Пока Уолл-стрит ждет вероятного дефолта Греции, автор направляется в бунтующие Афины и в загадочный Ватопедский монастырь, из-за которого пало последнее правительство, оставив страну в экономическом хаосе. Но помимо долга в размере $1,2 трлн (примерно по четверти миллиона долларов на каждого работающего взрослого) существует еще более пугающий дефицит. После систематического разграбления собственной казны, уклонения от уплаты налогов в умопомрачительных масштабах, взяточничества и бухгалтерских уловок при подстрекательстве Goldman Sachs, греки уверены в одном: грекам доверять нельзя. 

ОБЕТ СОБСТВЕННОСТИ 

Отец Арсениос в Ватопедском монастыре с видом на Эгейское море, на горе Афон, Греция. Многие считают его финансовым директором Ватопеда, «настоящим мозгом операции». 

После часа полета на самолете, двух в такси, трех на ветхом пароме и еще четырех на автобусах, бешено мчащихся по вершинам утесов под управлением водителей-греков, которые при этом болтают по мобильникам, я прибыл к парадной двери огромного и отдаленного монастыря. Этот кусочек земли, выдающийся в Эгейское море, выглядел как край света, и был таким же тихим. Был почти вечер, и монахи либо молились, либо отдыхали, но один из них стоял на карауле возле будки, встречая посетителей. Он провел меня вместе с семью греческими паломниками к древнему общежитию, прекрасно отреставрированному, где еще два заботливых монаха предложили нам узо, пирожные и ключи от келий. Мне показалось, что чего-то не хватает, и потом понял, чего: никто не попросил кредитную карту. Монастырь был еще и бесплатным. Потом один из монахов сказал, что скоро  будет всенощная. Как окажется позже, там почти всегда идет служба. В стенах монастыря находятся 37 различных часовен; и я подумал, что найти место службы будет непросто. 

«В какой из церквей?», - спросил я монаха. 

«Просто идите за монахами, когда они проснутся», - ответил тот. Тут он внимательно оглядел меня с головы до ног. У него невероятно длинная и густая черная борода, длинная черная ряса, шапка и четки. На мне белые кроссовки, светлые брюки хаки, сиреневая рубашка Brooks Brothers, в руках пластиковый пакет из прачечной отеля с гигантскими буквами на боку. «Почему вы здесь?», - спросил он. 

Это был хороший вопрос. Я оказался там не ради церкви, а из-за денег. Цунами дешевого кредита, прокатившееся по планете между 2002 и 2007 годами, создало новую возможность для туризма: путешествия по местам финансовых катастроф. Этот кредит был не просто деньгами, это был соблазн. У общества появлялся шанс проявить такие черты своего характера, которым они не могли позволить себе дать волю в обычных условиях. Целым странам говорили: «Свет погас, делайте, что хотите, и никто не узнает». При этом в темноте все хотели делать что-то свое. Американцы хотели иметь дома гораздо большего размера, чем они могли себе позволить, а также позволить сильным эксплуатировать слабых. Исландцы хотели быть не рыбаками, а инвестиционными банкирами, а также позволить своим альфа-самцам проявить ранее подавляемую манию величия. Немцы хотели быть еще большими немцами; ирландцы хотели перестать быть ирландцами. Все эти общества коснулось одно и то же, но все отреагировали по-своему. Однако ни одна реакция не была такой своеобразной, как у греков: все, кто хотя бы несколько дней говорил с людьми, управляющими страной, обращали на это внимание. Но чтобы понять, насколько своеобразной была эта реакция, нужно было попасть в этот монастырь. 

У меня были свои причины для этого визита. Но был совершенно уверен, что если я расскажу о них монаху, он вышвырнет меня оттуда. Поэтому я соврал. Я сказал: «Говорят, это самое святое место на свете». 

