«Противник специально бьет по красным крестам, выбивает эвакуационные машины…»

Андрей Терегулов: «Я из очень большой династии врачей Терегуловых, которые на протяжении XX–XXI веков служили и служат на благо нашей республики, страны. Я, насколько могу заглянуть в свою родословную, врач в пятом поколении. И Казань — это моя родина. Здесь я родился, учился»

О себе и рентгенохирургии

— Андрей Юрьевич, расскажите для начала о себе. Если честно, из названия одной вашей должности — главный внештатный рентгенэндоваскулярный хирург министерства здравоохранения РТ — я понял только одно слово: «хирург»…

— В первую очередь я врач.

— Вы из Казани?

— Да, я из очень большой династии врачей Терегуловых, которые на протяжении XX–XXI веков служили и служат на благо нашей республики, страны. Я, насколько могу заглянуть в свою родословную, врач в пятом поколении. И Казань — это моя родина. Здесь я родился, учился.

— В Казанском ГМУ?

— Все верно. Здесь я состоялся как врач, в своей родной больнице — республиканской клинической. Там я проходил в 2007 году интернатуру по хирургии.

— Почему решили выбрать именно это направление хирургии? Что это вообще?

— Начну немного издалека. Примерно с середины нулевых в нашей стране началась активная борьба за повышение продолжительности жизни нашего населения. Государство осознало демографические проблемы, которые по большому счету социальные, медицина не может сильно повлиять на повышение рождаемости. То есть врачи не могут заставить женщин беременеть. Мы больше отвечаем за продолжительность жизни. И вот государство взялось за ее повышение. А наиболее эффективная мера — борьба с сердечно-сосудистыми заболеваниями, БСК (болезнями системы кровообращения).

Государство начало вкладывать огромные деньги в создание специализированных центров по лечению таких патологий. Стали создаваться кардиологические отделения, сосудистые центры и, конечно, как часть этой большой системной борьбы с БСК отделения рентгенэндоваскулярной хирургии.

— Что это такое? Кажется, это про операции без разрезов?

— Да, без разрезов. То есть делается пункция сосуда, мы входим в артериальное русло, по которому уже можем дойти до любой части нашего организма. «Ходим» по артериальному руслу специальными катетерами и видим, куда, собственно, идем, с помощью рентгена. Уже потом через эти трубочки-катетеры вставляем разные инструменты. Например, стенты для расширения коронарного русла, вводим специальные спирали и трубки в места разрывов. Это дает нам возможность лечить практически все что угодно: сердце, головной мозг, печень, матку и даже онкологию — вводим прямо в опухоль химиопрепараты. С помощью этого добиваемся просто феноменальных результатов. Рентгенохирургия существует на стыке сразу множества специальностей. Но все же основной поток пациентов — это инфаркты и инсульты.

Об эффективности службы красноречиво говорит такой пример: если пациент с острым коронарным синдромом, то есть с инфарктом миокарда, остается дома, к нему не выезжает скорая, то, по статистике, смертность достигает 50 процентов. То есть каждый второй, кому не оказана помощь, погибает. А если он вовремя окажется у нас на столе (в первые 90 минут), то мы снижаем летальность в 12 раз до 4 процентов.

— Это особенность нашей ментальности: пока не прижмет — к врачу не пойдем…

— Бывают случаи, когда даже уже прижало и все равно не обращаются за помощью. Но речь не об этом. А о том, что без оперативного вмешательства погибает каждый второй, понимаете? Это катастрофические цифры. В структуре смертности в нашей стране сердечно-сосудистые заболевания занимают первое место. То есть больше всего людей у нас погибает как раз от инфарктов, инсультов, разрывов аорты, геморрагического инсульта, ишемического инсульта и так далее.

Наше государство прекрасно понимает все эти риски. И в целях повышения продолжительности жизни людей выстраивает системную работу борьбы с такими заболеваниями. Одна из мер — создание специализированной помощи — сосудистых центров.

Так совпало, что эта индустрия стала активно развиваться как раз в тот момент, когда я оканчивал интернатуру и поступал на работу в РКБ. Это было в 2008 году. Тогда как раз в отделение пришло новое оборудование — ангиограф. Создали новую высокотехнологичную операционную.

«Наша команда за сутки оперирует от 15 до 25 человек. Представляете, какой это поток? У нас так отлажен механизм, что все делается очень быстро»

О плюсах рентгенохирургии

— В моем представлении, когда я слышу слово »хирург», сразу представляю врача со скальпелем в руках, которому только дай волю… Почему вы решили заниматься именно малоинвазивной хирургией? Понятно, что политика государства, приоритеты в борьбе с БСК и так далее. Но в чем ваша личная мотивация?

— В эффективности.

— Поясните.

