«Если на Земле есть место, где проходит граница между смертью и жизнью, это как раз там»

Александр Шагулин: «Убежден, что текст может быть таким же полотном, как и работа художника» Фото предоставлено Александром Шагулиным

«Мы в Казани вершим мини-революцию в музейном пространстве»

— Александр, долгое время ты работал журналистом, много лет был редактором ленты новостей «БИЗНЕС Online» и сегодня открываешь собственную выставку в «БИЗONе». C чем ты заходишь в галерею, как из публицистическо-новостной повестки ты перешел к культурно-экспозиционной и как родилась сама идея «Остии»?

— Я начал этот проект как раз потому, что хотелось отвлечься от новостной повестки и создать свой мир, в котором можно было бы укрыться. В котором создается иллюзия того, что происходящее находится у тебя под контролем. Так появилась идея «Остии».

Погружение в этот мир начинается с текста. В галереях он обычно присутствует в приветственной аннотации, в подписях под картинами — мне кажется, он недооценен. В какой-то степени мы в Казани вершим мини-революцию в музейном пространстве. Да, я прихожу в галерею с аудиовизуальной выставкой и хочу, чтобы эти тексты стали полноценным экспонатом. Честно говоря, сам такого еще не встречал, но убежден, что текст может быть таким же полотном, как и работа художника. Внимательный зритель долго изучает картину, может отойти в сторону, посмотреть на нее слева, справа, потом вернуться. Картина раскрывается не сразу.

Мои тексты озвучил молодой актер Казанского ТЮЗа Ярослав Кац. Они тоже некий ребус, который оставляет пространство для интерпретаций, — в них есть игра слов, внутренняя рифма, реминисценции. Каждый раз они могут раскрываться по-разному.

Также мне любопытно представить, что посетитель галереи станет своего рода режиссером. Он получает текст — словно сценарий — 10 историй, визуальный ряд — фотографии и рисунки, аудиосопровождение, а монтаж всего фильма происходит в его воображении. У каждого может получиться своя короткометражка. В 2022 году отмечается 100-летие со дня рождения итальянского режиссера Пьера Паоло Пазолини, и «Остия» — это мое посвящение ему.

«Внимательный зритель долго изучает картину, может отойти в сторону, посмотреть на нее слева, справа, потом вернуться. Картина раскрывается не сразу» Фото: Сергей Елагин

— Почему «Остия»? Что это такое?

— Сама идея появилась три года назад в Риме. В один из дней я отправился на место убийства Пазолини и оказался в Остии. Это пригород Рима, в 30 километрах от него, возле моря, и эта территория очень контрастирует с открыточным Вечным городом. Представьте себе район пустырей, промзон, декораций к фильмам Феллини, когда белье сушится на веревке во дворах. Там я ощутил какое-то внутреннее волнение: со мной никогда ничего подобного не происходило. Я долго искал место убийства, мне почему-то было принципиально важно там оказаться. Не знаю почему.

— Откуда вообще возникло желание целенаправленно поехать на место убийства?

— Мне была интересна его загадочная смерть, которую спустя 47 лет так и не раскрыли. Наверное, думал, что если попаду туда, то хотя бы немножко приближусь к разгадке этой тайны. Пока искал, ходил по пустырям, поймал внутреннее состояние тревоги. Мне подумалось, что если на Земле есть место, где проходит граница между смертью и жизнью, то это как раз там. Еще в античные времена в Остии язычники проводили обряды жертвоприношений. И сам Пазолини любил эти места, они его вдохновляли. И в итоге забрали.

«Мне любопытно представить, что посетитель галереи станет своего рода режиссером. Он получает текст — словно сценарий — 10 историй, визуальный ряд — фотографии и рисунки, аудиосопровождение, а монтаж всего фильма происходит в его воображении» Фото: Сергей Елагин

«Во времена турбулентности ключевым качеством становится искренность»

— А чем тебя так привлек Пазолини? Насколько его работы актуальны сегодня?

— Пазолини как никогда актуален в наши дни, в 2022 году особенно. Будучи довольно противоречивым творцом, режиссером, он никогда не старался быть удобен, пытался провоцировать, разбудить общество и никогда не допускал очевидных ответов в своих фильмах. И мы живем сейчас в такие времена, когда нет очевидных ответов даже на очень простые на первый взгляд вопросы.

Пример Пазолини показывает, что во времена турбулентности ключевым качеством является искренность. Каким бы он ни был мечущимся, он всегда был искренним с самим собой и зрителем. Кажется, именно этой искренности нам сейчас не хватает. А она могла бы дать ответы на многие вопросы.

— Какой фильм впечатлил сильнее всего?