Я приехал в Афины за несколько дней до этого, а точнее, за неделю до планировавшихся массовых беспорядков и через пару дней после того, как немецкие политики предложили греческому правительству продать несколько островов и, возможно, выставить на аукцион какие-нибудь древние руины для возврата долгов. Новому премьер-министру Греции, социалисту Георгу Папандреу (George Papandreou), пришлось отрицать даже помыслы о продаже островов. Рейтинговое агентство Moody’s только что понизило кредитный рейтинг Греции до уровня, который превратил ее правительственные облигации в мусор, иметь который многим инвесторам стало невыгодно. Последующий сброс греческих облигаций на рынок был, в краткосрочном плане, не такой уж большой проблемой, потому что Международный валютный фонд и Европейский центральный банк договорились между собой о предоставлении Греции – стране с населением 11 миллионов человек, на два миллиона меньше Большого Лос-Анджелеса, кредита в размере до $145 млрд. В краткосрочной перспективе Грецию убрали со свободных финансовых рынков. 

Это были хорошие новости. Долгосрочная картина была более мрачной. Помимо непогашенных (и постоянно растущих) государственных долговых обязательств на $400 млрд, греческие бухгалтеры только что узнали, что их правительство должно еще около $800 млрд в виде пенсий. В сумме эти долги составляют около $1,2 трлн, или более четверти миллиона долларов на каждого работающего грека. На фоне долгов на $1,2 трлн помощь в размере $145 млрд, очевидно, выглядела как красивый жест, а не как решение проблемы. И это только официальные данные; правда явно гораздо хуже. «Наши люди, войдя в курс дела, не могли поверить своим глазам, - рассказал мне чиновник из МВФ вскоре после возвращения из первой греческой миссии МВФ. – Их метод ведения финансового учета: известно, сколько они решили потратить, но никто не следил за тем, сколько они потратили на самом деле. Это даже не то, что называют развивающейся экономикой. Это страна Третьего мира». 

Оказалось, что, оставшись в темноте наедине с заемными деньгами, греки хотели превратить свое правительство в мешок, набитый фантастическими суммами, и дать возможность отщипнуть от этого пирога как можно большему количеству граждан. Только за последнее десятилетие зарплатные ведомости греческого бюджетного сектора удвоились в реальном соотношении – и это без учета взяток, взимаемых чиновниками. Средняя зарплата бюджетника почти втрое больше зарплаты работника частного сектора. Годовой доход государственной железной дороги составляет 100 млн евро, а на зарплаты уходит 400 млн евро, плюс 300 млн евро на прочие расходы. Среднестатистический служащий железной дороги получает 65000 евро в год. Двадцать лет назад успешный бизнесмен, ставший министром финансов по имени Стефанос Манос (Stefanos Manos), отметил, что было бы дешевле перевозить всех пассажиров греческой железной дороги на такси, и это по-прежнему так. «Наша железная дорога – несомненный банкрот, - признался мне Манос. – И все равно в Греции нет ни одной частной компании с таким средним уровнем зарплаты». Греческая система государственных школ является потрясающе неэффективной: имея один из худших уровней образования в Европе, она, тем не менее, нанимает вчетверо  больше учителей на одного ученика, чем финская, одна из лучших в Европе.  Греки, отправляющие своих детей в государственные школы, просто понимают, что им придется нанимать частных репетиторов, чтобы дети что-то действительно знали. Есть еще три государственных военно-промышленных компании: их совместная задолженность достигает миллиарды евро, а убытки постоянно растут. Пенсионный возраст в Греции, считающийся «жестким», составляет 55 лет для мужчин и 50 лет для женщин. И так как сейчас государство начинает разбираться в щедрых пенсиях, более 600 профессий оказались классифицированы как напряженные: парикмахеры, дикторы на радио, официанты, музыканты и так далее, и тому подобное. Затраты греческой государственной системы здравоохранения на оборудование намного превышают средние показатели по Европе – причем, как сказали мне несколько греков, для медсестры или врача считается нормой уходить с работы с полными руками бумажных полотенец и памперсов, и всего остального, что можно было стащить из кладовок.

«Греки так и не научились платить налоги… потому что никого никогда не наказывали. Это как джентльмен, не открывающий дверь для леди». 

Где кончается растрата и начинается воровство, почти не имеет значения; одно маскирует и, таким образом, дает возможность для другого. К примеру, в обществе считается нормой давать взятки кому-то работнику правительства. Люди, идущие в государственную клинику, считают нормой взятки врачам, чтобы те о них позаботились. Правительственные министры, которые провели всю жизнь на госслужбе, выходят на пенсию и могут позволить себе особняки стоимостью миллионы долларов и два-три загородных дома. 