— К нам поступают пациенты в крайне тяжелом состоянии. Надо понимать, что инфаркт или инсульт — это состояние на грани жизни и смерти. Пациент попадает к тебе на стол, ты его оперируешь, и в случае, если все прошло хорошо, он прямо на операционном столе приходит в себя. Ты видишь результаты своей работы прямо здесь и сейчас.

Наша команда за сутки оперирует от 15 до 25 человек. Представляете, какой это поток? У нас так отлажен механизм, что все делается очень быстро. «Большая хирургия» — это одна продолжительная трехчасовая, 6-часовая, 12-часовая операция, после которой еще нужен долгий реабилитационный период. Огромное уважение к «большим» хирургам за их физически трудную, сложную работу. Но это один-два пациента в день. У нас же поток. И делается все под местной анестезией, пациент с нами может беседовать, разговаривать, мы его успокаиваем. Зачастую пациент даже не понимает, что операция уже прошла.

Меня привлекла вот эта высокая эффективность данного метода. Я имел возможность проходить практику за границей, в США. В первый раз поехал туда еще студентом и в течение 4,5 месяца работал в транспортной бригаде в американской клинике, изучал, перенимал опыт.

Потом уже по системе обмена от медицинского университета ездил на несколько месяцев на Мальту. Там работал в очень интересном госпитале, как раз в отделении сердечно-сосудистой хирургии. Тогда-то я и понял, что мне интересно это направление. Позже, когда уже устроился на работу в РКБ, по линии нашего минздрава меня направили в Йельский университет на полтора месяца уже для перенятия именно врачебного опыта. Тогда министром здравоохранения был Айрат Закиевич Фаррахов, который организовал такое массовое обучение врачей из Татарстана за рубежом. Знаете, это достаточно хорошо повлияло на наше мышление, мы существенно расширили кругозор.

«Мы в рентгенэндоваскулярной хирургии боремся за каждую минуту. Каждая минута задержки скорой помощи — это гибель 1,5 миллиона нейронов мозга. Это высокая перспектива летального исхода или перехода в глубокую инвалидность»

О сравнении российской и американской медицины

— Не могу не спросить: у вас была возможность посмотреть на зарубежные врачебные практики. Скажите, наша медицина лучше или хуже условных Штатов?

— Это абсолютно разные системы, подходы, сложно сравнивать. Американская система вся в частных руках. Очень дорогая система здравоохранения, которая зачастую не по карману многим гражданам США. В России же система здравоохранения доступна — это огромнейший плюс нашей страны. Конечно, тут скажут о каких-то недостатках — они есть, над ними мы работаем, потихонечку исправляем проблемные моменты.

— А с технологической точки зрения?

— Тут я могу сказать о своей специальности, мы работаем в точно таких же операционных, что и на Западе. Может быть, в какой-нибудь супердорогой клинике с безлимитным финансированием в операционную добавят еще МРТ, КТ, какие-то сверхдорогие инструменты, которые на самом деле и не сильно влияют на конечный результат, но создают впечатление некоего превосходства. Да, такое может быть.

— Там больше про заработать на пациентах, а здесь про спасение жизни? Или нельзя так говорить о работе врачей?

— Не совсем уместно. Это не о работе врачей. Западная медицина в большинстве своем частная. Это не врач зарабатывает на пациентах, а клиника. Там существуют всем понятные условия, что без страховки, без оплаты оказание плановой помощи невозможно. Но если речь об экстренной помощи, спасении жизни — обязательно все окажут. Но надо быть готовым к выставлению огромного счета потом, после выписки.

У нас же вся помощь — и экстренная, и плановая — бесплатна. Все те вмешательства, которые мы делаем в операционных, для граждан России бесплатны. Если на Западе операции по стентированию коронарных артерий или на сосудах головного мозга стоят от 30 тысяч и до 300 тысяч долларов, то в России они абсолютно бесплатны. У нас все расходы берет на себя государство, на Западе платит пациент. Причем для многих американцев эти суммы тоже неподъемны. Что происходит? Люди без страховки там уходят в банкротство, они вынуждены закладывать дома и брать кредиты на лечение, чтобы расплатиться с больницей. Наша медицина человечнее. Если выбирать для меня или моей семьи, то я однозначно выберу российскую медицину, зная все плюсы и минусы нашей системы.

— Почему тогда к нам не приезжают из других стран лечиться? Или приезжают? Как у нас с медицинским туризмом?

— Он есть, конечно. В первую очередь из российских регионов. Конституция России позволяет нам получать медицинскую помощь в любой клинике, у любого врача на всей территории страны. Сейчас пациенты достаточно грамотные, читают о методах лечения своего заболевания, изучают клиники с наибольшим опытом, беседуют с хирургами и только после этого решаются на операцию. И когда к нам в клинику приезжают подобные пациенты из других регионов — это лучшая оценка нас как специалистов. Есть пациенты из стран дальнего и ближнего зарубежья, последнее время наметился поток из Казахстана.

