«Пелевин хорош всегда!»: литературовед о новом романе главного писателя России

Татьяна Бреева: «С одной стороны, Пелевин глубоко погружен в буддистскую философию, и одновременно с этим он достаточно четко вписывается в постмодернистскую художественную парадигму» Коллаж: kpfu.ru, © Александр Гальперин, РИА «Новости»

«Пелевин — один из немногих писателей современности, который очень четко ориентирован на коммуникацию с читателем»

— Татьяна, хотелось бы начать с того, что по истечении недели с выхода книги уже появилось много критических статей и рецензий, а одна из главных претензий к Пелевину — отсутствие в «Путешествии в Элевсин» его визитных искрометных метафор и образов. Дмитрий Быков* говорил, что отрекшемуся от действительности писателю можно простить все за точную, поражающую читателя метафору. На ваш взгляд, действительно ли в новом романе мы наблюдаем угасание такой способности писателя?

— Быков*, имея в виду метафоры, скорее говорит о том, что у Пелевина очень специфическая модель писательской оптики. Еще Цветаева говорила, что есть поэты-стрелы, а есть поэты-кольца, имея в виду поэтов, у которых существует некая эволюция, и поэтов, которые оказываются сосредоточены на единожды выстроенной модели и в дальнейшем не уходят от нее. Вот у Пелевина именно такая конструкция. Он по большому счету прописал всю свою концепцию в «Чапаеве и Пустоте». Всё «до» — проговаривание отдельных моментов этой концепции, а романы «после» — нулевых и 2010-х годов — выстраивают эту идеологию в определенном аспекте или многократно воспроизводят идеологическую конструкцию.

Вместе с тем Пелевин — один из немногих писателей современности, который очень четко ориентирован на коммуникацию с читателем. Он не сильно рассматривает вариант аутокоммуникации. К сожалению, на современном этапе это проблема очень многих писателей. Такой контакт он выстраивает на основе считывания языка эпохи. Этот язык эпохи и не художественный, и не повседневный. Это некий интеллектуальный субстрат, который на определенном этапе составляет наиболее широкую тенденцию в мире. Потому у него идет движение от шизофренического дискурса к монструозному, от монструозного — к филологическому, от филологического — к антиутопическому дискурсу и так далее. В рамках этого следования языка эпохи он, воспроизводя повседневность глубоко и красиво, считывает основные коды и триггерные точки, причем не глубинного, а скорее временного порядка. Так он создает ту нить повествования, которая будет интересна любому читателю — не только интеллектуальному, не только пелевинскому, а просто читателю. Но если в нулевые годы этот механизм действовал безупречно, то в 2010-е и теперь — с переменным успехом.

Сказать, что в последнем романе нет этого механизма, нельзя. Но то, что составляет язык эпохи, превращено здесь в политическое высказывание. Третий Рим как-никак. Механизм есть, но содержание другое.

— А как вы в целом формулируете идеологию писателя Пелевина?

— Суть идеологии связана с особенностью мироощущения писателя. С одной стороны, Пелевин глубоко погружен в буддистскую философию, и одновременно с этим он достаточно четко вписывается в постмодернистскую художественную парадигму. Взаимодействие этих двух несинонимичных явлений и порождает специфику идеологии Пелевина. Он с самого начала сосредоточен на механизмах сознания, почему «Чапаев и Пустота» и является этапным текстом.

Одна из открыто декларируемых его мыслей — существование на грани. В любой момент, когда ты идентифицируешь себя в реальности, разрушается твое перформативное «Я». Именно это и воплощается у Пелевина в метафорике: путешествие во Внутреннюю Монголию в «Чапаеве и Пустоте», достижение Радужного Потока в «Священной книге оборотня», подъем на гору Фудзияма в Empire V. Любая книга в этом смысле представляет вариант духовной практики. А коммуникация с читателем и нужна для ее осуществления.

— Что думаете насчет актуальной повестки в новом романе? Пелевина уже успели покритиковать за этот момент, будто он всегда сохранял нейтралитет и призывал к этому, но теперь же такая позиция выглядит для читателей непривлекательно.

