Маяковский – Чеботареву: «Вы зря покинули Казань, как же без вас будет татарский ЛЕФ?»

Ученики Казанской художественной школы. Крайняя слева — Александра Платунова, справа от нее через одного — Чеботарев

«Он родился в Башкирии, долго жил в Москве, но мы считаем его своим»

Константин Чеботарев — один из самых интересных русских мастеров первой трети XX века. Его совершенно справедливо называют лидером казанского художественного авангарда 1920-х годов. Живописец, график, художник монументально-декоративного искусства, плакатист, театральный художник и педагог АРХУМАСа (Казанских архитектурно-художественных мастерских). Создатель и лидер казанского художественного союза «Подсолнечник» (1918), графического коллектива «Всадник» (1921–1923), ТатЛЕФа (1923–1926), объединения «Октябрь» (1930) и член московского отделения союза советских художников (МОСХ) с 1970 года.

Его работы находились в постоянной экспозиции в Третьяковской галерее. Есть они и в Русском музее, Государственном музее изобразительных искусств им. Пушкина, Государственном литературном музее, Витебском художественном музее, Дрезденском гравюрном кабинете (Kupferstichkabinett), итальянском Музее современного искусства Тренто и Роверето (в составе фонда Альберто Сандретти), в частных собраниях. В музее изобразительных искусств в Казани тоже много его работ, но, к сожалению, пока их нет в постоянной экспозиции.

Он родился в Башкирии, бо́льшую часть жизни провел в Москве. И тем не менее мы считаем его своим даже больше, чем его знаменитого однокашника Родченко (Александр Михайлович Родченко (1891–1956) — русский и советский живописец, график, плакатист, скульптор, фотограф, художник театра и кино, корреспондент. Один из основоположников конструктивизма, родоначальник дизайна и рекламы в СССР, один из представителей фотографии Нового видения, — прим. ред.).

Константин Константинович Чеботарев — лидер казанского художественного авангарда. Фото 1920-х годов, Казань

«Константин Константинович Чеботарев родился 8 февраля (21-го по новому стилю) 1892 года на хуторе Юрминск Белебеевского уезда Уфимской губернии в зажиточной крестьянской семье, — сообщает „Энциклопедия русского авангарда“. — В 1903 году поступил в 1-ю Казанскую мужскую гимназию, в которой ранее обучались знаменитый пейзажист Иван Шишкин и художник Александр Гине. В 1910 году Чеботарев поступает в Казанскую художественную школу, где в мастерской Фешина (Николай Иванович Фешин (1881–1955) — русский и американский художник, живописец, график, скульптор, резчик, представитель импрессионизма и модерна — прим. ред.) обучался живописи до 1917-го. В 1913–1914 годах Чеботарев пишет этюды в духе импрессионизма и пуантилизма. Большое впечатление на него произвели выступления в Казани в феврале 1914-го русских футуристов Бурлюка, Маяковского, Каменского».

Он прошел такую же эволюцию, что и Родченко: начинал с модерна, увлекался графикой в изящном стиле, проявил интерес к творчеству мастеров «Голубой Розы» и «Мира искусства», подлинные образцы которых вместе со своим сокурсником изучал в собрании казанского адвоката Николая Андреева. Потом в работах Чеботарева появилось что-то такое мистическое, связанное с христианской тематикой. Уже потом, после революции, он занялся живописью, которая была больше похожа на народный лубок.

Весной 1914 года Чеботарев посетил Крым, Суук-Су и в этом же году начинает участвовать в казанских художественных выставках. В 1917-м впервые появляются графические композиции Чеботарева тушью и пером в стилистике декоративного модерна.