— А можно ли нас сравнить с Москвой?

— Тут сравнение не совсем корректное, Москва — это большой город с потрясающей доступностью, где довольно грамотно продумана вся медицинская логистика. То есть больницы расположены так, чтобы среднее время транспортировки пациента на скорой позволяло оказать ему своевременную помощь и спасти жизнь. С сердечно-сосудистыми заболеваниями счет идет на минуты.

У нас в Татарстане достаточно большие пространства и гораздо более сложная логистика, а требования по скорости доставки те же. Потому мы создали ряд высокотехнологичных центров, равномерно распределенных по территории республики, чтобы успевать довозить пациентов в терапевтическое окно, то есть окно возможностей оказания ему помощи. Также сделан колоссальный скачок в работе скорой помощи. Большое уважение нашей доблестной полиции, которая проделала огромную работу в воспитании наших людей, в привитии мышления, что скорую надо пропускать. Я сам мало езжу на скорой, только если куда-то экстренно вызовут. Недавно меня вызывали в 7-ю горбольницу, у беременной женщины произошел разрыв аневризмы сосудов головного мозга, нетранспортабельная. Вызвали меня на подмогу местным врачам. И я ехал из РКБ на скорой через «Миллениум», когда он был наполовину перекрыт из-за ремонта. Стояла глухая пробка, и, вы не представляете, весь «Миллениум» разошелся в стороны и пропустил нашу скорую. Я испытал большую гордость за наш народ, за страну, систему, которая за последние 10–15 лет сильно изменилась. В начале нулевых я проходил практику на скорой, еще будучи в мединституте. Что было тогда и сейчас — небо и земля. Был случай, когда нашу соседнюю бригаду просто побили на вызове, переломали руки. Были эпизоды, когда гаишник останавливал нашу скорую с сиреной, требуя у врачей путевой лист. Все это, слава богу, в прошлом. Государство и общество перестроились, повзрослели.

Возвращаясь к Москве, повторюсь: мы в рентгенэндоваскулярной хирургии боремся за каждую минуту. Каждая минута задержки скорой помощи — это гибель 1,5 миллиона нейронов мозга. Это высокая перспектива летального исхода или перехода в глубокую инвалидность. Поэтому чем раньше доедут и окажут квалифицированную медицинскую помощь, тем больше шансов спасти человека. В Москве все очень продумано и близко выстроено, высокоспециализированные центры расположены близко друг от друга и соразмерно высокой плотности населения. Время доставки там — минуты, время оказания помощи — минуты. Поэтому московская система лучше по показателям. Но если не брать в расчет столицу, то примером для всей остальной России должен служить Татарстан. Но мы не стоим на месте и, кроме уже имеющихся центров в Набережных Челнах, Альметьевске, Нижнекамске и Казани, планируем открытие нового центра в Чистополе в 2025 году.

«Татарстанская медицина, наша служба на достаточно хорошем счету в стране. Все знают, что здесь у нас все хорошо организовано. И поехать надо было не для того, чтобы там 1–2 раза провести операции, а именно для того, чтобы настроить систему, чтобы местные врачи поменяли свое мышление и научились работать в той парадигме, которая есть в России»

О «командировке» в новые регионы

— Знаю, что вы побывали в новых регионах. Расскажите, как вы там оказались?

— Я сам по себе очень патриотичный человек. Так как моя семья на протяжении многих поколений состояла целиком из врачей, я всю жизнь воспитывался в понятиях ответственности за свою страну, за свой народ. У меня было огромное количество возможностей уехать и остаться где-нибудь за границей. Но мои корни гораздо сильнее, чем все плюшки, которые обещают за пределами родины.

У меня всегда в голове крутились слова родителей, моих дедушек и бабушек об ответственности. С началом специальной военной операции я искал возможности, как я мог бы быть полезен там. Нет, конечно, параллельно я участвовал в разных гуманитарных сборах. Но мне этого не хватало, в голове не мог представить, как себя там мог реализовать. Прекрасно понимал, что в начале СВО мои навыки рентгенэндоваскулярного хирурга нельзя применить на тех территориях от слова «никак». Хотелось именно чем-то реально помочь, реализовать свои идеи и сделать систему здравоохранения лучше, желательно похожей на нашу.

Такой шанс мне представился в мае 2024 года. В мелитопольской клинике только установили новую ангиографическую установку. До прихода России в Мелитополе ничего такого не было. А сейчас там поставили два КТ и МРТ. При мне там закладывали фундамент детской больницы, с нуля начали строить. Создали перинатальный центр. И как вишенка на торте там сформировали региональный сосудистый центр. Об этом я узнал от департамента по новым территориям минздрава России, который предложил мне принять участие в организации и выстраивании работы этой новой службы.