— Пелевин не сказал ничего другого, чего не было бы в его предыдущих текстах. В этом смысле он абсолютно остается в границах декларируемого им принципа. Другое дело, что в сменившемся контексте высказанные мысли он реактулизирует и, может, реинтерпретирует. Поэтому в некоторых случаях, независимо от самого писателя, те или иные идеи, которые повторены на новом этапе, могут приобретать характер некоего политического высказывания. Но это скорее вопрос восприятия, нежели вопрос изменившихся идеологических конструктов. Не скажу, что «Путешествие в Элевсин» создает принципиально иную конструкцию по отношению к «Generation П». На мой взгляд, в этих текстах есть определенная и весьма очевидная связь.

— К слову о связи. Насколько справедливо официальное определение «Путешествия в Элевсин» сугубо как части трилогии вместе с Transhumanism Inc. и KGBT+? Ведь в новом романе усматривается много переходящих персонажей из того же IPhuck 10 и Empire V, присутствуют переклички с тем же «Generation П», о чем говорите и вы.

— На мой взгляд, «Путешествие в Элевсин» и тот же «Generation П» — две разные вещи. С учетом того, что да, и в этом вы правы, есть переходящие герои. Просто конструкция мира вертикализируется, но романы отдельные, потому что границы их определяются главенством языка эпохи. Если этот язык не меняется, то и создается вариант трилогии, как с «Путешествием в Элевсин». Так мы можем говорить о пелевинском взгляде на длительность или кратковременность того или иного языка эпохи.

Но идеологические связи, по моему мнению, между разными текстами Пелевина, достаточно удаленными, являются более значимыми, чем связи, существующие в рамках этих дилогий или трилогий.

— Тогда получается, что можно прочитать «Путешествие в Элевсин», не читая двух других романов трилогии или даже в принципе Пелевина, и получить полноценный опыт?

— Можно. Опять же, на мой взгляд, для пелевинского текста важна эта специфическая коммуникация с читателем. Она не строится только на уровне, пафосно, интеллектуальном. Это не из серии «если вы прочитали все мои предыдущие книги, то тогда я открою вам что-то». Возможен вариант спонтанности. Вы можете начать свое знакомство с Пелевиным с любой книги. И это знакомство будет полноценным.

«Чтение пелевинского текста может вызывать разную реакцию, его романы не всегда воспринимаются суперсерьезно, и они не предъявляют читателю требования к серьезному философствованию» Фото: vk.com/viktor.pelevin

«Это то, что является элементом определенной авторской игры, едва ли не бренда»

— Литературовед Евгений Жаринов, не принимающий Пелевина, заключил о его «мастерстве»: «Роман — это симфония, а не одна дуда „как хорошо жить в симулякре“». Развиваются ли как-то в «Путешествии в Элевсин» традиционные размышления Пелевина или же он и вправду, заняв свое прокрустово ложе, нанизывает тренды? Увидели ли вы для себя новые смыслы и как они проявились в новом романе?

— Последний роман характеризуется тем, что главный и центральный объект его — идентичность. Последняя является сейчас одной из повесток. В принципе, она есть во всех трех романах начиная с Transhumanism Inc. Другое дело, что во всех этих романах идентичность рассматривается по-разному. Результат, к которому приходит Пелевин, будет немногим отличаться от того, к чему он пришел в «Чапаеве и Пустоте» или «Generation П». Но всякий раз он говорит с разными людьми. Не только с тем читателем, с которым говорил на этапе «Generation П», но и с тем, который пришел только-только.

Современный язык предполагает новый характер осмысления субъекта. Пелевин действительно, вновь проговаривая то, что и всегда говорил, в некоторых моментах чуть-чуть эту ситуацию трансформирует и расширяет. В новом романе, в отличие от того же «Generation П», наряду с осмыслением симуляции стал важен национальный аспект. «Путешествие в Элевсин» рассматривает вариант симуляции, в котором важна проблемность глобализации и вопрос взаимодействия ее с национальным, что является сейчас триггером. Сказать, что Пелевин говорит об одном и том же, не совсем правильно. Да, он говорит об одном механизме, но содержание не всегда одинаковое. Оно даже не нарастает, оно просто разное. Ну а с художественной точки зрения у него, конечно, есть более удачные тексты и менее удачные, каким, по моему мнению, и является «Путешествие в Элевсин».