А.Г. Платунова. Портрет К.К. Чеботарева. 1925 год

«Эти мальчики станут большими мастерами»

Если сравнивать его, например, с Родченко, то, несмотря на примерно равный возраст, Родченко развился как-то быстрее. Чеботарев же искал свой путь несколько дольше. Тем более что Александр Михайлович уехал в Москву в 1916 году и попал сразу в среду авангардистов. Ну и там жила будущая жена Родченко Варвара Степановна, она его и ввела в этот круг, познакомила с Малевичем (Казимир Северинович Малевич (1879–1935) — крупнейший российский и советский художник-авангардист польского происхождения, педагог, теоретик искусства, философ — прим. ред.) и Владимиром Татлиным (значительный художник, Родченко оказался в его «лагере» по приезде в Москву – прим. А.Д.), другими. А Чеботарев остался здесь. Кстати, он учился в художественной школе довольно долго, до 1917 года.

Портрет А.Г. Платуновой, жены художника. 1933 год

Александра Платунова, будущая жена Чеботарева, училась там же в одном классе с Родченко, о чем свидетельствуют учебные ведомости из Национального архива РТ. Хотя Чеботарев чуть и подотстал от Родченко, но выставляться они начали почти одновременно, будучи учениками художественной школы. Их работы тоже стали покупать почти одновременно. Первым, кто это сделал, был известный казанский юрист, коллекционер и издатель Андреев, который и в советские годы будет одним из заметных казанских музейных деятелей. Юрист пивного завода Петцольда, он был при деньгах, собрал большую коллекцию работ, содержал издательство Александра Мантеля (казанский меценат и издатель). Андреев поддерживал художественную молодежь. Он и купил первые картины Родченко, а чуть позже купил работы Чеботарева и Платуновой. Он выделял наиболее талантливых учеников и, как видим, делал это безошибочно. Андреев предвидел, что вот эти мальчики станут большими мастерами. Так некоторые ранние работы будущих знаменитостей оказались в его коллекции. Он даже приглашал их к себе, и Родченко оставил воспоминания о том, как бывал в доме Андреева, видел его коллекцию. Андреев был очень значимым человеком для художественной жизни Казани.

Автопортрет, 1918 год

Что касается лидерских качеств Чеботарева, то они проявились уже в 1918-м. В начале этого года он выступает основателем и лидером союза «Подсолнечник», в котором объединилась левая художественная молодежь Казани. Первая и единственная выставка союза состоялась с 6 по 19 мая 1918 года, на ней 12 художников выставили 305 работ. К сожалению, те почти не сохранились. Каталог хоть и издали, но мы так и не знаем, что же там выставили. Из всех картин Чеботарев экспонировал 50 своих, в том числе такие его программные живописные произведения, как «Марсельеза» (1917, в 1921 году он переименовал ее в «Красную армию»), «Мальчики» (1918), «Коровушки и лошадки» (1918), «Завтрак в Суук-Су» (1918). То есть, несмотря на молодость и на то, что он был всего лишь начинающим, Чеботарев уже тогда показал себя как весьма продуктивный художник. Работы, которые представил автор, были несколько наивны, но очень интересны сами по себе. Они были выполнены либо в стиле народного лубка, а иные и в стиле детского рисунка. Они находятся в музее изобразительных искусств в Казани и довольно часто выставляются, ездят и на «гастроли», например в Московский музей современного искусства, то есть достаточно известны. Картина «Марсельеза» была написана еще до Октябрьской революции — к Февральской. На ней какие-то обезличенные, механические, одинаковые люди идут куда-то строем…

Это была одна из первых художественных акций Чеботарева. Тогда, после Февральской революции, наступало новое время, и молодой художник старался идти с ним в ногу. Правда, акция эта была очень кратковременной, но тем не менее она оставила заметный след в истории не только авангарда, но и казанского изобразительного искусства в целом.

