Нобель, деньги и суслик: так за что же вручили нынешнюю премию по экономике?

«Троица лауреатов [Нобелевской премии] получила свою премию за «исследования роли банков в экономике, особенно во время финансовых кризисов» Фото: © Ren Pengfei / XinHua / www.globallookpress.com

— Видишь суслика?
— Нет.
— И я нет. А он есть.

Ситуация «по Бернанке»

Формальности ради следует отметить, что премию по экономике «нобелевкой» по факту назвать нельзя. Альфред Нобель в своем завещании указал только пять направлений деятельности для премирования: за успехи в физике, химии, медицине вкупе с физиологией, литературе и за достижения в сфере стремления к миру («тому, кто внес наиболее существенный вклад в сплочение наций, уничтожение рабства или снижение численности существующих армий и содействие проведению мирных конгрессов»). Экономики здесь, как можно видеть, не предполагается, а то, что вручается за экономические изыскания, формально именуется премией по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля, и присуждается она, по предложению Банка Швеции, только с 1969 года. Иных же «нобелевских направлений» не существует, к примеру, нет отдельной премии за математику — там приходится довольствоваться медалью Филдса и с недавних пор Абелевской премией.

Вернемся к экономике. Троица лауреатов получила свою премию за «исследования роли банков в экономике, особенно во время финансовых кризисов». Эти исследования не были совместными, более того, из истории известно, что комитет, вручающий эту премию, — те еще скандинавские тролли. Началось все с Фридриха Хайека и Гуннара Мюрдаля, получивших на пару эту премию в 1974 году. Два идеологически непримиримых противника — сторонник свободного рынка Хайек и социалист Мюрдаль — получили одну и ту же Нобелевскую премию, оба развели руками и сказали, что, с одной стороны, вроде хочется радоваться, а с другой — осадок неприятный остался. Мюрдаль же вообще заявил, что раз премию выдают таким реакционерам, как Хайек и Милтон Фридман (лауреат 1976 года), то ее вообще стоит упразднить. Другой пример, уже из нашего времени, — Юджин Фама и Роберт Шиллер. Оба получили премию 2013-го при диаметральных концепциях относительно цен на рынках; еще веселее то, что вместе с ними в тройку лауреатов оказался вписан не очень понятно откуда взявшийся Ларс Петер Хансен.

Бен Бернанке известен в двух ипостасях. Во-первых, в свое время он долго и старательно изучал опыт Великой депрессии, выстраивая модели и суждения относительно того, что тогда было сделано правильно, неправильно или же не сделано вообще. Во-вторых, ему в академическом, научном смысле категорически повезло: у него, в отличие от многих его коллег по научной сфере, была возможность применить наработки на практике, причем на ключевой позиции: в 2006–2014 годах он был главой ФРС США. Именно на его каденцию пришелся мировой кризис 2008–2010 годов, плавно перешедший в мировую же депрессию — и сражаться с ней пришлось именно что Бернанке.

Здесь важно отметить, что сам предмет экономической науки — деятельность людей по производству и распределению тех или иных благ, их механизмам и их особенностям — имеет в своих базовых характеристиках невозможность проведения контролируемых экспериментов. Экономическая ситуация в мире, стране, регионе, отрасли, совокупности фирм, домохозяйстве (-ах) всегда и в каждый конкретный момент уникальна, ее нельзя повторить с полной точностью и достоверностью. Соответственно, сложно сказать, насколько научный опыт Бернанке оказался релевантен ситуации 2008–2010 годов, но польза от этого, безусловно, была.

Вообще говоря, нельзя утверждать, что относительно Великой депрессии есть однозначный консенсус среди экономистов. Были основанные на моделях суждения, что ФРС и администрации не стоило вообще ничего делать, не нужно было запускать никакой «новый курс» (New Deal) Франклина Делано Рузвельта, они только оттянули восстановление экономики. Есть суждение, что Герберт Гувер (предшественник Рузвельта на президентском посту) принимал в целом те же меры, что и последний, и надо было просто (просто ли?) увеличить их масштаб. Есть мнение, что все проблемы тогда возникли из-за того, что ФРС вовремя не предоставила ликвидности экономике, и если бы была такая возможность (напомню, что тогда эмиссия доллара была ограничена золотым стандартом), то никаких проблем бы не возникло. На этом фоне работа Бернанке «Немонетарные эффекты финансового кризиса, повлиявшие на распространение Великой депрессии» выделяется тем, что в ней автор фокусируется не на «реальном секторе», но на финансовом, а если конкретно — на банках.

Бернанке утверждал, что денег, конечно, надо было дать, но не «реальному сектору», а именно что банкам, как ключевому (!) сегменту производственной цепочки. По его мнению, ключевой капитал банков даже не деньги, но нематериальные активы, неформализованные, рассеянные знания (да-да, как раз по Хайеку) о том, какая ситуация у его депонентов и заемщиков. Соответственно, падение банка, скупка его активов и принятие на себя его обязательств разрушают это знание, и это сразу же негативно отражается на деятельности уже реального сектора экономики. Параллельно с ним свою работу «Набег на банки, страхование депозитов и ликвидность» представили Дуглас Даймонд и Филип Дибвиг, где разбирали механизмы банковского кризиса. Банк был рассмотрен как система превращения сбережений в инвестиции, были оценены различные сроки этих событий, много внимания также было уделено риску «набега на банки» (bank run), в результате которого банк, работающий через частичное резервирование, лишается своего капитала — и ситуация развивается «по Бернанке».