— Массовый читатель все-таки идет за тем, чтобы посмотреть, как Пелевин прооперирует новыми трендами. И, выходит, нельзя говорить о большей или меньшей ценности романа, если цель именно такая, а с ней Пелевин исправно справляется?

— Это то, что является элементом определенной авторской игры, едва ли не бренда. Чтение пелевинского текста может вызывать разную реакцию, его романы не всегда воспринимаются суперсерьезно, и они не предъявляют читателю требования к серьезному философствованию. Это и есть специфический авторский бренд и в то же время формат буддистского коана — не нужно переходить в иную плоскость, чтобы начать рассуждать о глубоких вещах. Вы об этом можете думать внутри повседневности.

В этом Пелевин схож с Владимиром Сорокиным. Второй, когда использует повестки и тренды, не акцентирует их коммуникативный потенциал. Для Пелевина же использование тех же средств — часть авторской стратегии для нужной ему коммуникации.

— И «Путешествие в Элевсин» подтверждает это. Феномен коммуникации выведен чуть ли не на первый план.

— Да-да. Смыслы пелевинских текстов не просто зафиксированы в вербальном варианте, они порождаются самим фактом диалога с читателем. Этот коммуникативный потенциал у него первичен для рождения проблем и смыслов.

«Пелевин идет по пути антимедийного образа. Но мы все равно имеем дело с имиджевыми конструкциями» Фото: © Мария Девахина, РИА «Новости»

«Говорить о том, что современный писатель откровенно что-то демонстрирует, не совсем правильно»

— Говоря о национальном вопросе и иронии, чем для вас представляется важное место в романе — рыбьи рассуждения (отсылка к Галине Юзефович) о России и русской Психее? Иронизирует ли автор над ее размышлениями о рае для русского человека, Небесной Сибири и так далее? Создалось ли у вас впечатление, что привычная насмешка Пелевина над критиками здесь смягчилась?

— Когда мы с вами читаем постмодернистский текст, мы не говорим о героях и персонажах. Соответственно, и не можем назвать одного из них выразителем авторской точки зрения. Как вы сами можете видеть, сам факт того, что оформлено философское размышление как беседа двух рыб, крайне ироничен.

О том, насколько Пелевин всерьез относится к этим размышлениям, сказать сложно. Скажем мы, что он серьезен, но это обнуляется, учитывая, что вся конструкция — симуляция. Поэтому вопрос серьезности и несерьезности и не стоит.

— Мы не можем ждать, что Пелевин скажет, что думает?

— Нет, он сказал. Да, он живет жизнью, у него есть взгляды и какие-то реакции, но одновременно со всем этим у него есть ощущение, мягко говоря, мимолетности всего совершающегося. При этом он демонстрирует, что по сравнению с вопросом о субъекте и симуляции сама природа симуляции — вторичный вопрос.

— Говоря о проблеме искренности, стоит вспомнить один эпизод в «Путешествии в Элевсин» — вставное эссе о концертах Pink Floyd в Помпеях. Некоторые критики увидели в нем некое писательское обнажение, сентиментальное рассуждение о месте творца и его творений. Как вы интерпретируете эту главку?

— Современный писатель — вещь очень сложная. В том смысле, когда мы говорим о классическом писателе XIX века, то наблюдаем авторскую самоидентификацию. Рубеж XIX–XX веков: авторская самоидентификация презентуется через масочность. На современном этапе мы всегда должны иметь в виду, что у нас имеются имиджевые конструкции, которые не жестко закреплены за самим автором. Пелевин идет по пути антимедийного образа. Но мы все равно имеем дело с имиджевыми конструкциями. Потому эти обнажения, о которых вы говорите, не те обнажения Толстого, а продукт имиджевой политики.

