Рашид Загидуллин: «Гранты театрам надо давать не за прошлые заслуги, а под интересные проекты»

Рашид Загидуллин

«МЫ КОНКУРИРУЕМ С ИНТЕРНЕТОМ»

– Рашид, в Казани два взрослых татарских театра – Татарский государственный театр драмы и комедии имени Карима Тинчурина и Татарский государственный академический театр имени Галиаскара Камала. Конкуренция между вами существует?

– Я, по крайней мере, ни с кем не конкурирую. В 1993 году, когда дал согласие возглавить театр имени Тинчурина, я пришел сюда с одной мыслью: татарских театров должно быть много, они не должны быть хуже или лучше, они должны быть разными. Эту разность я и пытаюсь поддерживать. Сравнивают ли нас? Конечно. Я же говорю, что этого делать не нужно.

Мы разные. Во-первых, у нас разная история. Наш театр в далеком 1933 году (в этом сезоне у нас юбилей!) отпочковался от Камаловского в качестве выездной бригады. В ней были московские актеры, которые приехали в Казань, когда в Москве закрылся татарский театр. Были в этой бригаде и камаловцы.

Во-вторых, эстетика и предназначение этих театров с самого начала были разными. Камаловский был стационарным всю жизнь, мы же стали стационарными только 20 лет назад. Изначально даже по техническим и кадровым возможностям соревноваться с ними я не собирался.

– Но ведь существует борьба за зрителя! Каждому театру хочется, чтобы большая часть зрительского сегмента ходила к нему. Конкуренция между театрами все равно существует, театральный рынок это диктует.

– Наверное, соревновательность с точки зрения привлечения зрителей существует, но опять-таки это не есть творческая конкуренция. Это нормально. Никто не должен успокаиваться и почивать на лаврах, потому что тогда потеряет последнего зрителя. Я выдаю продукт, и перед тем, как запустить его в производство, я все-таки оцениваю: насколько он будет интересен зрителю. Поэтому я, разумеется, отслеживаю, что происходит и в Камаловском, и в русских театрах. Я начинаю думать, что нужно публике и что мой творческий состав может осилить в силу нашего кошелька и творческих возможностей. То есть я ищу золотую середину. Дальше есть еще проблема распределения ролей: мне надо, чтобы артисты не засиживались и были заняты. Актер без работы – это бомба с замедленным механизмом.

Вообще же у нас конкуренция идет не друг с другом, не с телевидением или кинематографом, которого у нас в стране, по сути, нет. Мы конкурируем с интернетом. В театре длительный производственный процесс: минимум два месяца надо, чтобы выпустить спектакль, но в интернете все можно узнать и увидеть в секунду, одним кликом. Или когда приезжают такие шоу, как Цирк дю Солей, они тоже претендуют на внимание театралов.

– Безусловно. «Кортео», как вы знаете, например, поставил Даниэль Финци Паска – один из самых востребованных европейских театральных режиссеров.

– Да. Понятно, что деньгами с такими шоу мы конкурировать не можем. Одно их шоу – это весь бюджет культуры Татарстана за год. Остается что? Только талантом брать.

– А каков бюджет вашего театра?

– Очень маленький. Он в три раза меньше бюджетов академических театров. И нет грантов – это беда, мы ходим-просим, но не получаем. Я сторонник того, чтобы гранты давали под определенные проекты, а не потому, что эти театры академические. Гранты нужно давать ежегодно и распределять их очень точно. И давать их надо не только казанским театрам, но и Закамским, которые вообще в нищете существуют. И давать гранты надо театрам, не оценивая их с позиций прошлых заслуг, а с позиций интереса и важности этого проекта для республики. Тогда в этом будет объективность, сейчас объективности в распределении грантов нет, и это очень печально. И я хочу ставить богатые спектакли, и мои артисты хотят получать хорошую зарплату. Среди моих артистов такое же количество народных, заслуженных, таких, что заслужили ее. Мы, к счастью, рентабельный театр, но весь наш бюджет уходит на новые постановки и на доплату работником театра.

«АКТЕРЫ ИЗ НАШЕГО ТЕАТРА НЕ УХОДЯТ»

– А какова средняя зарплата у ваших актеров?

– Сейчас от 11 до 12 тысяч рулей. И это считается большая зарплата.

– А как заполняется зал?

– Практически на 100 процентов. Мы не можем в ущерб себе работать.

