Академик Арутюн Аветисян: «Нашим ракетам не нужны чипы из стиралок»

«Я принципиально считаю, что только зарплатой удержать людей невозможно, потому что выпускник элитарного ВУЗа (Физтех, МГУ, ВШЭ) хочет заниматься интересными задачами. Зарплата вторична» Фото: «БИЗНЕС Online»

Уезжают не лучшие

— Арутюн Ишханович, в России, в Советском Союзе, в Российской Империи всегда была мощнейшая математическая школа. Почему тогда у нас программное обеспечение для компьютеров такое слабое?

— Мне кажется, это не очень корректный вопрос. У нас есть несколько известных компаний, которые показали, что они могут конкурировать на мировом рынке. У нас есть научные школы и наш институт, который делает вполне конкурентоспособные технологии. Проблемы, конечно, есть, в силу некоторых обстоятельств последних тридцати лет: это и утечка кадров, и то, что мы прекратили производить свою аппаратуру. Все это сказывается. Но исторически мы делали великие машины. Та же БЭСМ-6. В Музее науки в Англии БЭСМ-6 экспонируется рядом с лучшим мировым аналогом: CDC 6600. Да, потом в производстве микроэлектроники мы начали отставать, но в целом благодаря тому, что у нас была очень хорошая математическая школа, мы породили и хорошие IT-школы. Несмотря на все сложности, мы производим нормальные технологии.

— На выезде из Москвы на Рижское шоссе стоят три огромных здания Microsoft. В них трудилось много российских программистов, которые лепили программы для этого мирового гиганта. У Microsoft даже имелась программа эвакуации на случай критического развития событий. И когда началась СВО, часть этих специалистов на велосипедах побежала в Грузию, а лучшую часть американцы эвакуировали в США. С кем мы остались?

— На самом деле, трудовая миграция — это нормальный процесс. В девяностые годы уехало столько людей, что в Кремниевой долине практически нет компании, где бы не было наших специалистов, которые очень высоко ценятся. В силу того самого отличного математического образования, наши программисты очень адаптивны. Они не узко заточенные специалисты, они могут адаптироваться к изменениям технологий, что сегодня очень важно. Да, сейчас тоже уехало много людей, но вовсе не так критично много, как может показаться, и я бы даже сказал, что далеко не все уехавшие входят в категорию лучших. При правильной модели долгосрочного развития в стране мы всё ещё можем генерировать правильные кадры. У нас есть школы, у нас есть люди, которые могут обеспечить технологическую независимость. Технологический суверенитет не означает полную изоляцию, но означает настоящую технологическую независимость, где люди, которые остаются и работают, не чувствуют, что они изгои, а видят, что они делают технологии на мировом уровне. Собственно, наш институт этим и занимается.

— Приведите пример, пожалуйста.

— За последние пять лет мы выросли в два раза, сейчас нас почти 700 человек. И с февраля от нас практически никто не уехал, буквально несколько человек, которые и так собирались уехать. Следующий факт. У нас молодой институт, 80% — молодые ученые. Странно, столько молодёжи в академическом институте. Что мы сделали? За эти годы, например, создали ряд технологий, связанных с анализом программ с целью выявления уязвимостей.

— Собственные программы или покупные?

— Любые. Смысл в том, что они должны быть доступны в исходных кодах. Мы создали ряд технологий, часть из которых внедрена в крупнейших международных компаниях, например, в Samsung и Huawei. Внутри страны наши разработки используют около 100 компаний, включая такую мощную и известную компанию, как «Лаборатория Касперского». Все наши конкуренты находятся в США. Их технологии того же уровня. Не выше. У нас академическая открытость, наши ребята могут публиковаться, могут защищать диссертации. Если кто-то хочет преподавать, пожалуйста. У нас три кафедры — МГУ, Физтех, ВШЭ. Ограничений нет. 

— А какая зарплата у ваших молодых сотрудников? Академик Рубин мне сказал, что люди уезжают не из-за политических расхождений, а потому что им просто жить негде. 

