Глава штаба Прилепина в ЛНР: «Я не против, чтобы сын пошел защищать Родину, но я против, чтобы он подох»

Юрий Мезинов: «Мобилизацию воспринял даже чуть-чуть со злорадством. Мы все не без греха. Подумал: «Ну что, вы встрепенулись, поняли, что военные действия идут? Вы как будто не замечали того, что происходит в Донбассе». Слава богу, хоть сейчас, спустя 7 месяцев, до страны дошло, что происходит» Фото: Ольга Вандышева

«Что дает им силы жить в разрушенных домах, понять невозможно. Иногда не выдерживают нервы, глядя на все это. А они сохраняют выдержку»

— Юрий, вас называют одним из главных волонтеров Донбасса, кто возит туда гуманитарную помощь. Расскажите об этом.

— Я с 2014 года езжу в Донбасс с гуманитарной помощью. А с февраля нахожусь там практически безвыездно и возглавляю штаб фонда Захара Прилепина. Сам живу в Батайске Ростовской области, от моего дома до границы 100 с небольшим километров. До склада в Донецке ехать 3–4 часа. Могу даже на ночь домой уехать, если сильно надо. Я раньше в МЧС работал, потом организовал бизнес по благоустройству, им сейчас жена занимается. Первое время ездил туда-сюда постоянно, так как склад в Донецке у нас не сразу появился. Поскольку мы давно там работаем, Российская армия организовала нам особый порядок прохода. Я благодарен военным, которые нам обеспечивают проход. И я заезжал туда с гуманитаркой, под контролем ее раздавал и населению, и бойцам. Жителям доставляем продукты, лекарства, клеенку для окон. Военным везем берцы, каски, форму, бронежилеты, квадрокоптеры. Сейчас и время, и люди, и фонд Захара требуют четкой отчетности. Все оформляем как надо. А поначалу, когда я ездил самостоятельно и грузил по 500 пакетов в село, которое под сильным обстрелом, какие там можно было оформить бумаги? Было не до бюрократии. Только фото- и видеоотчеты. Там не было ни главы, никого из начальства. Они были украинскими и все сбежали, а людей кормить требовалось. Спасибо огромное тем, кто понимал, чем мы занимаемся. Мы заслужили это на протяжении 8 лет, и нам доверяют. Я работаю с администрацией Луганской области.

— С главой ЛНР Юрием Пасечником?

— С ним лично я не работаю. Мы постоянно в контакте с первым замом Пасечника, с главами районов, городов. Привозим им то, что надо. Фонд Захара Прилепина там знают. Хотя там несколько волонтерских организаций, «Неравнодушные» — приграничное движение, есть еще фонд «Добрый Ангел». Сегодня волонтеров много. Идет большая поддержка. Помощь приходит со всей России. Фурами пригоняют гуманитарку. И тушенку, и все самое важное. Приезжает куча хороших ребят. Некоторые девчата приезжают по третьему разу в Лисичанск, берут отпуск за свой счет, чуть денег поднакопят и опять приезжают. Я не могу их выгнать. Они говорят: «Юра, сейчас новые приедут, пока ты им все объяснишь. А мы уже все и всех знаем».

Те, кто приезжает в Донбасс впервые, думают, что в домах, которые практически полностью разрушены, уже никого не осталось. Они не верят, что там продолжают жить люди. Но когда мы приезжаем с гуманитарной помощью, они все появляются. И встречают нас как родных. Конечно, так было не везде. Например, в Мариуполе было больше растерянности. Но в селах всегда встречали доброжелательно. В Северодонецке тоже. Там нас очень ждали, обнимали, радовались.

Что дает им силы жить в разрушенных домах, понять невозможно. Иногда не выдерживают нервы, глядя на все это. А они сохраняют выдержку и даже оптимизм. Некоторые живут, можно сказать, общиной, несколькими семьями, делятся друг с другом чайником одним на всех. У них выбивают стекла в окнах, они их вставляют, потом обстрел, стекла выбивают снова, они опять что-то придумывают. Не уезжают и не унывают. Но как они будут жить в таких условиях зимой, я даже не знаю. Это просто страшно. И привыкнуть к такому невозможно.