– Сколько стоят билеты на ваши спектакли?

– От 100 рублей до 500. Это очень демократично.

– Как я понимаю, зарплаты в вашем театре ниже, чем в Камаловском. А оттока кадров туда нет?

– Нет. Тут несколько факторов. У нас в работе последние несколько лет очень интересный материал, и люди хотят работать. Ну а куда уходить? За последние 20 лет камаловцы из нашего театра никого не взяли.

– А вы следите за тем, что происходит в Камаловском театре?

– Да, я смотрю их спектакли, хотя и редко. Есть знаковые спектакли, которые я считаю для себя необходимым посмотреть. Конечно, бытовые мелодрамы и комедии я не смотрю. Со спектаклем по пьесе Фоссе в Камаловском, я, безусловно, знаком.

– В республике проводится уже несколько лет конкурс новой татарской пьесы. Но я не ощущаю какого-то прорыва в этой области. Что вы думаете по поводу этого конкурса?

– С уходом Туфана Миннуллина, который был мерилом в нашей драматургии, я подобной фигуры у нас не вижу. Актерское образование, литературное образование, интеллект – это все ему помогало. Плюс великолепное знание своего народа и своего языка. Ему замены сегодня нет. Конкурс новой татарской пьесы – это конкурс, проводимый одним театром. Его проводит Камаловский театр, в жюри сотрудники этого театра или приближенные к ним. Говорить, что конкурс проходит объективно и в интересах всех татарских театров, я не могу – я в этом сомневаюсь. По крайней мере, из тех томов, что существуют, я ни одной пьесы не поставил. Не потому, что не хочу, а потому что просто не увидел ничего интересного. Даже те пьесы, которые побеждают на конкурсе, а потом их вынуждены ставить в театре Камала – спектакли по ним долго не идут. Это показатель.

– Может быть, в названии конкурса слово «татарская пьеса» заменить на «татарстанская»? Ведь если будет хорошая пьеса, написанная русскоязычным автором, ее же легко можно перевести.

– Я не знаю, каким образом все это затевалось. Я не принимаю в этом участие, я человек занятой, у меня нет времени читать такое количество пьес. С точки зрения необходимости расширить рамки этого конкурса, я абсолютно согласен с вами. Вопрос ведь даже не в переводе, а в хорошей литературе. Сейчас есть ряд авторов, которые пишут только для Камаловского театра, у нас тоже есть такие авторы, например, Шамиль Фархутдинов. Он сейчас написал замечательную пьесу для нас «Золотая осень», и в этом сезоне это была наша первая премьера. Но это была пьеса, написанная под заказ. У меня есть артисты, для которых она писалась. Потому что из того драматургического портфеля, который у меня сейчас сложился, я ничего не мог бы им предложить, и они могли бы остаться без работы. А люди уже взрослые, и им надо дать возможность еще поиграть. Вот для этих артистов старшего поколения и написана «Золотая осень».

Драматургия, которую мне приносят, она не всегда хорошая. С другой стороны, бывает, что драматургией начинают заниматься люди, далекие от нее, и у них хорошо получается. Например, Мадина Маликова принесла мне пьесу о Сююмбике. Министерство культуры сейчас выделило мне 500 тысяч рублей, и буду ставить спектакль по этой пьесе.

– Вы можете поставить спектакль за 500 тысяч?

– Я и за меньшее количество денег ставил спектакли, потому что сидеть и ждать, когда мне дадут деньги, я не могу. Мне надо работать. У нас производственный процесс.

– Какие спектакли вы планируете в этом сезоне?

– У меня сейчас появился замечательный очередной режиссер, моя ученица Резеда Гарипова, она три года поработала на стороне, понюхала пороха и пришла к нам. Она у нас уже поставила «Угасшие звезды» и «Накануне свадьбы». Она будет ставить в этом сезоне «Чиполлино», далее я приступаю к «Сююмбике», после нового года Резеда будет ставить «Возлюби ближнего своего» Ремарка, я предполагаю впервые в истории татарского театра поставить «Вишневый сад».

«Я ПРОСТО РАСШИРЯЮ РЕПЕРТУАР»

– То есть у вас есть крен небольшой в сторону переводных пьесе?

– Это не крен, я просто расширяю репертуар. В прошлом сезоне, например, был «Гамлет». У нас сейчас в репертуаре более 90 процентов – это современная драматургия, старшему поколению пишущей братии грех на меня обижаться. Я их всех ставил.