«Красная армия» (Marseillaise Fortissimo). 1917 год. Государственный музей изобразительных искусств РТ

Темное пятно о Белой армии

В 1918 году начала разгораться Гражданская война. До недавнего времени это была довольно темная история — как художник попал в Белую армию. Было известно лишь, что с 1918 по 1921 год он находился вне Казани: Иркутск, Омск, армия Колчака. Он достаточно быстро был ранен и вроде бы поэтому почти не воевал. И все. Но относительно недавняя публикация сибирского исследователя Людмилы Богомоловой в журнале «Сибирские огни» сообщает весьма неожиданные и интереснейшие подробности.

«В Омском историческом архиве имеются документы, касающиеся этих художников (Чеботарева и его жены Александры Платуновой — прим. ред.). Они немногочисленны и относятся к марту 1921 года, — читаем в „Сибирских огнях“. — В списке бывших белых офицеров под №4 указано имя К. Чеботарева, прапорщика…

По понятным причинам Чеботарев никогда не упоминал о службе в Белой армии, об омском концлагере и, похоже, все, что было связано с Омском, старался забыть. Поэтому в искусствоведческих публикациях казанских авторов (до последнего времени весьма немногочисленных) сведения об этом драматическом периоде в жизни художника крайне скупы и неопределенны… Не так давно стали известны основные вехи биографии художника 1918–1920 годов, представленные А.В. Балашовым на сайте „Артеология“: призыв весной 1918-го на службу в армию Колчака, тяжелое ранение, длительное лечение в иркутском военном госпитале, заболевание тифом, а также тот факт, что дело К.К. Чеботарева было рассмотрено судом омского Ревтрибунала и он едва избежал расстрела благодаря явке с повинной и плохому состоянию здоровья».

Вот документ, собственноручно составленный Чеботаревым, о том, как он попал к белым:

«Весной 1918 года я уехал для занятий живописью на берег реки Вятки и жил недалеко от Уржума в селе Козмодемьянское. Вскоре после того, как Казань была взята чехами, в Уржумском уезде началось белогвардейское восстание, была объявлена мобилизация всех офицеров. Так как я не хотел служить у повстанцев, то решил удрать и уехал в село Черемисский Турек, где у меня имелись люди, которые могли меня спрятать от белогвардейской мобилизации. В Туреке уже я узнал, что повстанческий отряд разбит на берегу Вятки под Шурмой, доходили страшные рассказы о том, что все захваченные офицеры убивались на месте. Создалось безвыходное положение: с одной стороны, нежелание служить у белых, с другой — страх, что меня убьют без всяких разговоров как офицера. Решил пробраться в Казань, рассчитывая, что там легко будет спрятаться. По дороге в Казань я узнал, что она окружена советскими войсками. В татарской деревне Атня я неожиданно встретил отступающий на Казань Уржумский отряд, и мне ничего не оставалось, как встать в его ряды. В Казани 31 августа в первом же бою я был ранен. Потом санитарный поезд 2211, в котором я ехал, потерпел крушение около Уфы, и я опять был ранен и сильно измят. Пролежавши в иркутском военном госпитале всю зиму, я весной 1919 года был уволен по чистой и уехал в Челябинск. В июле офицеров-инвалидов пригласили на переосвидетельствование и мне дали третью категорию. Как художник-специалист я получил предписание от челябинского воинского начальника отправиться в распоряжение начальника уфимского отделения особого отдела. Отделение находилось в это время в стадии формирования, у них не было делопроизводителя, и я оказался назначен таковым».

«В том, что Чеботарев был секретным сотрудником (а не делопроизводителем) особого отдела по крайней мере уже с октября, сомневаться не приходится, — после анализа ряда документов делает вывод автор статьи. — Только уфимское прифронтовое отделение имело на 1 октября 34 секретных агента, подавших заявления, принятых на службу с присвоением кличек, получивших предписания с перечнем поставленных перед ними задач и реально находившихся в советском тылу».

15 декабря, после взятия Новониколаевска 27-й стрелковой дивизией 5-й Красной армии, Чеботарев добровольно сдался начальнику гарнизона В.К. Блюхеру. Многие офицеры тогда предпочли сдаться, не видя смысла в продолжении затянувшейся, но уже проигранной войны.