«Сегодня волонтеров много. Идет большая поддержка. Помощь приходит со всей России. Фурами пригоняют гуманитарку. И тушенку, и все самое важное» Фото: © РИА «Новости»

«У меня есть знакомые, которые виски не будут пить за червонец. А тут людям негде взять 10 тысяч рублей на операцию»

— А что этим людям помогает сохранять оптимизм?

— Я думаю, это скорее психологи могут оценить. Такие вещи за пределом понимания даже для меня, кто 8 лет шарахается по всему Донбассу. Люди, которые сейчас бегут из России за границу, тем более не способны этого понять.

Где люди способны черпать силы и выдержку? Это необъяснимые вещи. Мы часто замечаем, что, когда у человека какое-то горе, кто-то умирает, он сначала впадает в уныние, а в какой-то момент его отпускает, и он начинает смеяться, шутить. Как будто организм отключается. Наверное, здесь что-то похожее. Приезжаю, например, в Лисичанск спустя два месяца после того, как его освободили, а люди там все так же в приподнятом состоянии. Ну не может же быть легкая эйфория на протяжении двух месяцев. Думаю, они просто нашли какой-то духовный путь.

— Что им помогает: вера в Бога, в Россию, в будущее?

— Я не знаю. Но они крутые.

— Вы говорите, что иногда не выдерживают нервы. А что для вас было самым тяжелым за прошедшие полгода?

— Знаете, меня иногда упрекают за мои резкие высказывания. Говорят, что люди находятся на пределе, в тяжелой ситуации, а ты грубо говоришь, «жестишь». Это видно и в моих роликах в телеграм-канале. Но моя жесткость иногда необходима. Она помогает выстраивать дисциплину. Когда приезжаешь в Донбасс, благородные, достойные люди оказываются где-то в стороне и не позволят себе лезть через кого-то. И бывает, что на 100 человек найдутся три дебила, которые начинают переживать, что им чего-то не достанется. Это может превратиться в массовую неуправляемую свору, где ты не сможешь нормально раздать людям помощь. Я таких сразу вычисляю, отодвигаю в сторону, чтобы у них не было даже желания меня ослушаться, потому что этот процесс требует порядка.

Да, они в кризисной ситуации. Но ведь иногда приходится раздавать гуманитарную помощь и под обстрелом, когда надо выгрузиться за 5 минут, а мне кто-то начинает рассказывать, где я должен и где не должен выгружаться. В такой ситуации чем жестче себя поставишь, тем это больше помогает процессу. Многие руководители понимают, о чем я говорю.

Но даже в таких историях ты не знаешь, где тебя пробьет. Последний раз у меня был, можно сказать, позорный случай для руководителя гуманитарной миссии. Мы приехали в пункт временного размещения, и там были люди в основном из Северодонецка. Они сразу накинулись, хотя были и представители администрации. Я в жесткой манере всех выстроил. Мол, либо сейчас все обратно увезу, либо у нас порядок. Люди плюнули на администрацию, стали только со мной разговаривать. И вот я уже ухожу на взводе, а ко мне подходит женщина и говорит: «У нас проблема, протез глазной не можем сделать. Это не входит ни в какие программы. Но, может, вы в силах помочь?» Я отвечаю, что мы от фонда Прилепина, что можно обратиться к нему, потом уточняю, сколько это стоит. Она говорит: «10 тысяч рублей». Я просто охренел! И убежал. Чтобы мальчик, с которым была эта женщина, потом не сказал: «Дядька такой квадратный, а расплакался». Они, наверное, подумали, что я дурачок. Но я же бываю в Москве, у меня есть знакомые, которые виски не будут пить за червонец. А тут людям негде взять 10 тысяч рублей на операцию. Потом собрался с силами, подошел. Короче, в итоге помогли, все хорошо. Но вот такие ситуации особенно тяжело воспринимаются.