— Почему именно вам?

— Потому что татарстанская медицина, наша служба на достаточно хорошем счету в стране. Все знают, что здесь у нас все хорошо организовано. И поехать надо было не для того, чтобы там 1–2 раза провести операции, а именно для того, чтобы настроить систему, чтобы местные врачи поменяли свое мышление и научились работать в той парадигме, которая есть в России.

В общем, в мае прошлого года из департамента минздрава России ушли рекомендации на меня в министерство здравоохранения Запорожской области, оттуда направили письмо с согласованием в наш минздрав, после чего я взял отпуск и поехал туда.

— То есть это был еще и ваш отпуск, не командировка?

— Это был отпуск.

— И вас спокойно здесь отпустили?

— Да, мой главный врач Рафаэль Фирнаялович Шавалиев меня целиком поддержал и отпустил.

— Только вас пригласили или еще кого-то?

— Я собрал команду из единомышленников, и мы выдвинулись туда. Сначала просчитали все маршруты: надо было лететь на самолете до Сочи, потом ехать на автобусе до Феодосии, оттуда на автобусе до Джанкоя, а оттуда как-то добраться до Мелитополя… Та еще движуха. В общем, мы все посчитали и решили ехать на своей машине.

— Сколько вас было?

— Четверо. С нами была операционная сестра Елена Владимировна Семенова, которая исполняла обязанности старшей сестры. Она нам помогала выстроить там правильный документооборот и оптимизировать работу операционных в целом. Все расходные материалы для сосудистого центра очень дорогостоящие, в день отделением тратится расходных материалов на 3–4 миллиона рублей. Поэтому очень важно, чтобы все это правильно расходовалось и учитывалось, а для этого нужна соответствующая организация. Огромное спасибо нашей сестре, что взяла это все на себя. Она, кстати, тоже в свой отпуск поехала с нами.

— Долгий отпуск был?

— Чуть больше месяца.

«У нас тоже были сначала некие опасения за то, как нас примут там. Мы не знали ничего о лояльности местных специалистов, местного населения. А это тоже было очень важно для достижения целей, которые мы перед собой поставили. Потому что организовать что-то можно только тогда, когда есть нормальная обратная связь»

О беглых врачах с новых территорий

— Что вы увидели, когда приехали туда на машине?

— Во-первых, мы ехали по М12, получили огромное удовольствие и ощутили гордость за нашу страну. Потом свернули еще на ЦКАД, на кольцевую вокруг Москвы. Шикарные дороги! Едешь как будто по суперсовременному какому-нибудь западному автобану.

Потом мы ехали по М4 «Дон» до Ростова-на-Дону. Когда проехали его, то впервые почувствовали, что въезжаем на территорию, где рядом война. Бесконечные колонны военной техники, постоянно летают вертолеты, которых ты никогда в жизни не видел, — все это вызывает определенный трепет. Эмоционально начинаешь немного напрягаться. Пока ехали до Мелитополя, посмотрели на Мариуполь. Когда видишь следы битвы за Мариуполь — дома, изрешеченные пулями, когда проезжаешь мимо «Азовстали» — вот тогда понимаешь, насколько тяжелые бои здесь шли. Наши солдаты — это просто герои. Впечатлен от всех тех новостроек, которые там возводятся. Это прямо новые районы строятся. Огромное уважение и гордость за страну. Это не громкие слова. Говорят же, что война — это всегда бардак. А ты вот едешь и видишь, что, несмотря на многие сложности, все там восстанавливается, делается, строится и движется вперед.

После Мариуполя строится новая дорога четырехполосная как сухопутный коридор в обход Крымского моста. Там стали встречать наши КПП — первый опыт общения с военными. Он был очень положительный, приветливо общались, проверяли документы, спрашивали, откуда мы и куда. До этого солдат видели только в кузовах «КАМАЗов», в легкой форме в колонах под Ростовом. А тут прямо были солдаты в броне и с автоматами. Их амуниция, вооружение — это что-то с чем-то, настоящие «робокопы», и все организованные, культурные. Это прямо наша гордость — наши воины!

В общем, так мы доехали до Мелитополя. Это небольшой городок, около 200 тысяч жителей. Город русский, южно-русский, достаточно старинный. До сих пор на улицах можно увидеть остатки украинской рекламы — видимо, раньше все там было забито рекламой, причем еще такой пестрой, как в 90-е. А еще на улицах множество давно у нас забытых ларьков.