Согласно приказу Льва Троцкого, командующего вооруженными силами Советской России, взятые в плен офицеры и солдаты ударных, штурмовых и казачьих частей подлежали расстрелу на месте. Остальных загнали в концлагеря. В Новониколаевске началась эпидемия, которую очевидцы называли «мором». «В крошечном военном городке, который за час можно было обойти по периметру, располагались около 20 тыс. больных тифом. Пленные белогвардейцы находились в невероятно жалком состоянии. Они ни разу не были в бане, голодали, замерзали в сырых, неотапливаемых, грязных сараях и конюшнях, где их размещали, поголовно болели тифом и туберкулезом и гибли массами».

В 1920 году органами ЧК были разработаны инструкции обращения с пленными офицерами. Офицеры военного времени, к которым относился Чеботарев, подвергались фильтрации, которой занимались особые отделы ЧК. Лояльных отправляли в трудовые армии, остальных — в концлагеря. При фильтрации учитывался характер деятельности офицеров в период их службы у белых. Обращает на себя внимание тот факт, что в показаниях Чеботарева не упомянута ни одна фамилия. Вполне понятно, что он давал чекистам одностороннюю информацию о своих взглядах, утаивая отдельные факты, в частности факт своего присутствия в колчаковской столице.

Нет сомнений в том, что Чеботарев окончил Казанское военное училище, но не в январе 1918 года, а 1 октября 1917-го. И это вполне логично: в условиях продолжавшейся Первой мировой войны он, давно достигший призывного возраста, после завершения учебы в художественной школе должен был подвергнуться летней мобилизации. Чеботарев намеренно смещает время своего пребывания в военном училище, поскольку правда могла вскрыть факт его участия в октябрьских событиях 1917 года (Октябрьская революция свершилась в Казани на день раньше, чем в Петрограде. Сопротивление большевикам оказывали и юнкера военного училища — прим. ред.). Что касается насильственной мобилизации, то известно, что среди пленных белых офицеров указание на службу не добровольно, а по мобилизации было распространенным явлением. Понятно, что от написанного могла зависеть его жизнь и судьба, и художник вынужден был придумывать свою версию происходившего.

12 июля дело по обвинению бывшего белого офицера Чеботарева в контрреволюционной деятельности из губчека было передано в Омский губернский революционный трибунал. Чеботареву чудом удалось избежать расстрела… 17 августа по решению суда он был определен на время Гражданской войны в Омский концентрационный лагерь принудительных работ.

Почему мера наказания в отношении белого офицера, являвшегося секретным сотрудником особого отдела, была смягчена? Этому, на наш взгляд, есть несколько причин, главными из которых стали его добровольная явка с повинной, плохое состояние здоровья и декрет ВЦИК «Об амнистии к третьей годовщине Октябрьской революции». Они и послужили основанием для освобождения Чеботарева. Через четыре дня он и Платунова, приехавшая в Омск летом, стали штатными преподавателями местного худпрома. Согласно решению президиума омского худпрома от 19 марта 1921 года, Чеботарев и Платунова были откомандированы в Казанские художественные мастерские.

Улица в Казани. До 1927 года

Чеботарев — «свободный художник» из КХТИ

Энциклопедия русского авангарда сообщает, что по возвращении в Казань Чеботарев продолжил художественное образование в Казанских государственных свободных художественных мастерских (ГСХМ), которые вскоре были переименованы в Казанский художественно-технический институт (КХТИ). В 1922 году Чеботарев окончил КХТИ со званием «свободный художник». Его дипломной работой было 6 эскизов росписи зала заседаний Совнаркома Татарии с центральной композицией «Весь мир насилья мы разрушим», пять из них находится в собрании Третьяковской галереи. После окончания института Чеботарев назначается преподавателем по живописи, рисунку и композиции по рекомендации завуча Николая Фешина, который в 1923 году эмигрировал в Америку.