— Особенно на фоне московской жизни.

— Я даже не знаю, как это сравнивать. Когда тебе такое говорят, думаешь, ну, наверное, тысяч 300–400 надо. А когда выясняется, что это стоит всего червонец… Ты понимаешь, что все вроде знаешь. Но к таким ударам не готов. И отходить от этого тяжело. А скольких мирных людей не стало, к которым мы постоянно приезжали. Приезжаешь, а тебе говорят, того нет, того нет. После всего этого тяжело восстанавливаться. Но я не могу уехать. На мне завязаны многие вопросы.

«Я практически сразу выступал за мобилизацию, потому что, когда Украина объявила свою мобилизацию, было понятно, сколько у них живой силы» Фото: Александр Мамаев

«Моему старшему сыну 20 лет. И я не против, чтобы он пошел защищать Родину, но я против, чтобы он пошел и подох»

— Как вы считаете, а референдумы проведены вовремя?

— Нет. Их надо было провести еще в марте – апреле. Мы слишком дорогую цену платим за свою порядочность. Не могу судить за военных. Я все-таки бизнесмен и рассуждаю рисками, точками рентабельности. Понимаю, что Владимир Владимирович оценивал риски. Как это часто бывает, выгода от рисков велика. Думаю, если бы удался первоначальный блицкриг до Киева, если бы киевские элиты дрогнули и побежали, представляете, сколько бы мы спасли мирных жителей, городов, военнослужащих?

— С мобилизацией тоже затянули?

— Я практически сразу выступал за мобилизацию, потому что, когда Украина объявила свою мобилизацию, было понятно, сколько у них живой силы. Мне как человеку, который косвенно присутствует там, давно было очевидно, что наши силы на фронте не справляются. Мы доверились непрофессионалам, которые нам врали, что все под контролем. Почему товарищи в больших погонах дотянули мобилизацию до последнего времени и не довели до руководства страны информацию о реальном положении дел? Да за такое расстреливать надо!

Поэтому я выступал за мобилизацию, но не в том виде, в каком она происходит сейчас, когда директору фирмы, у которого десятки человек в подчинении, присылают повестку и дают три часа на сборы. Это вообще как? А эти бизнесмены, между прочим, людей кормят. Многие люди в погонах у нас ничего не понимают ни в бизнесе, ни в экономике, и им на все пофиг. Но кто-то же должен это регулировать. Вы все это время чухали свои мозги, а теперь хотите, чтобы за три дня человек свою жизнь оставил? Дайте неделю-две, он должен договоры сделать, хотя бы доверенность оформить. После такой мобилизации многие бизнесмены вернутся не просто нищими, а все в долгах. А потом еще какое-то количество людей повесится. Делается все по-идиотски. Через одно место. Каждый раз наступаем на одни и те же грабли.

Я имею право рассуждать. Моему старшему сыну 20 лет. И я не против, чтобы сын пошел защищать Родину, но я против, чтобы он пошел и подох. Сейчас он студент, поступил на военную кафедру в университете. Если бы мобилизацию объявили полгода назад, он был бы готов не умирать, а воевать. А сейчас, если ситуация будет развиваться не в нашу сторону и наших детей соберут на передовую, они пойдут туда пушечным мясом. И у меня как отца начались полупанические настроения. Ведь мы обычно компенсируем ошибки и огрехи живой силой. Да, пока мой сын еще не попадает под мобилизацию, он не окончил военную кафедру и не стал офицером запаса. Но тут такая заварушка, что он еще может в ней поучаствовать. И ребят его возраста я воспринимаю как своих сыновей. И я хочу, чтобы их научили стрелять и всему остальному, чтобы не было так, как в Грозном. Надеюсь, не будем закидывать наши военные ошибки трупами наших ребят.

— Сейчас много фиксируется нарушений при мобилизации.