— Я принципиально считаю, что только зарплатой удержать людей невозможно, потому что выпускник элитарного ВУЗа (Физтех, МГУ, ВШЭ) хочет заниматься интересными задачами. Зарплата вторична. Но она тоже важна. Если вы ему платите копейки, вы его не удержите. У человека семья, он должен о ней думать. Мы маркетинговых исследований рынка не проводили, но выработали свою схему, которая, судя по результатам, работает. Если студент первого курса или третьего, неважно, хочет вовлечься в работу, а не просто учиться, мы начинаем платить ему стипендию 10000 руб., чтобы он нашёл интересную ему группу. Это не зарплата. Но потом она очень быстро превращается в зарплату. В бакалавриате он уже может получать 100 тысяч, в магистратуре — 150 тысяч.

— Это он где-то на стороне зарабатывает или вы ему платите?

— У нас в Институте.

— 100-150 тысяч?

— В аспирантуре уже 200 тысяч, дальше может быть и 300, и 400.

— Он делает какую-то продукцию, которая приносит прибыль?

— Всё, что он делает, — это частично его дипломная или аспирантская работа. В этом и смысл научной организации. Мы не делаем продукты, они являются побочным эффектом. Академический институт — по крайней мере, как мы его строим — это множество стартапов, которые двигаются в одном направлении. Есть научное направление, например, анализ программ, направленных на выявление дефектов. Внутри этого направления есть разные стартапы, которые иногда, если повезёт, создают продукты, востребованные на рынке. Появляются партнёры типа Samsung. Это партнёрство влечет обратные качественные связи от индустрии, которые приводят к тому, что возникают новые задачи исследовательского типа, которые нужно решать. Просто поддерживать технологию бессмысленно, современные технологии без развития умирают буквально за 2-3 года. Качество продукта постоянно должно улучшаться. Правильность нашей стратегии показывает результат. В самые плохие годы мы росли, в худшем случае — не падали. Ни разу не было, чтобы мы увольняли людей, потому что нету денег. Я понимаю, что в частной компании человеку могут платить по несколько миллионов в месяц, лишь бы переманить к себе. Но здесь у нас возникает ещё и внутренний патриотизм, когда люди, которые давно работают, считают, что это уже их дело.

Linux для всех

— Ваши разработки все же востребованы для довольно узкого сегмента. А как обстоит с программами для всех? Таких, как платформа Windows и Apple, или офисные пакеты Microsoft, без которых сейчас не обходится ни один компьютер. А их же сотни миллионов! Недавно говорили, что у нас должна появиться своя операционная система, которая утрет нос Windows. Но что-то ничего про это не слышно. Про тот же Linux сегодня говорят только узкие специалисты, по крайней мере массового применения её нет. Мы когда-нибудь сможем избавиться от зависимости от этих Грандов?

— Во-первых, Linux сейчас используется достаточно активно и у нас есть своя отечественная мобильная операционная система на базе Linux. Во всём мире в облаках и в серверных решениях Linux — это просто де-факто стандарт. Насколько я знаю, даже в облаках Microsoft используется Linux. iPhone или Windows — это действительно уникальные системы. Но если вы посмотрите Android, то он построен на базе ядра Linux, хотя это безусловно отдельный проект. Что же до того, чтобы сделать свою операционную систему с нуля, то при отсутствии большого рынка это очень сложно. Мировой опыт об этом говорит. Конкуренция очень жёсткая. Проблема не в том, чтобы создать операционку, а в том, чтобы обеспечить ей экосистему, которая за ней должна стоять. Другое дело, когда мы говорим о специализированных решениях. Таких, как, например, какая-нибудь операционная система реального времени. Это можно при необходимости сделать с нуля. И у нас есть такое решение, мы его делали для авиации, для Роскосмоса. Есть и другие решения.

— Но как обстоят дела в секторе общего пользования?