Еще до революции возникло нечто вроде государственной программы, появилось такое направление — создать по стране как можно больше художественных мастерских. Причем везде, где это возможно и даже невозможно. Из центра присылали в провинциальные города эмиссаров организовывать подобные мастерские. Во многих местах они возникали прямо с нуля, то есть там, где раньше вообще никаких художественных заведений и не бывало. У кого-то более, у кого-то менее успешно это получалось. В Казани художественная школа оказалась преобразована в мастерские, где, по идее, сами учащиеся должны были быть, что называется, хозяевами данных мастерских. Именно таким образом подразумевалось реформировать художественное образование. Кое-где это принесло успех, но в большинстве случаев из этого мало что вышло. В результате большинство художественных мастерских закрылось хотя бы потому, что не было достаточных материальных возможностей. Из центра пытались как-то что-то финансировать, но надо все-таки понимать, что в наступивших 1920-х годах шла Гражданская война со всеми ее последствиями — военный коммунизм, нехватка всего, голод был страшный. Поэтому АРХУМАС (архитектурно-художественные мастерские) держался у нас, что называется, на энтузиазме. Но одно время, как раз в начале 1920-х годов, он даже получил статус высшего учебного заведения и стал называться Казанским художественно-техническим институтом, КХТИ. Но ненадолго. Система образования развалилась, институт снизил свой статус до техникума, а вскоре после этого его еще и объединили с театральным.

Вот такие местные драматические события происходили в то время в казанском изобразительном искусстве. И они были очень тесно связаны с Чеботаревым, потому что он обладал неординарными лидерскими качествами и не мог не вмешаться, когда считал это нужным.

Соцреализмом он не занимался, но у него очень много революционной тематики, особенно в 1920–1930-х годах — графика, плакаты… Кто знает, может быть, он «отрабатывал» то, что служил в Белой армии. Старался работать в стиле, наиболее понятном зрителю, создавал упрощенные, обобщенные изображения. А беспредметное творчество, абстракция не входили в диапазон его творчества — они труднее воспринимаются обычным человеком и не способствуют популяризаторским целям.

Вообще, у нас в Казани практически не было художников-беспредметников, которые работали в обеих столицах. Правда, как-то в Казань попал питерский художник круга Малевича и Матюшина — Павел Мансуров, но он оказался здесь у нас случайно, в силу некоторых драматических событий, потом попал в тюрьму, его оттуда вытащили на поруки (кстати, к этому был причастен Павел Радимов, известный поэт и художник-реалист), затем он недолго преподавал в Казани, имея собственную художественную мастерскую (1920–1921) параллельно с Фешиным. Мансуров был чистым беспредметником. Но его деятельность оказалась недолгой, вероятно, «варяга» попросили уехать, в том числе и местные левые. Все влияние, все программы, которыми занимался здесь Мансуров, их попросту ликвидировали. К сожалению, между местными левыми проблем хватало…

Авангардисты были разными — от радикалов до умеренных. Чеботарев принадлежал к левым, умеренным. Эти левые одно время, до 1926 года, доминировали в здешних архитектурно-художественных мастерских, захватив там все лидирующие позиции и ключевые должности. Директор Федор Гаврилов (1890–1926), архитектор, был тех же взглядов, и пока он был жив, его соратники-новаторы находились в администрации мастерских.

К.К. Чеботарев. Лист 11-й из альбома «Революция». Цветная линогравюра

«Плакатность персонажей не переходит в традиционную «агитку»

«В конце 1921 года Чеботарев выпускает альбом из 15 цветных линогравюр „Революция“, по общепринятому мнению, одно из самых ярких явлений в русской графике 1920-х годов, — читаем в „Энциклопедии русского авангарда“. — Альбом Чеботарева не только талантливое воплощение революционной тематики, но и стилистически разнообразное произведение, в котором плакатность персонажей не переходит в традиционную „агитку“, а увлекающая зрителей игра объемов и фактур придает композиции динамичность и монументализм.

