конце концов, люди забыли латынь, разучились читать и писать.

Но при этом надо иметь в виду, что к моменту гибели Рима уже было Писание и было понимание Христа. А это означало, что было стремление переписывать Евангелие на греческом, не понимая ни одной буквы в этом Евангелии, просто перерисовывая значки. Было стремление понять хоть как-то латинский текст на уровне отдельных фраз, отдельных слов. А дальше мышление начало работать: если сначала пытались понять отдельную фразу, то потом начали понимать уже целые тексты, потом всю картину Библии выстроили в голове. А потом как-то сама собой образовалась схоластика. И она совершила следующий большой шаг, уже перейдя в бэконовскую науку.

— Вы хотите сказать, что сейчас нет таких больших интенций?

—  Да, я хочу это сказать. Я хочу сказать, что в этом кризисе меня многое пугает. Но особенно сильно я испугался, когда выступил раввин Израиля и сказал, что жизнь человеческая важнее Торы и поэтому на период кризиса должны быть закрыты синагоги. Даже на Святой земле. Мне стало понятно, что исчезла та опора, которая в критической ситуации могла дать человеку мышление и представление о спасении и истине. Поверить в то, что если у нас закрылась вера, то не закроется наука, мне очень сложно. А это означает, что мы можем оказаться в мире, где медиа-давление ещё какое-то время будет продолжать действовать, а способность человека ему противостоять упадёт до нуля.

— Но не у всех же это произойдёт?

— Понятно, что людей много. А это означает, что сколь бы катастрофичные не возникали ситуации, всех они одновременно не затронут. И где-то будут оставаться оазисы — отдельные города, отдельные монастыри, в которых сохранится мышление. Может быть, даже отдельные технологические пакеты будут продолжать существовать.

Тем не менее, я склонен считать, что мы сейчас сталкиваемся с кризисным сценированием, с двумя основными сценариями. Первый сценарий: кризис пройдёт через четыре года, затем будет 15 лет реконструкции, создания нового мира. Причём это будет очень жёсткий новый мир с 99% неработающих. Я не называю их безработными, потому что часть из них будет считать, что они работают. Часть будет работать в «виртуале». Часть будет их охранять. В этом мире всё-таки будет какой-то процент, а это десятки или даже сотни миллионов человек, способных к сложному мышлению. И этот сценарий, который для меня, как для христианина, абсолютно неприемлем, я считаю всё-таки позитивным. Потому что второй сценарий — это когда ничего построить не удастся, когда выяснится, что масштаб катастрофы намного больше, чем предполагалось. И что именно из-за масштабных факторов, которых не было в человеческой истории, мы многого не учли. В этой ситуации остаётся только уповать на милосердие Божие.

— Кто в первом сценарии войдёт в элиту мышления? Где живут эти люди?

— Поскольку страной-актором процессов являются США, в основном люди живут там. Но Америка — страна гостеприимная, и всех, кто им будет нужен, они кооптируют в свой состав. Хочу подчеркнуть: то, что мне не нравится этот «прекрасный новый мир», не означает, что он будет ужасен. Во-первых, после переформатирования мира таких жёстких испытаний в течение долгого времени не будет. Люди будут нормально существовать, хотя у них будет в большей степени виртуальная жизнь, чем реальная. Но виртуальная-то будет вполне хороша. Всё, что касается хлеба и зрелищ, будет обеспечено в полной мере. Во-вторых, те умники, которые не принадлежат к элите по праву рождения, смогут понять, что они находятся в «виртуале», что их деятельность ложна, но именно эти люди и будут кооптироваться в элиту.

— То есть все люди поделятся на две неравные части по заранее неизвестному признаку?

— Примерно. Но есть ещё любопытные моменты. Во-первых, если смотреть на самое ближайшее будущее, то мы увидим кризис европейского сельского хозяйства, связанный с отсутствием гастарбайтеров и семян, — ведь многие из посевных культур требуют одноразовых семян, которые нужно вовремя доставить в нужное место. Думаю, что уже к осени начнутся серьёзные проблемы. А поскольку сельское хозяйство есть основание всей пирамиды деятельности, дальше могут начаться самые разнообразные колебания.

Вообще, любая катастрофа — это всегда упрощение и сокращение длины технологических цепочек. Тут есть свои минусы — например, голод в части Европы. Но есть и плюсы, связанные с тем, что Шестой технологический уклад имеет два возможных решения. Первое глобальное — единая мировая сеть производства, где ты заказываешь нужную тебе вещь, не суть важно, что это: пакет гречки или ускоритель элементарных частиц, по интернету, — и тебе его доставляют физически либо доставляют данные с этого ускорителя.

Второй вариант — «шаговая доступность», когда почти всё, что нужно, производится непосредственно на месте. При этом кооперационные цепочки очень коротки. В идеале — в пределах одного микрорайона. При этом резко падает нагрузка на мировой транспорт, мы чётко избираем не просто цифровизацию, а феодальную цифровизацию, и получаем весьма эффективное, очень локализованное хозяйство.