— Мне нравятся самые ранние его работы. Первые фильмы, которые он снял в Риме: «Аккатоне» и «Мама Рома». Это те самые ленты об обитателях окраин, где он показал пропасть, которая зияет между обеспеченным высшим обществом и теми, кто пытается буквально выжить в пригороде. Кстати, эти картины — редкое исключение — показывали и в советских кинотеатрах. И не только потому, что Пазолини был ярым коммунистом.

«Пазолини, будучи довольно противоречивым творцом, режиссером, никогда не старался быть удобен, пытался провоцировать, разбудить общество и никогда не допускал очевидных ответов в своих фильмах» Фото: © Matteo Nardone / ZUMAPRESS.com / www.globallookpress.com

— «Мама Рома» вышла на экраны ровно 60 лет назад. С тех пор, ты считаешь, ничего не поменялось? Казалось бы, где Рим 1962 года и где Казань-2022.

— Жизнь показывает, что многие вещи не изменились. До сих пор актуален вопрос, как решить конфликт между социальными слоями. В угрюмых безжалостных пейзажах, где вопрос выживания первичен, не так-то легко заниматься созиданием.

— Сегодня с социальным расслоением, наверное, чуть проще. Мы знаем множество примеров, как выходцы из сел и небольших депрессивных городов становятся уважаемыми бизнесменами и чиновниками…

— Все равно такие примеры чаще исключение, чем правило. Окружение и ролевые модели сильно влияют на мировоззрение.

— У него искренность не только в задворках. Это насилие, эротика, что тогда шокировало аудиторию, но сегодня подобное вряд ли кого-то удивит.

— В первых фильмах такого особо не было, это потом он развернулся (смеется). Мы говорим о периоде нового реализма, когда людей шокировали не столько постельные сцены, сколько откровенный разговор о социальных проблемах в зале кинотеатра: бедность, проституция, социальное расслоение, жизнь криминальных элементов. Но Пазолини искренне верил, что этот люмпен-пролетариат, молодая шпана и прочие обитатели окраин Рима смогут выйти из замкнутого круга жизни по понятиям и обратятся внутрь себя, станут более… сознательными, что ли. На первом плане будет созидание, а не агрессия.

Если ты смотрела фильмы Пазолини, там герои из-за внешних суровых обстоятельств движимы агрессией, они уходят в криминал. Но он не ставил на них крест, он романтизировал эти образы, потому что верил, что они смогут преодолеть обстоятельства.

— Или ему просто нравились типажи пассионарных итальянских юношей?

— Да, появился даже пазолиневский тип героя. Им среди прочих был одержим наш Гоша Рубчинский, по-всячески его эксплуатировал. Но проектом «Остия» я хотел попробовать исполнить мечту Пазолини и вывести на передний план не агрессию, а рефлексию. В сложных условиях у тебя есть два пути: или ты пытаешься всеми способами выбраться из этого круга отчаяния через созидание, или уходишь в агрессию.

«На выставке представлены истории 10 героев. Их объединят то, что они живут на окраине условного города N» Фото: Сергей Елагин

«Найти Остию в Казани очень сложно»

— С пазолиневскими понятно, а кто твои герои?

— На выставке представлены истории 10 героев. Их объединяет то, что они живут на окраине условного города N. Это проекция Остии на собирательный образ всех типичных пригородов, римских, российских — неважно. Их объединяет пограничное состояние. Это граница между городом и селом, пресыщенным центром и голодающими окраинами, между двумя мирами, где от одного до другого несколько минут на машине, это граница взросления. Героям от 18 до 23 лет — это момент, когда детство, отрочество и юность закончились и нужно делать выбор.

— В аннотации говорится о попытке осмыслить портрет поколения…

— Я не претендую на истину в последней инстанции, у меня не было такой цели — прописать портрет поколения. Но, кажется, интуитивно получилась одна из вариаций на эту тему. Мы работали с молодыми людьми, которые только пришли во взрослую жизнь, и мне было интересно не просто их пофотографировать и распрощаться, мне было интересно узнать, чем они живут, какие у них мечты, планы на будущее.

— А есть у этого поколения какой-то собирательный портрет, отличительная черта, которая бы характеризовала их как-то особенно?

— Мне кажется, как раз искренность. Они хорошо чувствуют ложь и лицемерие, очень остро реагируют на это.

— Почему?

— Хороший вопрос. Наверное, потому, что они выросли в относительно сытые годы. Можно было позволить себе спокойную жизнь. Это сейчас вектор смены эпох задан, и что-то, наверное, изменится.

— Вопрос, который интересует лично меня: почему в этом портрете поколения нет девушек?