Как ни странно, финансистов в Греции упрекнуть не в чем. Они так и остались сонными старыми коммерческими банкирами. Едва ли не единственные среди банкиров Европы, они не купили американские облигации, обеспеченные subprime ипотекой, не стали закредитованными по уши и не платили сами себе громадных сумм. Самой большой проблемой для банков стало то, что они одолжили около 30 млрд евро греческому правительству – где их либо разворовали, либо растратили. В Греции экономику потопили не банки. Здесь страна утопила банки. 

И они изобрели математику! 

На следующее утро после прибытия я пошел на встречу с греческим министром финансов, Георгом Папаконстантиноу (George Papaconstantinou), чья работа состоит в разгребании этого фантастического хаоса. Афинам как-то удается оставаться ярко-белыми и в то же время неопрятными. Красивейшие свежеокрашенные дома в неоклассическом стиле обезображены новыми граффити. Древние руины, конечно, повсюду, но, кажется, что они слабо соотносятся со всем остальным. Какой-то Лос-Анджелес с прошлым. 

У темного и узкого входа в Министерство финансов вас встречают несколько охранников – они даже не потрудились проверить, почему на вас сработал металлический детектор. В приемной министра шесть дам, все стоят и составляют для него расписание встреч. Они выглядят очень занятыми, обеспокоенными и переутомленными… и все-таки он опаздывает. В целом кабинет выглядит так, как будто даже его лучшие времена были не такими уж и хорошими. Мебель обшарпанная, на полу – линолеум. Больше всего здесь поражает количество сотрудников. Министр Папаконстантиноу («Зовите меня просто Георг») закончил Нью-Йоркский университет и Лондонскую школу экономики в 1980-е годы, затем провел 10 лет, работая в Париже в ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития). Он открыт, дружелюбен, свеж лицом и чисто выбрит, и, как и многие из верхушки нового греческого правительства, больше похож не на грека, а на англичанина, почти американца. 

Когда Папаконстантиноу пришел сюда в октябре прошлого года, греческое правительство прогнозировало дефицит бюджета за 2009 год на уровне 3,7%. Две недели спустя эту цифру увеличили до 12,5%, а в действительности она превратилась почти в 14%. Ему надлежало разобраться и объяснить миру, почему это так. «На второй день работы мне пришлось созвать собрание для рассмотрения бюджета, - говорит он. – Я собрал всех сотрудников центрального финансового управления, и начались эти, так сказать, открытия». Каждый день они обнаруживали какую-нибудь невероятную оплошность. Задолженность по пенсиям на миллиарды долларов каждый год каким-то образом оставалась неучтенной, и все притворялись, что ее не существует, даже притом, что правительство выплачивало ее; дыра в системе пенсионного обеспечения для индивидуальных предпринимателей была размером не в 300 млн евро, как они думали раньше, а 1,1 млрд евро, и так далее. «В конце каждого дня я говорил: «Хорошо, ребята, теперь-то все?» И они отвечали: «Да». На следующее утро из дальнего угла кабинета раздавался голосок: «На самом деле, министр, тут еще не хватает 100-200 миллионов евро». 

Так продолжалось неделю. Помимо всего прочего оказалось, что существовало огромное количество фальшивых внебалансовых программ по найму сотрудников. «Министр сельского хозяйства создал неофициальное подразделение в количестве 270 человек для оцифровки фотографий греческих государственных земель, - рассказывает министр финансов. – Проблема заключалась в том, что никто из этих 270 человек никогда не работал с цифровой фотографией. В жизни эти люди были, скажем, парикмахерами». 

К последнему дню открытий, после последней руки в темном углу, первоначальный дефицит в 7 млрд евро превысил 30 млрд. На закономерный вопрос – как это могло произойти? – легко ответить: до этого момента никто и не потрудился ничего подсчитывать. «У нас не было Бюджетного управления Конгресса, - поясняет министр финансов. – Не существовало независимой службы статистики». Правящая партия просто «рисовала» красивые цифры для осуществления своих целей. 