В 1921–1923 годах деятельность Чеботарева как наставника авангардной молодежи сочеталась с работой по подготовке и изданию художественного альманаха „Всадник“, который, по сути, был русским наследником традиций „Синего всадника“ Василия Кандинского в Мюнхене. Первому номеру „Всадника“ предпослан манифест, ярко характеризующий тогдашнюю художественную ситуацию: „Имея в руках ничтожные клочки бумаги, собранные кое-где с громадным трудом, подчас ограниченные в технических возможностях за недостатком материала и приспособлений для печатания, мы осуществили наш первый шаг изданием 30 экземпляров этого альманаха, сделав все, что было возможно в суровых условиях нашего времени, чтобы придать им внешность, достойную глаза ценителя графических искусств“.

Театр КЭМСТ. 1932 год

Невозможно не упомянуть и о театральных работах Чеботарева. С 1923 по 1926 год он преподает „оформление сцены“ на режиссерском отделении Казанского татарского театрального техникума, работает в Казанском молодежном театре „КЭМСТ“ (Казанские экспериментальные мастерские современного театра) — театр левых исканий. Здесь им оформлено несколько постановок: „Мистерия-буфф“, „Разуй глаза“, „Газ“, „Гамлет“, „Растрата“. Чеботарев также работал художником-постановщиком „живой газеты“ казанской театральной группы „Красная блуза“. В 1925 году произведения Чеботарева экспонировались в Казани на второй изовыставке лабораторно-производственных работ ЛЕФа („Левый фронт искусств“ — литературно-художественное объединение, созданное в Москве в декабре 1922 года, его возглавлял поэт Владимир Маяковский — прим. ред.). 

В 1924–1925 годах в художественном сообществе Казани появились первые признаки противостояния правых сторонников АХРРа (ассоциации художников революционной России) и левых, оплотом которых остался АРХУМАС. В связи с изменением статуса мастерских до уровня техникума лефовское крыло с его материальной базой (у них было собственное здание) было закрыто, а преподавательский состав изгнан. В 1926 году Чеботарев и его жена, художница Платунова, были вынуждены уехать в Москву».

Александра Георгиевна Платунова — тоже очень и очень оригинальный художник, не уступающий в таланте своему мужу. Она всю жизнь была не только его женой, но и лучшей подругой, самой главной его поддержкой и опорой. Вот эта их пара — она совершенно неотъемлемая, друг от друга их оторвать вообще совершенно невозможно. Это тот случай, когда один без другого в принципе не может.

Воздушная тревога. 1941 год

Лицо нашего казанского левого искусства

Говорят, что, когда Чеботарев переехал в Москву, Маяковский его вроде как пожурил: «А вы зря покинули Казань, как же без вас будет татарский ЛЕФ?» В Москве, мол, у нас тут много народу, а вот в Казани ваш собственный ЛЕФ теперь остался без поддержки! Действительно, в Казани Чеботарев долгое время был на лидерских позициях, но вынужден был уехать…

Для нас Чеботарев прежде всего ценен тем, что он то самое лицо нашего казанского левого искусства, которое было на рубеже 1910–1920-х годов. У него очень много достижений, да и, пожалуй, с Казанью связан лучший творческий период его жизни. Это было связано и с театром, и с графическим искусством, и с живописью. У него имелись и благодарные ученики в художественных мастерских, где он работал преподавателем.

Еще одну его выдающуюся деятельность хотелось бы отметить. Он очень много сделал для увековечения памяти, сохранения информации о художниках, своих современниках, о своем времени, и это очень большое дело, конечно. Только за одно это ему самому памятник надо ставить.