С жильем там трудности. Народ туда съехался со всей области наверное, и сейчас трудно найти съемное жилье. Мы жили прямо в клинике, в бывших боксах инфекционного отделения. Сама клиника-то относительно небольшая — пятиэтажное здание отремонтированное, которое потихонечку расширяется в некий медицинский кластер. Это и перинатальный центр. Детскую больницу сейчас строят.

— Как вас встретили в клинике?

— Очень положительно.

— Там все местные врачи?

— Да.

— То есть там все-таки были врачи по вашей специальности?

— Таких не было. Я в целом про коллектив больницы — в основном местные. И они вызывают у меня огромное уважение. Там очень большая нехватка врачей. Со слов местных, около 50 человек их покинули. Это много. Например, невролог в сосудистом центре дежурит через сутки, это очень тяжело.

— Как это — покинули?

— Вот так. Кто-то на нынешнюю территорию Украины, кто-то в Европу. Из 50 уехавших, как рассказывают местные, сейчас около 35 врачей хотят вернуться уже на территории Российской Федерации.

— Почему не возвращаются?

— Это не самый простой процесс, напрямую через линию соприкосновения понятно что невозможно. Единственный способ, насколько я знаю, — это на самолете через Шереметьево, но прямого сообщения нет, поэтому не все так просто.

— А почему они хотят сейчас вернуться?

— Со слов местных врачей, с которыми я общался, они осознали, что в Европе не могут реализовать себя как врачи. А на Украине стали понимать, что перспектив нет никаких. Да и поняли, что на новых территориях все хорошо, никто никого не режет, никто никому кресты на лбу не вырезает.

— В смысле?

— А там, на подконтрольных Украине территориях, идет постоянная промывка мозгов — народу «вливают» в уши, что, мол, вот русские придут и устроят бесчинства, что будут всех резать и пилить. Пропаганда там работает по полной программе. Но бесконечно врать невозможно, потихоньку через родных и знакомых правда доходит, и люди на территориях, подконтрольных Украине, начинают прозревать.

Если честно, у нас тоже были сначала некие опасения за то, как нас примут там. Мы не знали ничего о лояльности местных специалистов, местного населения. А это тоже было очень важно для достижения целей, которые мы перед собой поставили. Потому что организовать что-то можно только тогда, когда есть нормальная обратная связь.

— Вы для них, по сути, приглашенный гость.

— Конечно. И у меня была сложная задача — надо было наладить правильные взаимоотношения, воодушевить, заразить своими идеями и мыслями, донести до них, что теперь в их руках есть все инструменты для спасения жизней. Для этого надо было показать примеры спасенных пациентов. Собственно, чем мы и занялись. Сделали несколько показательных операций, и дело сдвинулось.

«Перед нами же стояла задача брать более тяжелых пациентов. На них показывали какие-то более сложные технические манипуляции, отрабатывали оптимизирующие техники, показывали, как надо правильно готовиться к операции, внедряли систему тайминг-листов. Это все технические моменты, но очень важные в нашей работе»

Чем занимались в новых регионах

— Что за операции?

— Первая была по лечению острого ишемического инсульта. Эта была вообще первая операция на сосудах головного мозга при инсульте за всю историю Запорожской области, при Украине об этом там даже и не мечтали. А вообще, с мая они сделали огромный шаг вперед, развив направление по лечению острого инфаркта миокарда. Перед нами же стояла задача брать более тяжелых пациентов. На них показывали какие-то более сложные технические манипуляции, отрабатывали оптимизирующие техники, показывали, как надо правильно готовиться к операции, внедряли систему тайминг-листов. Это все технические моменты, но очень важные в нашей работе.

У нас с этим все строго, буквально по секундомеру. От момента поступления и, можно сказать, до окончания операции у нас проходит не более 56 минут. А там все пока на этапе становления. С помощью все того же секундомера отслеживали каждый этап движения пациента и выявляли проблемные места, где происходит задержка. Потом с острым ишемическим инсультом там работали по-другому — боролись с последствиями инсульта, а не с причинами. А наши методы убирают первопричину, то есть сам тромб, что на несколько порядков эффективнее.

«После каждого прооперированного пациента мы фотографировали работающие артерии и показывали всем врачам фотографии, как это было сделано»

Потихонечку настраивали систему работы с врачами-неврологами, но это только одна часть в очень сложном механизме, который должен работать как часы. Еще нужно было преодолеть недоверие в целом всего вспомогательного персонала клиники. Потому что в приеме пациентов с сердечно-сосудистыми заболеваниями задействованы все: начиная от регистратора в приемном покое, врача КТ, который должен провести пациента по зеленому коридору без очередей и задержек, транспортной бригады, реаниматологов и множества других участников процесса. Я как-то посчитал, что только в первый час поступления в клинику необходима работа 22 сотрудников больницы, чтобы провести операцию успешно. Нам, хирургам, сделать саму операцию несложно, многое зависит от того, как сработают остальные участники процесса. Вот и внедряли эту мысль коллегам, что это именно они спасают жизнь человека тем, как быстро среагируют. Кстати, это один из способов борьбы с выгоранием врачей в том числе. Понимаете, когда человек ощущает и знает, что от его действий, от него зависят жизни, это стимулирует и вдохновляет, а не так, что он там сидит в приемном покое сутками напролет, не видя результатов своего труда.