Как только министр финансов получил данные, он отправился на регулярно назначаемые ежемесячные встречи с европейскими министрами  финансов. Так как он был новым человеком, ему предоставляли слово. «Когда я назвал цифры, они чуть не поперхнулись, - рассказал он. – Как это могло случиться? Я имел в виду: Уж вы-то, ребята, должны были догадаться, что вас обманывают. Но проблема была в том, что на моем столе была табличка с подписью «ГРЕЦИЯ», а не табличка с подписью «НОВОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО ГРЕЦИИ». После встречи к нему подошел голландец и спросил: «Георг, мы знаем, что это не ваша вина, но разве кто-то не должен отправиться в тюрьму?» 

Заканчивая рассказ, министр финансов подчеркивает, что дело не просто в замалчивании правительственных расходов. «Это случилось не из-за плохой отчетности, - признает он. – В 2009 году налоги толком не собирались, потому что это был год выборов». 

«Что?» 

Он улыбается. 

«Первое, что делает правительство в год выборов, это набирает налоговых инспекторов с улицы». 

«Вы шутите». 

 Теперь он уже откровенно смеется над моей наивностью. 

Налоговое братство 

Расходы на содержание греческого правительства – это лишь половина уравнения: существует еще проблема правительственных доходов. Редактор одной из крупных греческих газет вскользь упомянул, что его корреспонденты поддерживали отношения с источниками внутри налоговой службы страны. Они делали это не для выявления налогового мошенничества – которое в Греции стало настолько обычным, что об этом и писать неинтересно – а чтобы найти наркобаронов, похитителей людей и прочих темных личностей. Однако многие налоговые инспекторы недовольны систематической коррупцией в этой сфере; позднее оказалось, что двое из них хотели встретиться со мной. Проблема была в том, что они, по причинам, которые оба из них отказались обсуждать, не выносили друг друга. Как мне много раз говорили другие греки, это очень по-гречески. 

Вечером, после встречи с министром финансов, я выпил по чашке кофе с одним налоговым инспектором в одной гостинице, потом прошел вниз по улице и выпил пива с другим инспектором в другом отеле. Обоих уже понизили в должности после попыток сообщить о крупных взятках, которые брали их коллеги, подписывающие документы на мошеннические налоговые выплаты. Обоих отправили со статусной оперативной работы на низко квалифицированную  службу в бэк-офисе, где они больше не могли смотреть на налоговые преступления. Каждому из них было немного неловко; ни один не хотел, чтобы кто-то узнал о нашем разговоре, потому что они боялись потерять работу в налоговой инспекции. Давайте назовем их  Налоговый Инспектор №1 и Налоговый Инспектор №2. 

Налоговый Инспектор №1 – слегка за 60, деловой костюм, внешне спокойный – пришел с блокнотом, полным идей о том, как навести порядок в греческой налоговой службе. Его не удивляло, что я знал, что единственными греками, платившими налоги, были те, кто не мог этого избежать – сотрудники корпораций, у которых налоги удерживали из зарплаты. Громадная экономика индивидуальных предпринимателей – все, от врачей до хозяев киосков, где продается International Herald Tribune – мошенничала (это, кстати, одна из главных причин, почему в Греции самый большой процент индивидуальных предпринимателей в Европе). «Это стало национальной чертой, - признал он. – Греки так и не научились платить налоги. И они никогда этого не делали, потому что никого не наказывают. Никого никогда не наказывали». 

Масштаб налогового мошенничества в Греции был, по меньшей мере, невероятным: доход примерно двух третей врачей якобы не превышал 12000 евро в год – доходы ниже этой суммы не облагаются налогом – и это означало, что даже пластические хирурги, зарабатывающие миллионы в год, вообще не платили никаких налогов. Проблема не в законе – по закону, сокрытие налогов от правительства на сумму более 150000 евро грозит тюремным заключением – а в его применении. «Если бы этот закон соблюдался, - говорит он, - все врачи в Греции сидели бы в тюрьме». Я засмеялся, но он уставился на меня. «Я говорю совершенно серьезно». Одной из причин, почему никого не наказывают – помимо того факта, что наказание будет выглядеть произволом, потому что этим занимаются все – является то, что на рассмотрение налоговых исков в греческих судах уходит по 15 лет. «Если кто-то не хочет платить, и его поймали на этом, он просто идет в суд», - рассказывает он. Примерно 30-40% деятельности в греческой экономике, подлежащей налогообложению, официально не зарегистрированы, указывает он, по сравнению со средним в Европе показателем 18%. 