— Если говорить про общее назначение, то, наверное, придумывать ещё какую-то операционную систему не имеет смысла. Есть Linux, и на его базе нужно делать хороший пользовательский интерфейс. У нас у многих ребят стоит Linux и даже дома сотрудники ставят его родителям. Офисный пакет там есть. Имеется, конечно, и отрицательный мировой опыт, когда в Германии пытались на Linux перейти в целых муниципалитетах, потом откатывали назад на «винду», но сейчас, 5 лет спустя, снова пытаются перейти. Не стоит заниматься шапкозакидательством и утверждать: да мы за месяц всю Россию на Linux пересадим! Но то, что это можно и разумно, у меня сомнений не вызывает. На базе института функционирует Технологический центр исследования безопасности ядра Linux, вместе с нами два с лишним десятка компаний разрабатывают доверенную версию ядра.

— Что такое «доверенное ядро»?

— Это значит, что наш вариант прошёл тот самый жизненный цикл разработки безопасного ПО. Внутри найдены и исправлены ошибки. С февраля этого года мы вместе с нашими партнёрами написали сто исправлений в ядро Linux, из них уже 76, по-моему, приняты международным сообществом. 

— Опять мировое сообщество! Они могут завтра рубильник выключить и всё здесь пойдёт к чертовой матери.

— Это исключено. Они не могут лицензионно запретить скачивать Linux, потому что там открытая лицензия. Они могут закрыть какую-то коммерческую документацию, но ядро Linux — это абсолютно открытый продукт. Чтобы закрыть его юридически, надо менять лицензии, что приведёт к просто тектоническим сдвигам в мире.

— А когда настанет время, когда российские пользователи перестанут пользоваться палёным программным обеспечением, скачанным с трекеров, и начнут пользоваться Linux? Когда Linux начнут рекламировать министры, руководители госкомпаний?

— Мне казалось, что про Linux у нас говорят достаточно много. Во всех российских школах стоит Linux. В бизнесе, наверное, поменьше, но тоже немало. Да, в бытовом смысле, конечно, сложнее. Если ты привык к программам от Microsoft, то в один день перейти на офисный пакет от Linux непросто. Хотя там есть все необходимые программы, но они имеют свои нюансы. Но мне кажется, что и не надо так вот силком заставлять всех в один день переходить на Linux. Его надо директивно вводить там, где присутствует критическая инфраструктура, где это связано с безопасностью.

—  Дело даже не в том, чтобы самим переходить, нас могут просто заставить это сделать. Сегодня многие программы в России уже не обновляются. И я не удивлюсь, если их вообще дистанционно заблокируют. Кто знает, какие там закладки стоят в коде. Перед глазами пример американской компании «Cisco». Вся наша страна утыкана маршрутизаторами этой фирмы, через которые идёт весь интернет-трафик. Наша газета писала об этом лет 15 — кто знает, что находится в этих маршрутизаторах, какие протоколы вшиты. И, разумеется, после 24 февраля «Cisco» перестаёт обслуживать свою аппаратуру. И куда деваться? У нас были разработки маршрутизаторов, но когда наша газета обращалась к чиновникам — «почему вы не используете наш продукт», в агрессивной форме посылали нас лесом. Подозреваю, что всё оборудование  фирмы «Cisco» проходило через какие-то хитросплетения и откаты, чтобы попасть на российский рынок.