Говорить о том, что современный писатель откровенно что-то демонстрирует, не совсем правильно. Это может быть эстетический, политический, какой угодно жест, который является частью общей авторской стратегии.

«Если сравнивать Пелевина с общим литературным контекстом — все равно хорошо»

— Хотелось бы узнать ваше мнение о формальной стороне романа. Он представляется функциональным и аскетичным, в нем, грубо, две сюжетные линии — главный герой (Маркус) – римский император Порфирий, главный герой – начальник безопасности адмирал-епископ Ломас. Создалось ли у вас впечатление, что новый роман функционирует немного по-новому, какова специфика жанровости и сюжетности в нем?

— О жанровости по нынешним временам говорить практически невозможно. Мы имеем дело не столько с жанром, сколько с жанровыми стратегиями. О сюжетной модели: на мой взгляд, нет, не ново. «Путешествие в Элевсин» по сюжетным особенностям повторяет два романа: «Чапаев и Пустота» и «Generation П». Другое дело, что в первом романе две сюжетные линии обусловлены шизофреническим дискурсом. В данном случае его исчезновение огрубляет и выпрямляет сюжетную конструкцию. Это в целом общее место в современной литературе. Конструкция симуляции же выстраивается по модели «Generation П». И, на мой взгляд, в художественном смысле это делает новый роман менее интересным.

Если сравнивать Пелевина с общим литературным контекстом — все равно хорошо. А если Пелевина с Пелевиным… Не могу сказать, что лучший свой текст Пелевин написал тогда-то. Ранние тексты, только проговорившие идеологию, абсолютно новы, их художественная ценность безусловна. А дальше — удачно-неудачно. На мой взгляд, «Путешествие в Элевсин» не самый удачный роман Пелевина. Возвращаясь к Быкову*, это некая навязчивость в деталях. Энное количество страниц составляет перечисление и описание гладиаторов, которых побеждает главный герой. Раньше столь избыточных деталей, которые не воспроизводят никакого дополнительного эффекта, у Пелевина не было. Весьма в этом смысле значима и тема еды в романе. Как читатель я буду видеть навязчивость повторений, в этом роман дает слабину. Хотя, еще раз говорю, Пелевин хорош всегда! (Смеется.)

— То есть Пелевин в «Путешествии в Элевсин» и не перезагрузился, и не то чтобы подустал, как о нем говорят в последние годы?

— Я не критик, поэтому в моем понимании насчет перезагрузился — точно нет. Подустал — тоже ничего не могу сказать, потому что, простите за грубость, мы можем такое заключать, когда творческий путь завершен. Всякий раз, когда мы знакомимся с новым романом, мы имеем дело с ретроспективой, но не можем говорить о перспективе. Поэтому «подустал – не подустал» либо носит совсем контекстный характер, либо нужно рассматривать во всей перспективе, а мы желаем Виктору Олеговичу многих лет жизни, творческих в том числе.

Я бы сказала, что начиная с 2010-х годов его творчество волнообразно. Появляются тексты с определенной периодичностью: более и менее значимые.

— О финале романа: «Прекрасное далеко» на латыни. Что для Пелевина «прекрасное далеко»: очередной симулякр, отсылка или что-то большее?

— Если грубо, это просто определение места героя, он остается в симуляции. Все. Характер исследуемой симуляции и связан с вопросом о взаимодействии глобализации с национальными конструктами, которые ориентированы на авторитарность. И это не то чтобы Россия, претендующая на авторитарность, а любой национальный конструкт. Это не поляризация добра и зла: глобализация — хорошо, национальная авторитарность — плохо. Это именно смешение. То, что отличает «Путешествие в Элевсин» от многих других романов Пелевина, — это то, что здесь крайне силен вариант трансформации. Тут почти все трансформируется во все. Это исследование идентичности не как финала всего процесса субъективации, а как одного из ложных путей в данном процессе. Идентичность становится новым идолом, и в этой ситуации поклонения Пелевин демонстрирует миражность.