Простейший способ избежать уплаты налогов – настаивать на оплате своих услуг наличными и не выдавать чека за оказанные услуги. Простейший способ отмыть деньги – купить недвижимость. В Греции, что удобно для черного рынка – и в единственной из европейских стран – нет единого действующего государственного земельного кадастра. «Чтобы отследить покупателя, нужно знать точный адрес, где он купил землю, - рассказывает инспектор. – Но все написано от руки и расшифровывать сложно». Но, говорю я, если какой-то пластический хирург получает миллион наличными, покупает участок на греческом острове и строит себе виллу, должны быть еще какие-то документы – например, разрешение на строительство. «Люди, выдающие разрешение на стройку, не информируют министерство финансов», - отвечает налоговый инспектор. А в тех весьма нередких случаях, когда налогового «уклониста» ловят, он может просто подкупить инспектора, и все. Конечно, поясняет инспектор, существуют законы против взяточничества в налоговой, «но если вас поймали, то до наказания пройдет семь или восемь лет. Так что на практике это никого не волнует». 

Систематическое сокрытие доходов привело к тому, что правительству пришлось все больше опираться на налоги, от которых сложнее уйти: налоги на продажи и недвижимость. Недвижимость облагается налогом по формуле – если убрать из уравнения налогового инспектора – которая генерирует так называемую «объективную стоимость» каждого дома. Из-за бума в греческой экономике за последние десять лет реальные цены, по которым продавалась недвижимость, намного превышали компьютерные прогнозы. С учетом роста реальных цен продажи предполагается, что расчет по формуле тоже должен вывести большую сумму. Решение этой проблемы для типичного гражданина Греции заключалось в том, чтобы не сообщать реальную сумму сделки, а вместо этого указывать заниженную стоимость, которая обычно совпадала с расчетами по формуле. Если покупатель покупает жилье в кредит, то этот кредит берется по объективной стоимости,  а разница доплачивается наличными или с помощью займа на черном рынке. В результате «объективные цены» намного ниже реальных цен на землю. Удивительно, но все верят утверждению всех трехсот членов греческого парламента о том, что реальная стоимость жилья – это и есть объективная оценка, полученная с помощью компьютерных расчетов. Или, по словам налогового инспектора и местного агента по продаже недвижимости, «каждый отдельный член греческого парламента лжет, чтобы не платить налоги». 

Он продолжил, описывая систему, которая по-своему была прекрасной. Она имитировала системы налогообложения продвинутой экономики – и имела огромный штат налоговых инспекторов – в то время как, по сути, ее устройство позволяло всей стране не платить налоги. Собираясь уходить, он отметил, что официантка в шикарном туристическом отеле не дала чек за наш кофе. «Для этого есть свои причины, - сказал он. – Даже такой отель не платит налоги с продаж». 

Я прошел вниз по улице и обнаружил, что у стойки бара другого шикарного туристического отеля меня ждет второй инспектор. Налоговый инспектор №2 – непринужденные манеры и одежда, пьет пиво, но боится, что другие узнают о нашей беседе – также явился с пачкой документов, только в его папке собраны реальные примеры налогового мошенничества, совершаемого не людьми, а греческими компаниями. Он начал перечислять примеры («только то, что я видел сам»). Первой была строительная компания в Афинах, которая возвела семь гигантских жилых домов и продала почти тысячу кондоминиумов в самом центре города. Согласно компьютерным расчетам, сумма налогов компании составляла 15 миллионов евро, но фирма не заплатила ничего. Ноль. Чтобы уйти от налогов, она сделала следующее. Во-первых, она никогда не позиционировала себя как корпорация; во-вторых, она наняла одну из дюжины компаний, которые только тем и занимаются, что «рисуют» поддельные документы на расходы, которых никогда не было, а потом, когда налоговый инспектор узнал о происходящем, предложила ему взятку. Инспектор доложил об этом начальству – после чего и обнаружил, что за ним следит частный детектив, и все его телефоны прослушиваются. Кончилось тем, что застройщик выплатил 2000 евро. «После этого меня сняли со всех налоговых расследований, - рассказал инспектор, - потому что у меня это хорошо получалось». 