— Думаю, все проще. «Cisco» — это большой бренд. Когда вы покупаете такой бренд, то снимаете с себя ответственность за его функционирование. Вы точно знаете, что купили качественный продукт, а то, что он дороже — дело десятое. Никто не закладывал в расчёты, что у нас с Западом возникнут такие трения. Почему не закладывал и не думал об этом — другой разговор. Но вы затронули серьёзную тему, связанную как раз с технологической независимостью. Проблема не в «Cisco», проблема в том, можем ли мы в любой момент времени иметь качественные продукты, в том числе маршрутизаторы. Такие, чтобы мы им доверяли и в плане надёжности, и в плане безопасности, что по рубильнику их не отключат. И просто заменить на своё недостаточно. Технологии меняются с такой скоростью, что это ничего не даст, надо не просто заменить, а сопровождать, модернизировать и постоянно находить новые решения. Десятки компаний вместе с нами работают вокруг ядра Linux. Есть и другие примеры. И нужно затронуть еще один аспект. Нам нужно движение вынести на мировой уровень. Внутри страны мы в любом случае это будем делать, это вопрос решенный. Но необходимо, чтобы мы сняли все ограничения, связанные с политическими рисками. Доступ к программному обеспечению — это как допуск к воде. Его должны иметь все: студенты из Африки, из России, из Соединённых Штатов, профессора, компании — все должны иметь равный доступ. И это должно быть действительно доверенное ПО.

— Слова о том, что мы должны продвигать своё, мы слышим уже лет 20. Но что должно случиться, чтобы это всё начало реализовываться на самом деле? Государственный орган должен получить приказ перейти на отечественное. Он его получил давно, но не переходит.

— Продвижением должны заниматься другие люди, я не хотел бы лезть на чужое поле. Моя задача и задача нашего института — обеспечить технологическую независимость в области системного программного обеспечения. Если у вас нет базовых технологий, из которых вы, как из кубиков, можете строить нормальные системы, никакие ваши супер-идеи работать не будут. То же самое — со средствами разработки. Мы сейчас делаем очередные версии, которые точно так же будут всем доступны. И это не слова, это проекты в работе, это совместная работа с бизнесом. Если мы в следующие 3-5 лет таким образом закроем потребность в основных, базовых технологиях, а параллельно другие люди проведут то, о чем вы говорите — стимулирование спроса и бизнеса, то эти два процесса сойдутся и у нас будут нормальные конкурентоспособные технологии. Есть достаточно большое рыночное пространство в мире, куда можно прийти с этими разработками, доказав, что у нас по качеству не хуже, но мы можем обеспечить доверие и безопасность, причём верифицируемые. Вы можете сами проверить, что там ничего внутри не зашито, можем передать вам все, вплоть до исходных кодов.

— С чего начать?

— Надо начинать с базового образования. Создать ещё бакалавриат по системному программированию. Чтобы количество кадров по системному программированию, которое мы генерируем, увеличивалось на порядок. Чтобы не выхватывать друг у друга готовые кадры, разрушая чужой бизнес. Мы в начале пути, но люди уже в это поверили. Самое главное, что бизнес наш поверил. Мы смогли показать, что это дееспособно и правильно.

Крылья

— Вы упоминали авиацию. В гражданском секторе у нас программное обеспечение не разрабатывалось, потому что своих самолётов не было. А Боинги и Эирбасы приходили уже с готовой начинкой. Сейчас всё изменилось. Всё встало с головы на ноги. Чего ждать в этой области? Самолёт МС-21 делают с российскими потрохами, а чья будет программная начинка?

— Авионика — это далеко не только операционная система, это достаточно большой стык технологий. Взять и всё там заменить — такое за день не сделать. Но потенциал в стране есть. В частности, мы делаем операционную систему, и она работает, удовлетворяет всем авиационным требованиям, чтобы сертифицировать её совместно с ГосНИИАС.

— Это система испытана и опробована?

— Она в той фазе, когда дальше нужно идти на сертификацию и внедрять в жизнь. Но всё зависит от заказчика. У нас, к сожалению, практикуется подход «мы готовы заплатить, но дайте нам прямо сейчас готовое». А так не бывает. Мы не в магазине, заказчик должен заказывать разработку, а не покупать готовый продукт. Технические вопросы и проблемы могут возникнуть скорее в области микроэлектроники, а не программного обеспечения.

— То есть заказчика для этой операционной системы для авиации пока нет.

— Есть, для него мы операционную систему и делаем. Я очень надеюсь, что в следующий год она пойдёт на наши отечественные самолёты.