— В чём, по-вашему, плюсы такого хозяйства?

— В том, что локальное хозяйство крайне сложно уничтожить. Конечно, любое конкретное уничтожить — никаких проблем, но всю хозяйственную систему — практически невозможно. Грубо говоря, если у вас три гигантских завода, то три ядерных удара — и нет этих заводов. А если у вас завод в каждом доме, очень сложно на каждый дом сбросить бомбу. Такого количества всё-таки нет даже у США. Поэтому получается сверхустойчивое производство.

Первые признаки перехода к новому укладу в сельском хозяйстве, а именно необходимость рассчитывать на внутренние ресурсы и на короткие кооперационные цепочки, мы, скорее всего, увидим уже к концу этого года. И в этом смысле будет чёткое проявление результатов кризиса.

— Можно ли так быстро перестроить аграрный сектор?

— Чем хорош и одновременно страшен кризис? Кто не перестроится — умрёт. Точка.

Поставьте себя в положение, к примеру, питерского пивовара. Вообще-то, он предпочитает иранский хмель и ещё множество очень правильных культур, которые приходят отовсюду. Но если он на два месяца останется без иранского или австралийского хмеля, он начнёт брать местный. И дальше у него уже всегда будут связи с местными поставщиками. Потому что, поскольку однажды возникла ситуация, когда вы не можете получить комплектующие, то она может возникнуть и во второй, и в третий, и в четвёртый раз. А это означает, что комплектующие — будь то хмель, будь то инструменты, будь то детали, будь то подложки интегральных схем, — нужно иметь у себя.

Помните, в 90-е годы предприятия начали срочно распродавать свои запасы? Продавали всё, что угодно. Это был период, когда делали титановые лопаты, чтобы продать ставший никому ненужным титан. А почему? Потому что капиталистическое предприятие, работающее на рынок, не может иметь больших запасов. Это омертвелые деньги, которые не обращаются. Они не приносят прибыли и при этом требуют других средств на то, чтобы они продолжали существовать. Поэтому все старались работать в «бесскладском режиме».

Так вот, сейчас выживут те устарелые конторы, которые по какой-то причине недоизрасходовали склады. И начнётся новый процесс — процесс создания у себя хозяйственных блоков, когда вы стараетесь всё, что вам будет нужно для дальнейшего производства, держать у себя. И даже не в досягаемости, а в прямой защищённой собственности внутри защищённого периметра. Феодализация — это не герцоги, графы, бароны, хотя и они появятся. Феодализация — это ситуация, когда всё необходимое для жизни вы пытаетесь сосредоточить в небольшом пространстве вашего феода, обнесённого условным забором.

«ПОНАДОБИТСЯ ВОССТАНОВИТЬ ЛОГИЧЕСКИЕ СВЯЗИ В МЫШЛЕНИИ ЛЮДЕЙ»

— Кто у нас будет строить такие системы хозяйствования? Есть ли актор этой деятельности в России?

— Пока его нет, но он может появиться. Несмотря на предупреждения аналитиков о возможном кризисе, существующие сейчас стратегические документы такую возможность не учитывают. Хотя, надо сказать, что в некотором плане Россия может перенести кризис легче, чем страны Запада и даже США. Пять лет санкций с переходом за последние два года к блокаде заставили нас некоторую часть необходимых действий уже проделать. Поскольку санкции нарастали не мгновенно, мы это, худо-бедно, как-то делали 5-6 лет. И чему-то за это время научились. И, хотя в наших стратегических документах нет сценария полного кризиса с всеобщим распадом, но, по крайне мере, есть представление о блокаде и санкциях.

В этом плане ситуация в Европе хуже. Там в принципе не готовы к подобного рода решениям. Плюс у нас есть старый советский опыт, у нас пока живы люди, которые работали не в системе бизнеса/предпринимательства, а в системе хозяйствования. То есть «хозяйчики» в хорошем смысле этого слова у нас всё ещё есть. Я сам встречал в процессе своей реальной деятельности в предыдущие годы предприятия таких «хозяйчиков», у которых на всякий случай есть и собственные кооперативные связи, и запасы солярки, и так далее и тому подобное.

— Одним словом, пора их собирать.

— Да, пора их собирать. Вероятно, когда ситуация ухудшится, начнётся быстрая корректировка планов. Как это было в 1941 году, когда в течение месяца стало понятно, что все довоенные планы не имеют никакого отношения к реальности и нужны другие. Правда, тогда у нас был Госплан. А сейчас — Министерство экономического развития, и я сильно сомневаюсь, что его нынешнее руководство в состоянии не то, что решить эту задачу, но хотя бы даже её осознать.

— Печально…

— Нам нужно искать новые способы развития, возможно, в контакте с Русской Православной Церковью.