Вернувшись к своей толстой папке, он раскрыл один из документов. Каждая страница в его папке хранила какую-то историю, похожую на только что рассказанную им, и он намеревался поведать обо всем мне. Тут-то я его и остановил. Я понял, что если позволить ему продолжать, мы там всю ночь просидим. Масштаб мошенничества – и объем затраченной на него энергии – поражал. В Афинах я несколько раз испытывал новое для себя как для журналиста чувство: полное отсутствие интереса к очевидной сенсации. Я общался с теми, кто знал работу греческого парламента изнутри: известный банкир, налоговый инспектор, заместитель министра финансов, бывший член парламента. Я открывал блокнот и начинал записывать их истории. Скандал за скандалом. Через двадцать минут я терял интерес. Их попросту было слишком много: их хватило бы на целые библиотеки, не говоря уже о журнальной статье. 

Греческое государство было не только коррумпированным, но и испорченным. Когда понимаешь, как оно работает, можно понять и феномен, который иначе казался бессмысленным: грекам тяжело хорошо говорить друг о друге. Каждый из них сам по себе очарователен: веселый, дружелюбный, умный и компанейский.  После каждого из десятка интервью я говорил себе: «Какие люди!» Они не разделяют чувств по отношению друг к другу: в Греции сложнее всего заставить грека сказать комплимент другому греку за глаза. Любой успех воспринимается с подозрением. Каждый абсолютно уверен, что все либо не платят налоги, либо подкупают чиновников, либо берут взятки, либо скрывают стоимость своей недвижимости. И это полное отсутствие веры друг в друга подкрепляет само себя. Эпидемия лжи, обмана и воровства делает невозможной жизнь граждан; разрушение гражданского общества только стимулирует еще большую ложь, обман и воровство. Не доверяя друг другу, они доверяют лишь самим себе и своим семьям. 

Структура греческой экономики – коллективизм, но сама страна по духу являет собой противоположность коллективу. Ее реальное состояние: каждый за себя. И в эту систему инвесторы влили сотни миллиардов долларов. А кредитный бум довел страну до грани, до полного краха морали. 

Проклятый путь 

Не зная ничего о Ватопедском монастыре, кроме того, что в совершенно коррумпированном обществе он считается вместилищем коррупции, я отправился на север Греции в поисках горстки монахов, которые нашли новые, улучшенные пути отладки греческой экономики. Первая фаза была относительно несложной: самолет до второго города Греции, Фессалоники, машина, летящая по узким дорогам на сумасшедших скоростях, и ночь с множеством болгарских туристов в на удивление дивном отеле у черта на куличках под названием Eagles Palace. Там единственная самая полезная служащая отеля из когда-либо встреченных мной (спросите Ольгу) вручила мне стопку книг и с легкой завистью сказала, что мне повезло попасть в монастырь. Ватопедский монастырь, как и 19 других монастырей, был построен в 10-м веке на полуострове размером 37 на 6 миль в северо-восточной части Греции под названием Гора Афон. Сейчас Гора Афон отгорожена от материка длинным забором, так что добраться туда можно только по воде, что делает полуостров подобием острова. И на этот остров женщинам хода нет – не допускаются даже животные женского пола, за исключением кошек. Официальная история приписывает этот запрет желанию церкви почитать Деву; неофициальная версия состоит в том, что монахи пристают к посетительницам. Запрет действует уже 1000 лет. 

Это объясняет пронзительные крики следующим утром, когда дряхлый паром, набитый монахами и паломниками, отходит от причала. Десятки женщин собираются там, чтобы покричать во всю мощь своих легких, но с такой сердечностью, что неясно, то ли они возмущаются, то ли радуются тому факту, что им нельзя сопровождать их мужчин. Как сказала мне Ольга, часть пути в Ватопед мне придется преодолеть пешком, и что люди, которых она провожала на святую гору, обычно не тащили туда такие принадлежности современного мира, как чемодан на колесах. В результате у меня с собой лишь пластиковый пакет из Eagles Palace с запасным бельем, зубной щеткой и бутылочкой амбиена. 