«Сложно сказать, насколько научный опыт Бернанке (на фото) оказался релевантен ситуации 2008–2010 годов, но польза от этого, безусловно, была» Фото: © Zhang Jun / Xinhua / www.globallookpress.com

Заливая деньги цистернами и разбрасывая их с вертолета…

Очевидно, работы эти в целом комплиментарны, тема важная, и присуждение «нобелевки» выглядит логичным — хотя меня, надо признать, всегда удивляло, что премии зачастую даются за то, что было явлено миру много лет назад. Важно здесь другое: рискну предположить, что такое внимание к финансовому сектору может свидетельствовать об определенном перевороте в экономической ортодоксии. Перевороте неожиданном, но, не скрою, приятном, поскольку именно эти вопросы много лет были в фокусе внимания НИЦ «Неокономика».

Дело здесь в том, что в современном научном экономическом мейнстриме денег и финсектора, вообще говоря, нет. Ну вот нет, и все. Мейнстрим, так называемое динамическое стохастическое общее равновесие (dynamic stochastic general equilibrium, DSGE), построен на концепте экономического равновесия, на законе Вальраса, впервые опубликованном в 1874-м, и на теореме Эрроу – Дебрё, доказанной в 50-е годы прошлого века, — и все это, конечно, выполняется, но на уровне довольно узких моделей, а не на уровне реальной экономики; опять же, помним про неповторимость ситуаций. Деньги для мейнстрима своего рода нейтральная (!) «вуаль» для облегчения обмена и поддержания равновесия. И так было до 2010-х, когда некоторые стали задавать неудобные вопросы.

Дело в том, что кризис 2008–2010 годов явился, внезапно, из финсектора, банков, страхования и ипотеки, а не из перепроизводства; здесь можно сказать, что кризисы перепроизводства — вещь известная и они, что характерно, нарушают закон Сэя, который можно рассматривать как предтечу закона Вальраса — это к вопросу о реальности «равновесия». Это было очевидно всем. Соответственно, в мейнстриме возникла концепция, что финсектор создает некое «трение», т. е. «вредную работу», в ней копятся противоречия, которые прорываются кризисом. Выглядит, конечно, красиво, да только противоречит наблюдаемой реальности, в которой отсутствие финансового сектора (и денег) моментально ведет к бартеризации, где этого «трения» (обмен рукояти топора на левую заднюю ногу барана) выше крыши, и финсектор, наоборот, его снижает. Печаль. И мейнстрим разрешить эту проблему пока не в состоянии: колобок обминается с разных сторон, статьи пишутся, и делаются выступления на конференциях, но толку от этого не особо много.

Работа Бернанке имела и иные последствия. Он в бытность свою главой ФРС решал ситуацию так, как считал нужным — заливая в финсистему деньги цистернами, «разбрасывая их с вертолета», используя метафору того же Фридмана. И на тот момент это было, пожалуй, нормально — все опасались гиперинфляции, но в реальности эти меры позволили оттащить экономику США (а опосредованно и всего мира) от дефляции, моментально убивающей всякое экономическое развитие. Инвестиционный банк Lehman Brothers, впрочем, не спасли, но там история была скорее политическая: смерть Lehman была в изрядной степени показательной: директор Дик Фулд долгое время был этаким enfant terrible финансового сообщества США, умудрившись поругаться даже с казначеем Генри Полсоном, и в итоге помощь ему, когда надо было, никто не оказал. И лишь после этого США, буквально стоя над конвульсирующим трупом Lehman Brothers, раздавали деньги иным банкам — так, сугубо на всякий случай, а те, глядя на свежего покойника, «обрели страх Божий».

В проблему это превратилось сейчас, когда эмиссия стала внезапно ответом на все вопросы, а вульгарно понимаемая MMT (modern monetary theory, теория, основная аксиома которой в предельно упрощенном виде выглядит как «лей денег больше, хуже точно не будет») — очень модной. К примеру, ЦБ Шри-Ланки официально принял MMT как доктрину в 2020-м — и два года спустя страна вошла в сильнейший экономический кризис, так что была даже вынуждена обратиться за помощью к токсичному практически для всех стран мира Владимиру Путину. Но это Шри-Ланка, страна небольшая, развивающаяся и хрупкая, в иных же экономиках это выражается в пиковой за четыре десятка лет инфляции и бегстве в доллар из региональных валют — и это при отрицательных реальных процентных ставках. Перепугались ковида, перелили денег — и теперь приходится разгребать последствия этого.

А с финсектором надо работать, да. Не только на уровне регуляторном (это много лет делают все ЦБ и иные национальные и наднациональные институции), но и на уровне теоретическом. А то выходит, как тот суслик Шрёдингера — он и есть, и его нет.