— Вы говорите про гражданскую авиацию?

— Да, только про гражданскую. Для военных, кстати, сертификационные требования и не нужны. Мы это почему с нуля делали, а не взяли готовую систему и адаптировали? Потому что если ты хочешь в авиации получить определённые сертификаты, то у тебя должны быть «стигматы разработки» чуть ли ни с первого дня. Это очень важный момент.

Опасный умный дом

— Очень важный для всей Европы вопрос. Урсула фон дер Ляйен заявила, что отмечен рост закупок стиральных машинок из Казахстана, из Грузии в Россию и это связано с тем, что они закупаются, чтобы достать микрочипы и использовать их в высокоточных ракетах для системы наведения. С помощью стиральной машинки можно запускать высокоточную ракету?

— Причина же проще. Просто у нас достаточно высокий уровень жизни, нет проблем с электричеством и с водой, поэтому народ покупает стиральные машины. Откуда позволяют везти, оттуда и возят. Более того, я не уверен, что покупки выросли по отношению к пиковым показателям. Скорее всего, был временный спад, пока решали вопросы с логистикой, а как только решили — возник отложенный спрос.

— Так существуют в стиральных машинах какие-то микрочипы?

— Конечно. У нас сейчас везде умные дома, где даже в кофеварках и в розетках есть чипы. Ну и что из этого?

— Для высокоточной ракеты они не подойдут?

— Я, честно говоря, не знаю, как это всё работает в высокоточных ракетах, но то, что добывать чипы из стиралок бессмысленно — это совершенно точно. Потому что есть достаточно большой международный рынок этих чипов, где можно и так их купить в нужном количестве. И не надо везти десять фур стиральных машинок, когда все можно привезти в одном маленьком чемоданчике.

— Западные СМИ постоянно пишут о всемогущих русских хакерах. То Пентагон взломают, то НАСА, то президента американцам выберут, то уволят английскую премьер-министершу. Недавно якобы взломали какую-то канадскую компанию, которая снабжает электричеством половину Соединённых Штатов. Можно их, таких всемогущих, использовать в мирных целях? Они бы нам всю отрасль подняли на невиданные высоты!

— Страны даже с меньшим уровнем IT-технологий научились взламывать чужие сети. Сломать что-то всегда проще, чем создать. Мне кажется, гораздо важнее для нас всех, для общества, понять, что мы живём в уязвимом мире. Можно максимально обезопасить что-то на узком участке. Но обезопаситься полностью нельзя. Поэтому IT-технологии нужно применять с умом. Где-то внутренние сети должны быть и вовсе полностью отключены от внешнего периметра: на атомной электростанции или огромных электрических сетях, на военных объектах. Должна быть многоуровневая защита, начиная от дизайна софта и заканчивая сопровождением и обратной реакцией. Даже в даркнет не надо идти, можно найти кучу уязвимостей в стандартном ПО. Более того, выяснится, что большинство проблем — от неправильной эксплуатации. Например, потому что системные администраторы вовремя не сделали апдейт. Программное обеспечение сегодня крайне сложное, в нем очень легко что-то спрятать и очень сложно это что-то найти. Простой пример. Лет 15 назад просочилась информация, что ребята, работавшие над разработкой Microsoft Office, сделали безобидную закладку-пасхалку. Нажимаешь определённые клавиши, и у вас вместо офиса на экране появляется игра, в которой едет машинка, а на дороге написаны фамилии и имена ребят, которые разрабатывали офис. Я на своём компьютере это проверил, и пасхалка работала. Это была безобидная шуточка. Но этими программами пользовались сотни миллионов пользователей. И пользовались, не зная, что там в ней спрятано. Более того, эту программу проверяли специалисты перед выпуском на рынок. И тоже ничего не заметили. Так же можно спрятать в ПО и отнюдь не безобидные закладки. Важно, чтобы общество понимало, что мы имеем дело с очень-очень сложным объектом, который абсолютно везде. И этим могут воспользоваться злоумышленники. В умном доме они могут взломать кофеварку, которая включится, когда вас не будет, и устроит пожар. Нам нужно учиться жить в этом стеклянном, хрупком и прозрачном мире. Мы стоим перед огромным технологическим вызовом. Этот вызов глобальный. Он не в масштабах одной страны.