— Да. А если сейчас начнется еще и повальный подкуп в военкоматах. Вообще я бы все, что сейчас делается в государстве, переводил в бронежилеты, квадрокоптеры и прочие вещи для фронта. Мы пытаемся сделать хорошее лицо при плохой игре. Пытаемся с людьми заигрывать: говорим, что у нас ничего не происходит. А это не так. А мобилизацию могли объявить хотя бы на месяц раньше, дать людям подготовиться, закрыть границы. А то у нас самые достойные будут все разгребать и умирать. Мы же знали, что весь крысятник побежит. Мои работники тоже побежали на границу с Грузией.

«Что дает им силы жить в разрушенных домах, понять невозможно. Иногда не выдерживают нервы, глядя на все это. А они сохраняют выдержку и даже оптимизм. Некоторые живут, можно сказать, общиной, несколькими семьями, делятся друг с другом чайником одним на всех» Фото: © Илья Питалев, РИА «Новости»

«К нашим самым-самым верхним элитам должно прийти понимание, что ставку нужно делать не на тех, кто предан, а на профессионалов»

— То есть вы считаете, что после объявления мобилизации надо было закрыть границы?

— Да. Я считаю, что это недоработка нашего государства. Надо было закрыть границы, четко отфильтровать тех, кто хотел уехать, понять, кто на что способен, и поставить заградотряды. Ничего нового. Человек — это животное, которое со временем, несмотря на цивилизацию, не меняется. Всегда существует жесткая иерархия между более сильным и более слабым.

Но я мобилизацию воспринял даже чуть-чуть со злорадством. Мы все не без греха. Подумал: «Ну что, вы встрепенулись, поняли, что военные действия идут? Вы как будто не замечали того, что происходит в Донбассе». Слава богу, хоть сейчас, спустя 7 месяцев, до страны дошло, что происходит.

Еще меня, мягко говоря, удивляет, что после объявления мобилизации ко мне стали обращаться из разных регионов с вопросом, чем можем помочь. И не плачущие мамы из деревень, а из городов. Я отвечаю: «Ничем». Хочется спросить: вы совсем оборзели? Мы здесь помогаем ребятам, которые не имеют связи с родным домом, ополченцам уже черт знает с какого года, чьи друзья либо давно в сырой земле, либо бьются с ними бок о бок. А вы, будьте добры, соберите своих пацанов сами. У вас же есть друзья, многие получали зарплату, нормально живут. Вы правда думаете, что мне дают деньги и я их распределяю? У меня список того, что и где нужно, в 25 раз длиннее того, что приходит. А вам не мобилизация нужна, вам надо, чтобы у вас под домом ядерная бомба рванула, тогда мозги встанут на место.

— Вы говорите, что общество встрепенулось после объявления мобилизации. С другой стороны, много обсуждений по поводу элиты, которая не отправляет своих детей на фронт.

— Мы живем в обществе, которое заслужили. Мы же подавали руку человеку, зная, что он коррупционер, мразь и вор. Мы подавали руку, надеясь на то, что нам крошки с его стола упадут. За что боролись, на то и напоролись. Можно прийти к своему отцу и предъявить ему, что он СССР не спас. Но когда начинаешь разбираться, в СССР тоже все было непросто. История не любит сослагательных наклонений.

Я хочу сказать, что даже при вступлении в войну со всей Европой мы способны выиграть. Но для этого к нашим самым-самым верхним элитам должно прийти понимание, что ставку нужно делать не на тех, кто предан, а на профессионалов. Нам не хватает профессионализма. Насколько мы деградировали, мне сложно судить. Но очень сильно. Во всех областях. Способны ли мы вообще сделать выжимку профессионалов из тех, кто остался, и насколько способны? Я думаю, в этом кроется залог успеха этой ситуации.

И хотелось хотя бы раз не быть благородными русскими. Я ценю нашу цивилизацию, горжусь ей, но хочется, чтобы все, кто умер в это раз, были отомщены и чтобы мы побеждали не с каким-то покаянием. Может, надо поменьше православия на этот раз.