— Исключительно потому, что проект посвящен Пазолини. Это именно пазолиневские образы, их примерили на себя казанские ребята.

«Моделями выступили представители самых разных профессий. Среди них есть каменщик, студент-медик, актер театра и кино, барабанщик, диджей, энергетик» Фото: Сергей Елагин

— Твои герои, которых ты приглашал в качестве моделей, тоже с окраин?

— Нет, это образы, они словно актеры в неснятом Пазолини фильме. Моделями выступили представители самых разных профессий. Среди них есть каменщик, студент-медик, актер театра и кино, барабанщик, диджей, энергетик. Для меня было важно не привлекать профессиональных моделей, а взять именно парней из жизни.

— Где ты их находил? И как?

— Чаще всего в ныне запрещенной соцсети, иногда просто мог подойти на улице и предлагал принять участие в съемках. Ориентировался на возраст, внешний облик. У нас было три фотографа. Мы работали с ugarinat, которая виртуозно снимает в ночных клубах. Если через 100 лет кому-то станет интересно, чем жила ночная Казань, ему будет достаточно посмотреть ее репортажи. Фанис Низамов — мастер работы со светом и уличными ландшафтами. Он подарил нам много колоритных портретов, они могут войти в историю. А у Салавата Хадыева очень чувственные работы. Он умеет раскрыть человека, зафиксировать его внутреннюю красоту.

— Кстати, о локациях. Где в Казани найти атмосферу Остии?

— Найти Остию в Казани сложно. Город за последние 10–15 лет очень сильно преобразился, и, когда пытаешься найти в Казани хоть какую-то хтонь, пустыри, «заброшки», желательно в большом количестве, — сталкиваешься с проблемами. Как только приезжаешь на место, где раньше были ржавые гаражи, обнаруживаешь, что там уже торговый центр красивый стоит, или парк появился, или просто хрущевки капитально отремонтировали, и они стали прилично выглядеть. Так что мы действительно столкнулись со сложностями в поиске атмосферных локаций. Их осталось очень мало. Снимали чаще всего в Отарах, в Кировском районе. И возле речного порта, но, кажется, там тоже скоро поменяется ситуация в лучшую сторону. В Казани места, созвучные с городским отчаянием, уходят в прошлое.

«Мне захотелось создать из персонажей эдаких супергероев. Их в России давно не было и сейчас как-то не хватает» Фото: Сергей Елагин

«Мы сумели довести персонажей до супергеройства»

— В твоем проекте есть еще одна важная составляющая — рисованное изображение героев. Для чего потребовалось такое двойное иллюстрирование текстов?

— Мне захотелось создать из персонажей эдаких супергероев. Их в России давно не было и сейчас как-то не хватает. А знаешь, как в наши времена создаются супергерои?

— Как?

— Через фильтры поп-культуры, например. Она должна выдать им атрибуты, суперспособности и так далее. И я выбрал стилизацию под аниме — по-прежнему популярное у молодежи. Затем питерская художница Дарья Дмитриева, работающая под псевдонимом MARKASSUS, создавала образы. Так мы сумели довести персонажей до супергеройства. У каждого есть своя локация, атрибут и даже суперсила. Например, Дарио умеет перерождаться и живет уже 6-ю жизнь, он пытается вспомнить предыдущие свои воплощения. Меня завораживает мысль, что на фотографиях мы запечатлели одну сторону — как герой живет в настоящем, материальном мире. Это реализм. При этом в нем самом живут тайные, спящие сверхъестественные способности. Их мы через символизм можем раскрыть через рисунки Даши. Причем тот самый парень из жизни иногда сам о них даже не подозревает.

— Что было первично — персонажи или тексты?

— Всегда по-разному, я себя в этом плане не ограничивал. Иногда писал текст и под него подбирал модель. А иногда сначала были съемки, а потом уже появлялся текст. Были и непростые моменты. Так, героя Арландо мы должны были снимать в ночном клубе. Пришел очень нарядный Артур Амиров, и у меня почему-то возник внутренний конфликт между его образом и локацией. Хорошо, что текста еще не было — в итоге он возник на контрасте и стал одним из лучших текстов, я им горжусь. Он объединяет новогоднюю атмосферу и тревожное состояние в предчувствии неизбежного удара.

— Когда создавался этот текст?

— Весной. Наверное, сейчас он стал еще актуальнее.

— Супергерой появляется в тот момент, когда возникает потребность справиться с суперзлодеем. Кто антагонист твоих героев?