Искусственный разум

— Другая вечная страшилка — восстание искусственного разума. В «Терминаторе» SkyNET полностью захватил Землю и почти перебил людей. А в «Матрице» из людей сделали батарейки. Есть такая угроза?

— Я утверждаю много лет: сильного искусственного интеллекта не существует.

— И слава Богу!

— Сейчас даже уже перестали говорить: «Ну дайте денег и через 2-3 года мы его сделаем».

— Перестали говорить?

— Да. Насколько я знаю, этот вопрос снят с повестки. По крайней мере у тех людей, с которыми я общаюсь. При этом, я полностью уверен, что нужно финансировать фундаментальные исследования в этой области. Они очень интересные, загоризонтные. Что же касается нынешнего «искусственного интеллекта», о котором часто говорят маркетологи IT-компаний, то это не интеллект, а машинное обучение. Все эти чат-боты и голосовые помощники могут создать впечатление, что вы говорите с живым человеком.

— Алиса, скажи, сколько времени?

— Да. Но никакого отношения к интеллекту это всё не имеет. Китайцы буквально несколько месяцев назад сделали такое для своего языка. А это не латиница и не кириллица. Им пришлось применить примерно 280-300 млрд параметров. Их «помощник» обучился просто на огромном объёме. Его можно взять и дообучить для другого языка, потребуется буквально несколько часов настройки, он будет нормально работать. Мы уже видим очень неплохие многоязычные переводы, причём, не только печатные, но и аудио. Но и это не имеет отношения к интеллекту, как к таковому. Это всё машинное обучение. Эффекта удаётся добиться за счёт супермощных компьютеров и больших данных. Но, к сожалению, как представитель Отделения математических наук РАН, я бы даже сказал, что там нет какой-то очень мощной математики. Победила на этом этапе грубая сила: большие данные и суперкомпьютер. Чтобы пойти дальше, нам нужна научно-технологическая база. Для этого у нас в институте создан Исследовательский центр доверенного искусственного интеллекта. Я надеюсь, что в течение 2-3 лет мы уже получим значимые результаты. Постепенно синхронизируемся с мировым опытом, потому что у нас очень хорошие математики и школы, у нас в институте очень хороший коллектив. У нас в стране есть достаточное количество людей, чтобы не спеша и без шапкозакидательства, системно, планомерно следующие несколько лет на мировом уровне это всё развивать. Только не надо говорить, что у нас сильный искусственный интеллект вот-вот заменит людей. Как только это хоть как-то проявится, я первый скажу, что был не прав. Но при моей жизни в ближайшие 10-20 лет я уверен, что этого не будет.

— Так, атаки роботов можно не бояться. Но атаковать могут и люди. Скажите, могут влиятельные спецслужбы вроде американского Агентства национальной безопасности взломать наши сети и перехватить управление государством? Понятно, что ракеты наши они без нас не запустят. Но что насчет управления железнодорожным транспортом, управление светофорами в любом городе? Переключите светофоры, и город встанет через три секунды. Водоснабжение, электроэнергия. Перехват управления энергосетями обесточит всю страну. И никаких ракет не потребуется.

— В мире, в том числе в Соединённых Штатах, мы неоднократно видели всякие блэкауты. И для этого никаких особых атак не потребовалось. Это недостаток   сложных систем, в которых мы работаем. Я абсолютно уверен, что в военной части всё делается системно и правильно. Там злоумышленникам ничего не светит. А если говорить про гражданскую инфраструктуру, особенно какие-нибудь светофоры, то взлом возможен.  Такая возможность есть не только у АНБ, но и у нас. Но мне кажется, что к этому нужно относиться немножко по-другому. Дело в том, что если такое произойдет, то это будет расцениваться как акт агрессии. То есть, это будет не обмен киберударами, а полноценная война. И тогда другие люди будут принимать другие решения.