Несомненно, проявив себя как большой художник, Чеботарев сделал очень много по сохранению собственного наследия как неотъемлемой и большой части истории казанской художественной сцены. К сожалению, часто приходится сталкиваться с тем, что, зная десятки имен художников, мы не знаем их творчества — оно совсем не сохранилось.

Семен Федотов, например. Ну нет его работ! А ведь в печатных альманахах «Всадник» есть его беспредметные вещи… То, что он был авангардным художником, картины замечательные, но, кроме как отпечатков в журнале, ну нет их! То же — Дмитрий Федоров, Михаил Меркушев и другие: графические печатные работы есть, но почти нет ничего из другого наследия. Поэтому Чеботарев, несмотря на непростой характер, благодаря настойчивости, целеустремленности помог сохранить память о многих своих современниках, о времени. Да, характер у него был непростым. С одной стороны, может, он художнику и вредил: с людьми у него проблемы возникали какие-то, кто-то на него обижался… Многие ведь тоже уехали в Москву, он там с кем-то из земляков пытался общаться, кто-то его плохо воспринимал чисто по-человечески, но кто-то ведь и поддерживал!

«В Москве в 1926–1927 годах Чеботарев работал над агитационными плакатами и афишами для кинокомпании „Межрабпомфильм“, — сообщает та же „Энциклопедия русского авангарда“, — издательств ВЦСПС и „Молодая гвардия“. В 1927 году поступил на службу художником-оформителем в Московский театр юного зрителя (МТЮЗ), участвовал в деятельности нескольких агитгрупп театра „Синяя блуза“. В 1928–1930 годах сотрудничал с сатирическим журналом „Прожектор“ и молодежным „Красным студенчеством“».

Чеботарев создает свою трактовку живописного пространства. Его смелые композиции середины 1930-х годов — пейзажи, жанры, портреты — продолжали обособленную линию в развитии искусства. Они выбивались из ряда типичных образцов художественной продукции соцреализма того времени. Как следствие, работы Чеботарева не принимали на выставки в течение 30 лет (с 1933-го до 1964-го), а его самого не принимали в союз художников до 1970 года.

Несмотря на все препоны и рогатки, в 1930-х годах Чеботарев много работал в области станковой графики и книжной иллюстрации. В годы Великой Отечественной войны работал в «Окнах ТАСС», создавал антифашистские плакаты, работал над циклом произведений под названием «Я люблю каждый день жизни».

После войны продолжил работу над несколькими циклами монотипий, в том числе «Углич» (до 1947 года) и «Казань — любимый город» (до 1949 года), в 1950–1960-х годах работал над циклами произведений «Новогиреево», «Цветы» и др. В 1949 году, оглядываясь на прошедшее и всматриваясь в настоящее, Чеботарев начинает работать над наиболее лирической серией монотипий и рисунков «Подсолнечники», которую дополняет практически до конца жизни, подтверждая тем самым свою мысль: «Умереть все-таки лучше, чем перестать быть художником».

В послевоенный период мастер жил в Новогирееве под Москвой, где были созданы его последние картины и где он умер, испив полную чашу отчуждения и человеческой неблагодарности. Хотя художник и не был репрессирован, но вокруг него непробиваемой стеной стоял заговор молчания. В течение 30 лет, с 1940 по 1970 год, он подавал заявления в МОСХ (московский союз художников) и пытался вступить в союз, но неизменно получал отказ. В 1967 году работы Чеботарева попадают на международную выставку «Агитационно-массовое искусство первых лет Октябрьской революции», получают всеобщее признание, но и этого, кажется, мало. Лишь в 1970 году, за четыре года до смерти, больной и одинокий художник (за несколько лет до этого умерла его жена и соратница Платунова) был принят в члены МОСХа.

Последняя картина К.К. Чеботарева — «Слава труду!», 1969 год

Чеботарев ушел из жизни в 1974 году, похоронен на кладбище в Новогиреево в Москве.

Дина Ахметова