— Сама по себе эпоха неопределенности. В меняющемся мире каждый пытается найти и занять свое место, а мои герои и так находятся в том возрасте, когда в принципе не знаешь, как сложится жизнь. Ты и так на распутье, а тут внешние обстоятельства вмешиваются и переворачивают все вверх дном. «Ему было красиво и страшно, как и положено начинающим путь в 19 лет», — есть там такая строчка. Могу ошибаться, но она крайне емко передает внутреннее состояние нашего поколения.

— Красиво… в промзонах и трущобах?

— Мои герои пытаются найти внутреннюю красоту в неблагоприятных внешних обстоятельствах. А что им еще остается? Поэтому серые панельки для них являются убежищем, чем-то уютным и родным, за что можно зацепиться и что может тебя удержать. Самые неприглядные вещи в этой ситуации могут стать спасением. И в текстах при всей их рефлексивной тревожности у меня была задача оставить пространство для надежды.

— И как бороться со временем и обстоятельствами? Во вселенной Marvel и DC, например, все очевидно: вот суперзлодей, его надо ликвидировать. И миссия супергероя, экипированного бэтмобилем, трико, молотом и голливудской улыбкой, к этому и сводится.

— Миссия — нести искренность сквозь темные времена. Свет сквозь темные времена. Иногда это гораздо сложнее, чем убить злодея.

«Мы хотим максимально избавиться от стерильности. Рассыпать гравий, расставить решетки и бочки, чтобы способствовать погружению зрителя в эти миры» Фото: Сергей Елагин

«Музеи могут быть аттракционом, порталом в другие миры»

— Избранный тобой экспериментальный формат выставки — по сути, заявление, что современное искусство в классические музейные и галерейные рамки уже не вписывается. Готово ли общество к такому?

— Думаю, да, сейчас довольно искушенная публика. Музейное пространство, на мой взгляд, действительно очень недооценено. Я не понимаю, почему его не используют полноценно как портал в другие миры. Для многих музей — это белые стены, стерильное пространство, тетушки, которые сидят под картинами и следят, чтобы никто не подошел к картинам ближе, чем следует. Это такое классическое, фундаментальное, где-то табуированное пространство, которое почему-то никак не удается расколдовать. Сколько было прорывов в музыке, кинематографе, балете за последние 100 лет? А последняя революция в музее была, наверное, когда туда пришел Марсель Дюшан с реди-мейд-искусством. И оказалось, что так тоже было можно.

Я не вижу ничего плохого в том, чтобы наши музеи иногда становились неким аттракционом. Где экспонаты были бы пронизаны единой идеологией, которая бы выплескивалась за пределы рам и взаимодействовала со зрителем самыми разными способами, погружала в мир автора за счет дополнительных элементов — аудио, переосмысленного интерьера, видео и так далее.

— А есть такие примеры в музеях России и мира? Есть какие-то выставки, на которые ты ориентируешься?

—  Последнее из того, что видел, — весенняя выставка, посвященная Виктору Цою в Манеже. Это погружение не только в его творчество, но и в атмосферу, в которой он жил. Там ведь была не просто выставка его личных вещей на фоне белых стен.

— Станет ли «Остия» таким примером?

— Я надеюсь, что мы к этому приблизились. Мы хотим максимально избавиться от стерильности. Рассыпать гравий, расставить решетки и бочки, чтобы способствовать погружению зрителя в эти миры.

— Есть выставки вроде твоей, которые изначально предполагают концептуальный подход. А что делать, если ты классический художник, которому важно, чтобы зрителя от его работ ничего не отвлекало?

—  И это его право.

— То есть музей должен диктовать условия художнику или художник — музею? Или обе стороны должны полностью подстраиваться под зрителя?

— В идеале, когда у всех трех сторон возникает консенсус.

— Недавно в Казань приезжала директор Третьяковки Зельфира Трегулова. Она тоже в поисках новых форматов и, выступая на Kazan Digital Week, сообщила, что делает ставку на IT и иммерсивность (и заодно попросила IT-сообщество поучаствовать в этом процессе). Развиваются AR- и VR-технологии, в стенах музеев демонстрируются NFT-токены и так далее. На твой взгляд, как музеи будут выглядеть через 5, 10, 15 лет?

— Главное, чтобы все не отдали на откуп искусственному интеллекту. Интересно, согласится ли Третьяковка принять экспозицию с картинами, которые компьютер создал, проанализировав манеру Шишкина или Репина? Сомнительная перспектива. А запрос на иммерсивность у аудитории сохранится еще долго, и это действительно отличный ход, если он раскрепощает посетителей, напоминает им о том, что посещение музея — это не просто визит в стерильный мир белого куба. В этом смысле неправильно было бы ограждаться от них стеной снобизма. Пора максимально избавиться от закостенелости и да — пробовать новые форматы, не забывая при этом об особой роли автора. Живого, а не запрограммированного.