«Убытки ЦБ Швейцарии, Франции, Италии и Нидерландов говорят о фундаментальном кризисе капитализма»

В начале января выяснилось, что ЦБ Швейцарии начал генерировать убытки, рекордные за более чем вековое существование, — 132 млрд франков ($143 млрд), что составляет порядка 18% ВВП страны Фото: imago stock&people/ / www.globallookpress.com

…И Швейцария такая не одна

В начале января выяснилось, что ЦБ Швейцарии начал генерировать убытки, рекордные за более чем вековое существование — 132 млрд франков ($143 млрд), что составляет порядка 18% ВВП страны. Убытки — редкость, предыдущий антирекорд был в 2015 году, но в данном случае без них было не обойтись. Сформировались они на двух негативных эффектах, один из которых связан с продолжавшейся политикой отрицательных процентных ставок, а другой — с динамикой курса франка. Второй фактор значимей первого на два порядка: потери составили 1 млрд во франках как таковых и 131 млрд из-за отрицательной переоценки валютной позиции ЦБ в силу укрепившегося франка: иные валюты в закромах местного ЦБ подешевели, отсюда и убыток. С этим фактором все понятно, и его относительный размер позволяет отбросить первый (отрицательные ставки), но его все же стоит рассмотреть поподробнее, поскольку такая ситуация вполне может стать нормой в будущем.

Здесь стоит вспомнить, что всякий центробанк является кредитором последней очереди для своей подопечной системы. Он в состоянии получать на этом прибыль, самый простой способ этого — кредитование банков в банковской системе страны. При этом получение прибыли не задача ЦБ, все, что таким образом заработано, перечисляется обычно в доходы бюджета государства (для Швейцарии — и в центр, и в кантоны). Опять же, суммы это небольшие относительно всего бюджета — но тем не менее.

Итак, ставки. Пока они были отрицательными, ЦБ принимал депозиты, за которые банки еще и приплачивали. С позиции здравого смысла это выглядит безумием, но с позиции бизнес-логики все правильно — капитал должен быть размещен, большие остатки на текущих счетах говорят контрагентам, что банк не умеет распоряжаться деньгами. Помимо того, ЦБ в рамках «количественного смягчения» (скупки активов — опять же, в рамках стимулирования экономики, вливания в нее ликвидности) брал на баланс разное, в частности облигации — и заметная часть этих облигаций также была под отрицательный процент, т. е. держателям бондов их платил ЦБ.

Сейчас же ситуация изменилась. Политика «заливай все дешевыми деньгами» закономерно привела к инфляции, достигавшей в пике 3,5%, чего не наблюдалось с начала 90-х годов прошлого века, поколение назад. Соответственно, денежно-кредитную политику пришлось править и ставку повышать до целого 1% (при этом инфляция сейчас составляет 3,3%, т. е. в реальном выражении ставка все еще отрицательна). Иначе говоря, ЦБ теперь вынужден и платить проценты, когда банки размещают на его счетах депозиты (и это нормальная практика), и платить тот самый отрицательный процент по купленным в невероятно страшные ковидные времена облигациям. Разориться, являясь эмитентом локальной валюты, центральный банк не может — по крайней мере, пока обязательства его выражены в этой же валюте, так что можно предположить, что для закрытия этих хвостов ЦБ вновь прибегнет к эмиссии — что вновь даст толчок инфляции.

Важно иное: Швейцария в такой ситуации не одна. В схожем положении находится немецкий Бундесбанк, а также центробанки Франции, Италии и Нидерландов. Там как раз причины, связанные с последствиями отрицательных ставок, превратившихся в положительные, ведь острого укрепления евро и валютной переоценки резервов для этих стран не наблюдалось. Общие объемы убытков ожидаются не столь заметными: точных данных еще нет, но потери оцениваются в €25 млрд для Германии, €17 млрд для Франции, €9 млрд для Италии и €5 млрд для Нидерландов. Это мелочь на фоне размеров экономик этих стран, менее 1%, но сам факт такой проблемы говорит о заметном кризисе самой капиталистической модели хозяйствования. Кризисе фундаментальном: на онтологическом уровне.

Этапы кризиса капитализма

Капитализм условно современного вида сформировался во второй половине XVIII века, с промышленной революцией — когда человек сумел посредством машины поставить на службу силы природы. Паровая машина Джеймса Уатта, ватермашина Аркрайта, прялка «Дженни», мюльная машина — вся эта и не только эта чудесная техника изменила лицо текстильной промышленности, позволив, за счет эффекта масштаба в том числе, получать большое количество недорогой пряжи и недорогого сукна. Это не первые машины, активно используемые в экономике. Можно вспомнить знаменитые голландские мельницы, первая из которых была построена еще в XII веке, и использовались они не только для помола зерна, но и для откачки воды, отбирая территорию у моря, но капитализм пошел в мир именно что с английских машин и английского текстиля. Движение это шло с многочисленными кризисами, откатами и консолидациями, и вся эта система вкатилась в первый фундаментальный кризис к 70-м годам XIX века.

Это был кризис ликвидности в мировом масштабе. Основным платежным средством были тогда драгметаллы, золото и серебро, — и мир к этому моменту развился до такого состояния, когда прирост количества ликвидности, обеспечивающей потребности экономики, стал медленнее прироста населения, промышленного производства и ВВП в целом, в мировом масштабе. Началось то, что называется Долгой депрессией, иное ее название — Великая Ценовая депрессия, и длилась она вплоть до I Мировой войны. Более-менее снять это противоречие между скоростью развития и ограниченным количеством денег удалось только с введением Бреттон-Вудской системы уже под конец II Мировой — с плавающими курсами, эмиссией, но при сохранявшейся тогда привязке доллара к золоту, окончательно отмененной лишь три десятка лет спустя.