После каждого прооперированного пациента мы фотографировали работающие артерии и показывали всем врачам фотографии, как это было сделано, как люди начинали двигать руками и ногами, говорить. Чтобы они тоже чувствовали свою сопричастность к этому великому делу. В этом заключался первый этап организации данной службы.

Но Мелитополь — это лишь один город в Запорожской области. Надо было двигаться дальше. Я проводил обучающие семинары уже с другими городами и соседними деревнями. И это дало свои результаты! За первые три недели были прооперированы 12 пациентов с инсультами! Это очень хорошие показатели даже для хорошо отлаженной системы.

Следующий этап был замечательный город-порт Бердянск.

— Это уже следующая поездка?

— Нет, это все в эту поездку. В отличие от Мелитополя, в Бердянске сохранился костяк команды. Если в Мелитополе по моей специальности был приехавший врач из Магнитогорска, то в Бердянске были свои врачи. Но не было ангиографа на тот момент еще. Мы обучали их работе на моделях пациентов, которые разработали еще в Казани и привезли с собой.

На самом деле то, что сейчас в Запорожской и Херсонской областях работает эта система, — это очень круто. Не во всех регионах России делают по 15 тромбоэкстракций в год. Мы им очень хороший такой толчок дали. После того как мы поняли, что есть движение вперед, стали заниматься просветительской деятельностью среди населения, разработали специальную социальную рекламу и буклеты, обучающие простых людей, как себя вести при выявлении первых признаках инсульта у родственников или просто соседей.

Следующей нашей целью стал перинатальный центр.

— Это который в Мелитополе?

— Да. В Казани мы активно работаем над акушерскими гинекологическими патологиями. Мы провели первую в Российской Федерации внутриутробную операцию на сердце плода. То есть имеется огромный опыт по внутриутробным операциям. С этим опытом мы пошли в перинатальный центр, чтобы познакомить их с возможностями рентгенохирургии.

В перинатальном центре мы провели несколько лекций о возможностях рентгенохирургии в акушерстве. А также провели первые в Запорожской области операции по лечению миом с крайне тяжелыми гинекологическими кровотечениями, когда у пациенток стоял вопрос об удалении матки — мы показали, что есть технологии, которые позволяют избежать этого радикального способа лечения. Женщины, которых мы прооперировали, остались очень довольны, для них это очень эмоционально важно — сохранение детородной функции. До сих пор пишут и благодарят.

Такой мягкой силой делал все, чтобы они почувствовали…

— Заботу?

— Да, точно. Заботу. Потому что, как ни крути, у них там жизнь не самая простая. И страхи есть, и ограничения. Нужно, чтобы они почувствовали тепло, чтобы они знали, что нам не все равно, что мы думаем и заботимся о них. Я пытался максимально на всех уровнях доносить это.

«У них там жизнь не самая простая. И страхи есть, и ограничения. Нужно, чтобы они почувствовали тепло, чтобы они знали, что нам не все равно, что мы думаем и заботимся о них. Я пытался максимально на всех уровнях доносить это»

О коррупции на Украине и «нелюбви» к своему народу

— Что вас больше всего поразило в существующей системе здравоохранения на новых территориях?

— Остатки украинского прошлого, когда абсолютно все за деньги. В период Украины в том месте, где я присутствовал, в Запорожской и Херсонской областях, был один-единственный центр моего профиля — в самом городе Запорожье. Все пациенты, с которыми я там общался, говорили одно и то же. Без того чтобы не занести определенную сумму денег (причем только в долларах), движение там в больницах не шло совсем. Все в клиниках было за деньги. Причем это не порицалось никак у них, все воспринималось как некое нормальное действие. Я понимаю, что где-то и у нас есть такие проблемы. Но наше государство и мы боремся с этим.

В России есть множество механизмов по защите пациента от недобросовестного врача. Один из них — «система жалоб». И я вас уверяю, у нас с этим очень строго все. Многим врачам это не очень нравится, но такая система позволяет решить, казалось бы, нерешаемые вопросы для пациента. Механизмы обратной связи у нас очень грамотно выстроены, и для нас это тоже важно. Мы постоянно держим руку на пульсе и стараемся совершенствоваться.

А что на Украине? Это было поставлено на поток: и коррупция, и вытягивание денег из пациента любыми способами.