У нового движения к развитию ещё нет фундамента, ещё нет основных представлений. В принципе, оно базируется на том же, на чём базировались наши картины мира и раньше. На представлениях о прогрессе, о движении человека по образу и подобию Божию, о движении по дороге познания. Любое развитие — это, прежде всего, увеличение сложности. А увеличение сложности невозможно в административно заданном пространстве. Увеличение сложности требует свободы. Аристотель называл «полис» (город) единством непохожих. Он говорил об империи как о союзе сложных разнообразных полисов, интеграции многообразий. Но интеграция многообразий предполагает свободу внутри каждого из этих многообразий и сложную коммуникацию между ними.

А сейчас ожидается абсолютно другой процесс, я имею в виду процесс распада мышления. И начнём мы с гораздо более простых вещей. Всё это уже было в нашей стране в конце 1910-х — начале 1920-х годов, когда после войны и революции мышление приходилось выстраивать заново. В одном из рассказов моего любимого писателя Леонида Соболева описывается приём молодых пролетариев в морскую академию, когда один профессор обращается к другому: «Ну, что, какую кафедру вы хотите возглавить: арифметики или чистописания?» Нам сейчас на какое-то время понадобится возглавить кафедры логики, арифметики и чистописания и восстановить логические связи в мышлении людей.

— Современное поколение школьников является той аудиторией, с которой это можно делать? Или мы их уже потеряли, потому что они ушли в виртуальный мир?

— Всякий раз, когда мы говорим, что «мы их уже потеряли», мы делаем то же самое, что мы делаем всегда в рамках цифровой экономики и капиталистической экономики в целом! Мы сбрасываем часть людей со счетов. Ведь слова «мы их уже потеряли» — это то же самое, что сказал Чубайс: «30 или 40 миллионов не впишутся в рынок».

Я боюсь, что даже простое мышление будет настолько редкой вещью, что его придётся пытаться искать у каждого. В некотором плане это уже будет работа не учителя, а, скорее, врача. Но до этого всё равно придётся решать посткатастрофические вопросы.

ДВЕ РАЗНЫЕ ЭПИДЕМИИ

— А как коронавирус может повлиять на демографическую ситуацию?

— Давайте посмотрим на этот вопрос исторически. В прошлом ни одна из крупных эпидемий, где мы можем как-то проследить демографическую статистику, не изменила общую ситуацию. Даже эпидемия испанки начала XX века с количеством умерших от 30 до 50 миллионов никакого воздействия на демографию не оказала.

Но задачу нужно поставить по-другому. У нас сейчас есть две вещи: физическая эпидемия с не очень высокой смертностью, в отношении которой я с уверенностью могу сказать, что никакого воздействия на демографию она не окажет. И у нас есть информационная эпидемия с огромным количеством принимаемых мер, и было бы очень интересно посчитать воздействие на демографию этой эпидемии.

Если эпидемия «испанки», Первая и Вторая мировые войны серьёзных демографических воздействий в масштабах мира не имели (за исключением нашей страны), то экономический кризис 1929 года имел чётко выраженные демографические последствия для Европы, а для Америки — очень существенные, ибо выход на демографические прежние цифры произошёл там только в 1950-е годы. Точно так же огромное воздействие на демографию нашей страны оказал кризис 1991 года и распад Советского Союза.

Сегодня очевидно, что карантинные меры привели к экономическому спаду. Никто ещё не посчитал величину этого спада, но похоже, что падение уже идёт на 10-15 и более процентов. Есть график зависимости средней продолжительности жизни от величины валового продукта на душу населения в паритете покупательной способности. По этому графику можно посчитать, что уменьшение ВВП на 15%, скажем, приведёт к уменьшению продолжительности жизни на столько-то лет. Естественно, на увеличение смертности вследствие падения ВВП повлияют и самоубийства, совершённые по этому поводу. Сюда же войдут последствия сокращения плановой медицинской помощи — ведь сейчас у нас идёт отмена плановых госпитализаций и тому подобное. У людей развивается гиподинамия, весьма вероятен рост алкоголизации.

— Алкоголизация повлияет, вероятно, не только на медицинские показатели, но и на рост бытовой напряжённости?

— Психозы и неврозы — это отдельное «удовольствие», которое нужно тоже иметь в виду.

Хочу отметить ещё одну важную вещь: если коронавирусная пандемия — это чёткое проектное решение, то тогда элиты знают, что, как и когда будет. То есть у них есть свой план действий, они это дело планировали.

А если пандемия существует на самом деле, то это использование благоприятно сложившейся ситуации для разрушения среднего класса и перехода к Шестому технологическому укладу. Это игра с листа, планирование на коленке. И тогда, конечно, никакого изначального плана нет. И это единственная разница.

Беседовала Наталья ЛУКОВНИКОВА
«Завтра», 28.04.2020