Второй фундаментальный кризис капитализма — стагфляция 70-х годов прошлого века, очередное достижение пределов роста; арабское эмбарго на нефть было лишь триггером кризисных явлений в западной экономике. Выйти из него мир сумел за счет двух новаций. Первой был резкий рост потребительского кредитования, что породило взлет влияния финансового сектора, что, в свою очередь, дало мощный толчок развитию всего IT-сектора. Второй же инновацией стал открытый и активно используемый механизм инвестиционного взаимодействия развитых и развивающихся стран, проще говоря, вынос рабочих мест в страны с низкой стоимостью рабочей силы, в первую очередь в Китай — с точки зрения масштаба влияния этого факта. Как переход на бумажные деньги и систему центробанков снял потолок нехватки драгметаллов, так и вынос производств в условный Китай давал поначалу двадцатикратную экономию на стоимости труда с соответствующим удешевлением конечной продукции. Постепенно богател и сам Китай тоже, равно как и иные страны, и уже сам собой начал являть значимый рынок сбыта, усиливая эффект такого переноса.

Проблема в том, что оба этих механизма конечны по эффекту. Снять «золотой потолок» ликвидности можно лишь один раз. Снизить издержки на рабочую силу в 20 раз можно лишь один раз. Безусловно, на настоящий момент еще нет исчерпания всех мировых резервов дешевой рабочей силы, есть еще насквозь нищая Африка, но негру в Африке нельзя платить в 20 раз меньше, чем вьетнамцу на фабрике или бенгальской швее, поскольку ему этих денег даже на еду не хватит. Иначе говоря, эффект от дальнейшего освоения ниш с дешевым трудом постепенно становился все меньше и меньше — и уже сошел на нет, поскольку Китай освоил Африку весьма плотно.

В третий фундаментальный кризис капитализм въехал в середине нулевых, когда оказалось, что мировая экономика уже не может отойти от политики низких ставок. Стоит только их поднять, как экономика сразу начинает трястись, поскольку не в состоянии обеспечить норму прибыли, достаточную для оплаты стоимости капитала: конкретно американскую экономику в периоде 2012–2020 годов пять раз буквально за уши оттаскивали от рецессии, раздавая деньги, снижая требования и играя со ставкой. В США, впрочем, ситуация лучше, чем в иных местах — по крайней мере, в отрицательные ставки американцы не уходили даже в самые жесткие времена, в минимуме ставка выставлялась в отрезке 0–0,25%. Затем пришел ковид, на который оказалось очень удобно списать все — от дурных юридических практик до социальных экспериментов. Сейчас же он кончился, мировые экономики разгребают последствия, в частности жесткую инфляцию прошлого года (ее снижение, кстати, замедлилось — так что, вполне вероятно, период повышенных ставок продлится дольше, чем ожидается сейчас). При этом симптомы кризиса те же, что и в первые два раза, — фундаментальное замедление темпов экономического роста, но глубинные причины этого остаются различными.

Варианты развития

Как мировой капитализм будет выходить из сложившейся ситуации? Этого никто пока не знает, но определенные гипотезы можно накидать уже сейчас:

• самое радикальное: постепенное обнуление экономического роста под соусом ESG-повестки и тому подобных практик, фактически фиксация текущего уровня развития, при этом для элит, разумеется, техпрогресс будет продолжаться, в частности в сфере продления жизни;
• постепенный переход на цифровые валюты центральных банков; напомню, в РФ запуск таковой в пилотном режиме ожидается уже в апреле этого года. В цифровые деньги можно заложить много чего — от постепенного протухания со временем до ограничений потребления — временем суток, локацией (кто сказал «локдаун»?), социальным рейтингом. Здесь же — базовый доход как основной механизм социальной поддержки. В конечном итоге все это может быть использовано для стимулирования (и одновременно ограничения!) спроса на что надо, где надо и как надо — хотя остается вопрос, как с такими деньгами можно реализовывать долговременные инвестиционные проекты;
• более мягкий вариант — протягивание нынешней ситуации надолго. Роста почти нет, инфляция заметна, реальные ставки отрицательны, естественная процентная ставка возле нуля или даже тоже отрицательна. Проще говоря, деньги ничего не стоят, но остаются платежным средством и средством накопления, таким образом стимулируются инвестиции, в том числе в фундаментальную науку — и на выходе всякая красота типа даровой энергии, таблеток от старости, добычи сверхчистых полезных ископаемых в космосе и так далее.

В ответ возникают новые вопросы. Считать ли систему, в которой институционализированы одна или несколько таких практик, капитализмом? Какова будет роль предпринимателя, который работает со сложившейся системой разделения труда, видит ее дефицит, исправляет его (т. е. осуществляет инновацию по Й. Шумпетеру) и, реализуя экономическое развитие, получает на этом свою прибыль? Как в такой системе может выглядеть государство и управление, во что трансформируется ставший привычным за века стационарный бандит? Вопросов больше, чем ответов.

И на них надо бы ответить, а также прорабатывать свои гипотезы. Иначе будущее будет построено, скажем так, иными людьми — и не за их счет.

Не все же подсанкционную нефть продавать за полцены.