– Кстати, о «Гамлете». В прошлом сезоне сыграли его один раз. Что со спектаклем?

– Второй раз в сезоне не смогли сыграть, потому что один из участников банально заболел, причем детской болезнью – ветрянка. В этом сезоне будем играть. Я пока не могу определить зрительский спрос на этот спектакль, может быть, потому что не было достаточной рекламы. Вот сыграем первый раз в новом сезоне, все станет ясно. Я хочу немного увеличить помост для зрителей, чтобы им было удобнее. Нашел для этого внебюджетные средства. Вопросов «когда будет «Гамлет?» и по телефону, и в интернете очень много. С другой стороны, наши уполномоченные по распространению билетов заточены под определенную аудиторию. И они говорят, что пока продавать эти билеты сложно, хотя их спрашивают.

Репетиция «Гамлета»

– А нет в планах пригласить на постановку какую-либо звезду? Например, Сакаева?

– А он звезда? Ничего не слышал об этом. Я видел его «Мещанскую свадьбу», хороший спектакль, но звездой я бы его не назвал.

– Ну, хорошо, а предположим, Житинкина или Женовача?

– Они не поедут. У нас нет таких денег, это во-первых. Во-вторых, национальный театр – это узконаправленный театр, им было бы сложно работать с артистами. Можно, конечно, приехать, самовыразиться и уехать. Но мы театр самоокупаемый, мы должны прежде всего просчитывать свой доход. Мы не можем себе позволить эксперимент ради эксперимента. Эксперимент ради привлечения зрителя – это я понимаю. Но ради самовыражения художника – это театр не может себе позволить, у нас нет таких средств.

– Может быть, стоит расширить аудиторию за счет русскоязычного зрителя?

– К нам в театр таких зрителей ходит очень много. Я немного волновался, когда ставил последнюю пьесу Миннуллина «Сон», боялся, что этот зритель схлынет, но этого не произошло.

«У МЕНЯ ФИГАРО ГОВОРИЛ ПО-ТАТАРСКИ»

– Миннуллина среди нас нет уже более года, и, как обычно случается, пошли разговоры, что не так уж он был велик, как считалось...

– Я останусь при своем мнении. Любой артист в нашем театре скажет, что учить текст Туфана Миннуллина легко, он ложится на раз. Его не надо зубрить, не надо вымучивать. Это показатель, что материал действительно хороший. У меня нет вообще проблем с тем, что ставить. Вот, например, делали спектакль по Разилю Валееву. Кажется, что там может быть – поэт, общественный деятель. А начали репетировать и такой спектакль получился!

Привлечение иных литературных форм в театр бывает интересным. Наши возможности расширяются. Когда я ставил «Женитьбу Фигаро», мне говорили: зачем ты ставишь эту пьесу на татарской сцене? Этот вопрос скептично задавали как раз русскоговорящие зрители. А я отвечал, что у меня еще и Моцарт звучит. «Моцарт по-татарски?», – удивлялись. Я отвечал, что Моцарт звучит «по-австрийски». Фигаро разговаривал по-татарски, но это был Фигаро. Почему-то никого не смущает, что Гамлет говорит по-русски, а не по английски. В свое время я был потрясен спектаклем Джорджа Стреллера «Слуга двух господ», они привозили его недавно в Казань. Но я видел его еще в 2000 году, когда они приезжали в первый раз и играли на сцене Малого театра. Тогда в зал набился весь московский бомонд. Спектакль шел на итальянском. Я такие аплодисменты не слышал со времен речей Брежнева. Но у него они были вынужденными, а здесь люди стояли и хлопали от души и не отпускали артистов. Это был национальный театр, но он был понятен без перевода. Это было потрясение.

– Пушкин говорил, что чем национальное произведение, тем оно общенародное.

– Конечно.

– А как вы вообще собираетесь «Гамлета» продвигать? Не хотите его на «Золотую маску» выдвинуть?

– Пока нет. Продвигать мы спектакль на фестивали будем, но не на «Маску». Уж очень много негативного я о ней знаю. Был период, когда я, как наивный студент-первокурсник, верил в честность масочного выбора. И много спектаклей отправлял в экспертный совет. Когда я «подрос», то понял, откуда растут ноги. Создать массовку для тех людей, которые потом будут получать призы, мне расхотелось, все эти фестивали я знаю, зачем и кому они нужны и сколько там стоит каждая номинация. Это не есть оценка моей творческой деятельности. Ну так, в Москву съездить, нервы пощекотать. Ну получил в свое время ТЮЗ «Маску» за «Бурю» и что?