Тут еще важно было донести свои принципы. У врачей же своя кухня, у всех, а там тем более. Если я думаю о том, что как круто, что теперь вы тоже так сможете, то они… Могут воспринимать это в духе — ага, приехали тут российские врачи нас поучать. Если я вижу в этом некую взаимопомощь, потому что у нас культура такая — обучение и наставничество, то там могут видеть в этом конкуренцию.

— А вы искали ответ для себя, почему взяточничество там было поставлено на поток?

— Думаю, это все пережиток 90-х. У меня есть такое смутное ощущение, что обычный народ там не нужен был никому: его спаивали, скуривали и максимально уничтожали систему здравоохранения, переводя ее в какие-то частные руки. Поймите, один врач может помочь скольким? Двум-трем? Он не повлияет на демографические показатели. Повлиять может только система. А ее там не существовало, она была разрушена. И мое мнение — разрушили ее специально, потому что этот народ, люди там не нужны были. Когда ты туда приезжаешь, понимаешь, что хозяин к своей земле, к своим людям так относиться не будет.

Почему у нас в Татарстане достаточно хорошие показатели? Многие говорят: потому, что нефть, еще что-то… Ерунда это все! Потому что здесь есть другое отношение, потому что бо́льшая часть элит относится к территории, народу как к своему, родному. Не потребительское отношение. Кто-то может с таким не согласиться, но по большому счету это именно так, это мое личное мнение. Здесь о людях больше заботятся, и это чувствуется во всем. Чтобы это понять, мне понадобилось там побывать.

Там богатейшая земля — сады, поля, климат, море, реки… Просто потрясающая земля с такими возможностями, которые нам и не снились. Во что ее там превратили? Просто ужас! Говорю же, что все мне это очень сильно напомнило 90-е со всеми этими ларьками, где продавали сигареты, алкоголь. Сейчас с этим всем на новых территориях идет постепенная борьба. Не так чтобы раскаленным мечом, но постепенно, чтобы не поднимать некоторый градус напряженности в обществе. Понятно же, что владельцы ларьков и не только они продолжают там жить, работать и им надо время, чтобы перестроиться.

— Кто там все разрушал? Западные кураторы или сами украинские элиты без чьей-либо указки?

— Могу только высказать свое мнение. Исторически мы один народ. Народом управляют элиты. Когда развалился Советский Союз, государствообразующие элиты там тоже исчезли. Они там были, но все они работали и жили в парадигме большого Советского Союза, вся внутренняя политика определялась все-таки союзной властью. И вот с распадом ее не стало. А у народа, которого можно назвать южно-русским, не сложилось государственное мышление, не сформировались свои государственные элиты. Тогда не обошлось без влияния наших геополитических противников — свято место пусто не бывает. Все это не снимает ответственности с нас. Потому что это наш народ. Почему мы его тогда бросили? Почему мы его отпустили? Это первое.

Это не снимает ответственности и с них как с народа. Почему они допустили это все? Нам часто предъявляют, что мы принесли войну на эту землю. Это не так. Мы просто среагировали на то, что там происходило начиная с 2 мая в Доме профсоюзов в Одессе, заканчивая Зугрэсом, когда «Градом» бомбили детский пляж. Когда они допустили такие события, в том числе все эти майданы, возрождение нацизма, провозглашение своим героем военного преступника, когда они забыли, что эти люди уничтожили огромное число наших предков, вот тогда они сами пригласили на свою землю войну. Это моя позиция, я никогда от нее не отступлю.

Моя семья — многонациональная. Фамилия Терегулов — это древняя татарская фамилия, древний татарский род, ведущий свое начало еще с XV века Казанского ханства. Вторая часть моей семьи, по линии бабушки, — русская, из-под Нижнего Новгорода. Третья — это евреи из Беларуси. Мой прадед Абрам Моисеевич Лейзеровский военным врачом прибыл сюда, в Казань, во время Гражданской войны, был главврачом местного кожвена, потом заведовал Горздравом до Великой Отечественной. После войны он остался единственным представителем из своей огромной семьи, оставшейся на территории Белоруссии, — всех вырезали, и вырезали даже не немцы, а вот эти «украинские херои». Поэтому для меня лично поднятие флагов вот этих «товарищей» — высшая форма предательства, которое не должно остаться без внимания.

«Когда военврачи просили помочь — мы помогали. Знаете, хотел бы еще отметить, как глубоко вперед продвинулась наша военно-полевая медицина. Для меня это был настоящий приятный шок»

О российской военно-полевой медицине

— Опасно было во время вашей поездки? Там же наверняка все еще стреляет, летает…

— Летает только наша авиация, слава богу. Периодически звучала тревога ракетной опасности. К этому привыкаешь и спокойно относишься. Давайте так. Сказать, что я герой, что оперировал под взрывы бомб — нет, конечно, этого не было.