Не упустить лучших

— Я говорил до вас с академиком Рубиным. Он сказал, что после первого экзамена на механико-математическом факультете МГУ половина студентов получили двойки по математике. Он очень сетовал, что снизился уровень первокурсников, что образование в школах превратилось в угадайку. А вы преподаете и в МФТИ, и в МГУ, и здесь, в своём институте. Каков уровень студентов, которые попадают в поле вашего зрения он каков?

— У меня ребёнок закончил математическую школу в Москве, учась в ней с первого класса. Но мы же знаем, сколько математических школ перестало быть математическими. В регионах ситуация ещё хуже. Если приходит студент из другого города, то я даже знаю, из какой он школы, потому что их осталось очень мало. Выпуск детей, которые имеют мощное математическое образование, очевидно уменьшается. Но на те вузы, в которых у нас кафедры, пока, слава Богу, выпускников хватает. Это всё же IT, куда стремятся. В некоторых вузах пытаются проводить дополнительные курсы, чтобы улучшить уровень математики. Бывает такое, что в регионе в школе не было возможности, а потом ребенок пришёл и доучился. Я в этом не вижу проблемы. Но в целом это, конечно, плохо, потому что чем выше планка среднего образования в школе, тем потом удобнее учиться в университете. Кстати, интересный момент: наш опыт показывает, что у ребят, которые углубленно учили физику, почему-то программирование получается даже лучше, чем у «математиков». Есть еще интересный нюанс — это зарубежный опыт. Армения — бывшая советская страна. Парень из Кировакана, небольшого города, даже не столичного. Он там учился в физматшколе, которая была в советские времена, и так и продолжала сохранять эту традицию. Он приехал, учился у нас, получил образование и блестяще защитил диссертацию у нас в Москве. У него уже ученики появились. То же самое — с выпускниками школ в Ереване. Культуру сохраняют старые школы, несмотря на прошедшие 30 лет.

— Как вы отбираете самых перспективных студентов?

— В основном, в институтских проектах участвуют студенты трёх кафедр системного программирования: на ВМК МГУ, в Физтехе и на факультете компьютерных наук ВШЭ. Чтобы поступить на кафедру, нужно выбрать направление, научного руководителя, а также успешно выполнить тестовые задания, которые он даст. Зная о нашей репутации, приходят на собеседования и лучшие студенты из Бауманки, МАИ, МИФИ и других вузов. Это если говорить про институт. Но в целом систему отбора студентов хотелось бы модернизировать.

В наше время цифровые технологии позволяют очень многое. Можно ликвидировать цифровое неравенство, сделать бесплатную платформу о науке и образовании для всех, уравняв шансы детей из Москвы и самой далекой деревни. Думаю, что рано или поздно мы к этому придём. Потому что надо находить талантливых детей на ранних стадиях. Чем раньше мы их находим, тем лучше. При этом никто не знает, что такое талант. Иногда бывает, что человек «выстреливает» на третьем, четвертом курсе университета, у него вдруг случается прояснение. Сам такое видел. А многие этого не понимают, и говорят, что сейчас мы отбираем самых лучших. Но не всегда это работает. Часто бывает так, что при отборе самых лучших пропустили. Потому что проверка идет по формальным вещам, а на самом деле человеческий мозг — это очень сложная штука. А как же воля? А вдруг у него жизненные обстоятельства были такие, что в тот момент он не мог себя проявить? Вот поэтому отбирать лучших надо на длинной дистанции. Ведь наука вообще — это дистанция долгая, это марафонский бег, а не спринтерский. Хотя внутри него есть спринтерские участки.

Беседовал Андрей Угланов

«Аргументы недели», 19.12.2022