«Военный конфликт был неизбежен. Я маленький человек, делаю, что могу. Но я уверен, что СВО была необходима» Фото: © Виктор Антонюк, РИА «Новости»

«Они фашисты. У меня в этом сомнений нет. Я там вижу чистый геноцид»

— А как вы оцениваете происходящее на фронте?

— Меня часто спрашивают: «Что там, Юра, происходит?» Но я не вижу общей ситуации на фронте, не понимаю, какой плотности там подразделения стоят. Да, я общаюсь с бойцами, но у меня нет полного представления о происходящем. Тем более я не военный человек. Я хороший ликвидатор чрезвычайных ситуаций. Даже скромничать не буду. Но абсолютно никчемный военный.

Однако я понимаю, что на фронте сейчас кровожадная схватка. Но если бы туда закидывали людей без раздумий, тогда бы Купянск спасали любыми силами и жертвами. Этого нет.

Я искренне верю, что мозги на место встали у тех, кто находится в зоне СВО. Я общаюсь с полковниками, некоторыми генералами, которые там. Знаю, что они берегут личный состав. Например, в Харьковской области можно было обороняться, и сами ребята были к этому готовы. Мы, например, выезжали из Изюма в 5–6 часов вечера, а в 11 выехали бойцы. Почти сразу после нас. Мы привезли им по заказу вилы, топоры. Они готовились к обороне. Но, видимо, командиры оценили ситуацию и поняли, что если не отступят, то потеряют личный состав. А это самые боеспособные ребята, что тут говорить. Резервистов и приглашать не требовалось, они сами ушли. А самые боевые ребята готовы были остаться. Но командиры не хотели, чтобы они остались там навечно землю удобрять.

Или, например, рассказывают, что за какую-то операцию положили 160 человек, и выносят вердикт, какие плохие командиры. Но после того, как я поездил полгода по Донбассу, я понимаю, что если бы эти 160 человек не полегли там геройски, то, скорее всего, в дальнейшем для выполнения этих задач потребовалось больше и времени, и жизней наших ребят, и мирного населения, что для меня как для спасателя особенно важно. Я даже обмен Виктора Медведчука на «азовцев» (члены террористической организации, запрещенной в России, — прим. ред.) не берусь судить однозначно.

Может быть, о чем-то мы узнаем через 50–70 лет. Но мне лично гораздо более оскорбительно, что кто-то выдал, что на территории Харьковской области нет российских учителей. Я это увидел в «Телеграме». Это после того, как их обучили, возили в Крым, а потом мы их предали. У нас народ не дебилы, они эту фальшь видят. Но если к Медведчуку шел какой-то договор, что на этих территориях не будут трогать людей, которых не успели эвакуировать и спасти, то у меня нет вопросов по поводу обмена самого Медведчука. А я не исключаю, что при его обмене могла быть договоренность, что учителей на утраченных территориях не станут трогать.

Это постыдный факт и для наших, и не сильно о нем хотят говорить украинцы. Тогда это будет однозначным признанием, что они фашисты. А они фашисты. У меня в этом сомнений нет. Я там вижу чистый геноцид. Когда девочек пеной монтажной задувают… Я же не только из-за бабушек плачу. Там ужасно. Не знаю, почему об этом не рассказывают наши СМИ, почему Кремль не выдает темники. Чего боятся?

Поэтому военный конфликт был неизбежен. Я маленький человек, делаю, что могу. Но я уверен, что СВО была необходима. Там шла перевербовка русских людей в широком смысле слова в антирусскую нечисть в худших традициях фашизма.

Сейчас очень многое решается, и очень многое на кону. Есть то, что нам передали деды, прадеды. Всегда, во всех войнах были ошибки руководства, системные проблемы. Но когда мы анализировали, за счет чего выстаивали наши деды, выяснялось, что благодаря тому, что им передали их деды. И мы должны думать теми мерками, которые нам передали наши деды. Мы должны стоять насмерть.