Больше опасений вызывала в самом начале неизвестность. Мы не знали об отношении местного населения, об их проблемах, не знали, с чем нам придется работать. Боялись ли? Немного было сначала. Мы ведь еще поехали на красной машине, еще и пикапе — сами понимаете, довольно привлекательная цель (смеется). На месте любого дроновода я бы его выбрал просто из принципа. Но, слава богу, все хорошо прошло. Все же мы находились далеко от линии боевого соприкосновения, мы были госпиталем, получается, второго порядка. То есть бойцов привозили уже после оказания первичной помощи.

— С ними вы тоже работали?

— Тоже. Но это была не основная наша работа. Когда военврачи просили помочь — мы помогали. Знаете, хотел бы еще отметить, как глубоко вперед продвинулась наша военно-полевая медицина. Для меня это был настоящий приятный шок.

С поля боя привозили пациентов с ранениями, тяжелыми ранениями конечностей. И что вы думаете? У них уже были наложены артериальные шунты! Нет, военно-полевая медицина в Российской империи, Советском Союзе всегда была на высоте. Если мне память не изменяет, процент возвращения раненых в период Великой Отечественной войны достигал, кажется, 80 процентов. У немцев — не превышал 40 процентов. Посмотрите, какая разница с немцами была — 80 и 40. Наша военно-полевая медицина отличалась своей системностью, были госпитали 1-го, 2-го, 3-го порядка. Основная идея заключалась в том, чтобы вытащить бойца с первой линии окопа, с нуля, как сейчас говорят. Провести сортировку и скорее отправить дальше в госпиталь следующего порядка. Поэтому в годы войны было такое огромное количество героических медсестер, которые вытаскивали бойцов с поля боя под градом пуль. Приоритет был в том, чтобы бойца именно вытащить, дотащить до окопа, чтобы его дальше спокойно эвакуировали.

А что сейчас? Вытащить с поля боя — да, сложно, но вытаскивают. А эвакуировать дальше — сложная задача. Огромное количество дронов в небе не позволяет этого сделать быстро. К нам приезжали на огромной медицинской эвакуационной машине, привозили бойцов. Я спрашивал ребят: почему у вас на машине нет ни одного опознавательного знака, что это именно машина эвакуации? Они говорят, что противник специально бьет по красным крестам, в первую очередь выбивают эти машины, чтобы выбить медперсонал и увеличить процент наших погибших. Хотя это запрещено всеми конвенциями ведения войны.

Так вот. Вытащить с поля боя — это одно, а довезти его в госпиталь хотя бы первого порядка — совсем другое. Это очень сложно в текущих условиях. Потому наши ребята вынуждены оказывать специализированную помощь на передовой. Они стабилизируют состояние раненых и выигрывают время для эвакуации. И это просто шикарно, я вам скажу! Наши медики на передовой вот так вот, в полевых условиях, под бомбежками накладывают артериальные шунты… Это просто мастера! Этим обычно занимаются сосудистые хирурги в больших современных операционных, а не в окопе. Я просто горжусь нашими военными врачами.

«Прооперировано в общей сложности больше 60 пациентов. Но это не было целью. Мы хотели создать систему, которая бы спасала жизни уже без нашего участия»

О планах на будущее

— Каков результат вашей поездки?

— Прооперировано в общей сложности больше 60 пациентов. Но это не было целью. Мы хотели создать систему, которая бы спасала жизни уже без нашего участия.

— Вы врач-организатор, понятно.

— Все вместе: и врач, и организатор медицины. Но горжусь я в этой поездке именно последним. Мы спасли 60 жизней, а правильно выстроенная система спасет десятки тысяч. Потом мы же получили хорошую обратную связь. Сейчас мы продолжаем общаться с нашими коллегами из новых регионов. Я еще и преподаю в КФУ, доцент кафедры хирургии. Благодаря нашему завкафедрой — профессору Бурмистрову Михаил Владимировичу, который, кстати, сам в постоянных командировках в зоне СВО, сейчас есть договоренность о сотрудничестве с мелитопольской клиникой. К нам должен приехать завкардиологией для обмена опытом, потом туда поедет еще один хирург из отделения, которым я руковожу, тоже будет учить, но уже работе с сосудами ног. Это сейчас актуально там. Сами видели, как приезжали пациенты совсем в запущенном состоянии.

— А вы сами поедете туда еще?

— Конечно. Надеюсь, в начале января появится такая возможность.

— Тоже через отпуск?

— Пока, предположительно, так. Или по обмену. Надо сделать так, чтобы поездка была максимально эффективной. Для этого нужно продумать программу, четко знать что, зачем и куда. Чтобы было максимально полезно, а не для галочки.