– И ничего…

– Ничего! Это не говорит ни о чем. Ну будет висеть на стене красивая картинка, сейчас таких веселых картинок в любом сувенирном магазине навалом. Я ставил спектакль «Угасшие звезды» в Турции, и турки мне дали приз – хрустальный куб, он весит килограмм пять. Я замучился с ним через таможню проходить. Этот плексигласовый куб стоит сейчас у нас в музее. И что? А ничего!

«В ТЮЗ НЕ СОБИРАЮСЬ!»

– Вы вспомнили ТЮЗ, вы ведь там актером начинали?

– Да, еще при Борисе Цейтлине, замечательный был режиссер он, и Алла Полухина. Когда я поступил учиться на режиссера, Цейтлин начал снимать меня со всех ролей, а ролей у меня было много. Я его спросил: «Почему?» А он мне ответил: «Ты сел на другую сторону стола». Он молодец. Кто-то вспоминает его со злостью, а я – с благодарностью.

– Сейчас ТЮЗ без главного режиссера…

– Это беда.

– А у вас не было мыслей…

– Нет-нет, искренне вам говорю! За 20 лет работы в Тинчуринском у меня сложилась команда, есть понимание этих людей, а они понимают меня. Мне стоит посмотреть или скривить губу, и они уже знают, по какому поводу. В ТЮЗе все надо заново начинать. Старшее поколение я там знаю, оно хорошее, но молодежь совсем не знаю. К стыду своему из тюзовских премьер я недавно только посмотрел «Мою прекрасную леди». Это последний спектакль ушедшего из жизни Владимира Чигишева, доставленный Романом Ерыгиным.

– И как?

– Комментировать не буду.

«МОЯ ЖЕНА ВЫХОДИЛА ЗАМУЖ ЗА СТУДЕНТА»

– У вас «звездный» брак…

– Джамиля вышла замуж за студента.

– Я не об этом, она в третьем поколении актриса, дочь самой Шахсенем Ибрагимбековны Асфандияровой. Такой яркой звезды, как она, наверное, в прошлом веке не было в Камаловском театре.

– Вот сейчас вас камаловцы услышат!

– Так они ее любят и любили, и всегда ей гордились.

– Шахсенем была потрясающей. Она очень умело изображала из себя инфантильную дамочку с прибабахом. В действительности она была очень мудрой женщиной. Она говорила так: «Хотите считать меня дурочкой, считайте. Это ваше право». С Джамилей мы сыграли серебряную свадьбу. Как-то так неожиданно этот срок подошел, оказывается, живем уже 25 лет.

– Как вы с женой познакомились?

– В театральном училище. Я год отучился на курсе Сергея Иванова и Петра Маслова, ушел в армию, а потом вернулся уже на курс Вадима Кешнера и Юноны Каревой. А Джамиля, поскольку в тот год, когда она поступала, не было набора в татарскую группу, поступила тоже на курс Каревой и Кешнера, но ходила на занятия и второго курса, который вел Марсель Салимжанов. Но осталась она в результате на курсе Каревой, поскольку Юнона Ильинична и Шахсенем были подругами. Но Джамиле учиться от этого не было легче. Спрашивали с нее по полной программе. Карева и Кешнер вообще всех нас сильно лупили, но это нормально. У меня были замечательные педагоги. Благодаря им я состоялся как творческая личность. Я благодарен этим людям и благодарен своей жене.

– Жена-актриса у мужа-режиссера – это не всегда просто. Это ситуация напряженная.

– Это ей очень сложно. Но она человек тактичный и не лезет в театральные дела. Она ведет себя как актриса, а не как жена главного режиссера. Если ей нет роли, она относится спокойно. Это мне сложно. Когда я лет пять проработал в Тинчуринском, мне люди со стороны сказали, что твоя жена играет сейчас гораздо меньше, чем играла до твоего прихода. Она в этот театр пришла раньше, ее позвал мой предшественник Дамир Сиразиев. Мы до этого с ней год проработали в ТЮЗе, на Джамилю там даже поставили спектакль «Замарашка», он шел с успехом, но произошел конфликт с Цейтлиным, и она ушла в никуда. Когда об этом узнал Дамир Сиразиев, который тогда возглавлял Тинчуринский, он пригласил Джамилю. И сразу же поставил на нее спектакль. Дальше пошло-поехало.

– Прочему Джамиля не пошла в Камаловский, где еще в то время работала Шахсенем Ибрагимбековна?

– Салимжанов не взял. Был просмотр, я тогда уже числился женихом и в этом просмотре ей помогал. Но в это время выпускался целевой курс, и не было мест. Пообещали взять позже, но так и не получилось. Мы не были без работы, нас брали во многие театры.

– Последние годы работы Шахсенем Асфандияровой не были очень насыщены ролями, что там происходило в Камаловском?

– Не знаю... Старшее поколение камаловцев имело такую закалку! Пусть даже плохое, они считали, но это мое. Все, что происходило в театре, за порог не выносилось. У нас в доме была одна тема под запретом – это театр. Мы стараемся театральные проблемы дома не решать.

– А Шахсенем Ибрагимбековна не хотела перейти к вам в Тинчуринский?

– Нет! Однозначно. Она до мозга костей была патриоткой Камаловского. Променять академический театр? Да ни за что! Даже когда ее не очень хорошо перевели на пенсию, убрали из штата, и она стала приглашенной артисткой, она не сдавалась. Она была человеком очень деятельным и быстро заполнила этот вакуум – она преподавала в музыкальном училище, в консерватории. Она до последнего ходила на занятия, хотя диабет давал о себе знать. Но она заставляла себя вставать и идти.

– А чем занимается ваш ребенок?

– Ребенок современный, он занимается компьютером. Он пару раз участвовал у нас в спектакле, но это его не греет. Он хорошо разбирается в театре, в школе что-то режиссирует. Ему 14 лет, но он уже давно с помощью компьютера зарабатывает себе средства, знает английский и татарский. Он занимается веб-дизайном и за небольшие деньги берет заказы. Заказов у него полно. Сын собирается пойти по компьютерной линии.

«ЧЕХОВА ТОЖЕ ОХАИВАЛИ»

– Как вы относитесь к новой волне в российской драматургии?

– Я делал дипломный спектакль по пьесе Ивана Вырыпаева с учениками. Был замечательный спектакль, многие просто удивлялись, что я его поставил. Я в курсе всех тенденций, которые существуют, я адекватный современный человек, все отсматриваю и отслеживаю. Почему нет? Почему современных авторов надо охаивать? Вспомните, что Чехова тоже вначале охаивали, а потом его творчество стало классикой и нормой. Что-то есть в современной драматургии, хуже, когда к пьесе остаешься равнодушным. Все идет, как идет, не мы придумали ту спираль, по которой развивается искусство. Основная цель любого вида искусства – затронуть душу человека.

– Почему вдруг решили ставить в этом сезоне «Вишневый сад»?

– У меня вдруг ничего не бывает. «Вишневый сад» стоит ближе всего к нашей жизни.

– У нас есть «Вишневый сад» в Качаловском, который очень успешно идет почти 10 лет.

– И слава Богу. Мы разные театры, и у нас разный зрительский контингент. Когда я ставил «Мамашу Кураж» Брехта, я говорил, что хочу, чтобы этот спектакль смотрела любая деревенская бабушка, которая плохо понимает русский язык, но она великолепно может понять главную мысль Брехта. Здесь та же самая история. Из Чехова сделали лубок, есть набор штампов – парусиновые штаны, белые пиджаки, плетеная мебель, и все это в зелени. А Чехов – он очень конкретный писатель. Лопахин – очень современный персонаж, таких лопахиных, которые пускают вишневые сады под топор, сейчас очень много. У нас Казань всю под топор пустили.

– Раневскую будет играть ваша супруга?

– Надеюсь.

– Не упрекнут вас?

– Наверное, упрекнут. У меня Раневских полный театр. Да нет, это нормально, вопрос не в том, что получить роль, а в том, чтобы ее сделать. Хочется поставить спектакль не про ушедшую натуру, а про современных людей, так же, как с «Гамлетом» получилось. «Вишневый сад» будет идти на большой сцене, это не будет экспериментом, потому что эта тема и татароговорящему зрителю близка. Премьера «Вишневого сада» будет весной.