Паром три часа пыхтит вдоль то скалистого, заросшего лесами побережья, изредка останавливаясь, чтобы высадить монахов и паломников и гастарбайтеров в других монастырях. Первый из них сразу же ошеломляет меня. Это не здание, а целый спектакль: как если бы кто-то взял Ассизи или Тоди, или один из старинных городков на холмах центральной Италии и перенес его на пляж в этом захолустье. Если не знаешь, чего ожидать на Горе Афон – она уже более тысячи лет считается православной церковью самым святым местом на земле, и большую часть этого времени имела символические отношения с византийскими императорами – то эти монастыри вызывают шок. Они не имеют ничего общего со скромностью; они грандиозны, сложны и богато украшены, и очевидно, соревнуются друг с другом. В древние времена пираты частенько грабили их, и становится понятно, почему: для пирата было бы стыдно этого не делать. 

В мире есть множество мест, где можно легко обойтись без знания греческого. Афины – одно из них; но паром на Гору Афон к ним не относится. Меня спасает молодой человек, говорящий по-английски, который, на мой неискушенный взгляд, выглядит как обычный монах: длинная темная ряса, длинная темная косматая борода, дымка неприветливости, которая почти сразу же испаряется. Он видит, как я смотрю в карту с миниатюрными изображениями монастырей и пытаюсь определить, как же мне сойти с парома в нужном месте: так мы и знакомимся. Его зовут Цезарь; он румын, сын сотрудника тайного отдела полиции по борьбе со шпионажем времен кошмарного режима Николае Чаушеску (Nicolae Ceauşescu). Он каким-то образом сохранил чувство юмора, что считается чудом. Он объясняет, что если бы я хоть в чем-то разбирался, я бы знал, что он не монах, а просто обычный румынский священник на отдыхе. Он приехал из Бухареста с двумя огромными чемоданами, чтобы провести летний отпуск в одном из монастырей. Его понятие об идеальном отдыхе – это три месяца на хлебе и воде при полном отсутствии женщин вокруг. Мира вне Горы Афон ему недостаточно. 

«Греческие газеты называют нас корпорацией, но я спрашиваю вас, Майкл, какая компания просуществовала тысячу лет?», - говорит отец Арсениос. 

Цезарь рисует для меня маленькую карту, чтобы я смог добраться до Ватопеда, и рассказывает мне о характере местности. Сам факт отсутствия у меня бороды уже говорит, что я совсем не святой, поясняет он, не говоря уже о моей сиреневой рубашке Brooks Brothers. «Но они привыкли к посетителям, - сказал он, - так что это не должно быть проблемой». После некоторой паузы он спрашивает: «Но какова ваша религия?» 

«У меня ее нет». 

«Но вы верите в Бога?» 

«Нет». 

Он обдумывает мой ответ. 

«Тогда я почти уверен, что они не позволят вам войти». 

«С другой стороны, насколько все могло быть хуже для вас?», - говорит он и хмыкает. 

Через час, когда я схожу с парома с пакетом из Eagles Palace и маленькой картой Цезаря, а он все еще повторяет свою шутку. – «Куда уж хуже?» - веселясь с каждым разом все больше. 

Монах, встретивший меня у ворот Ватопеда, бросает взгляд на мой пакет и просит меня заполнить форму. Час спустя поток монахов проносит меня через двери церкви. Опасаясь, как бы меня не выгнали из монастыря до того, как я разберусь, что к чему, я изо всех сил стараюсь попасть в струю. Я хожу следом за монахами по церквям, зажигаю свечки, непрестанно крещусь и посылаю иконам воздушные поцелуи. Кажется, что никому нет дела до очевидно совершенно чужого парня в рубашке Brooks Brothers сиреневого цвета, хотя прямо во время службы толстый молодой монах, немного похожий на Джека Блэка, смотрит на меня с таким видом, как будто я нарушил какую-то очень важную заповедь. 

С другой стороны, этот опыт был сенсационным, и я бы рекомендовал его всем интересующимся жизнью в 10-м века. Под тщательно отполированными золотыми канделябрами в окружении икон монахи пели, монахи читали нараспев, монахи исчезали за экранами перегородки, произнося странные заклинания, монахи трясли чем-то, чей звук напоминал бубенцы, монахи проплывали мимо, размахивая кадилами, оставляя за собой дым и древний аромат ладана. Каждое из сказанных, спетых или прочитанных нараспев слов было на библейском греческом языке (вроде там что-то связано с Иисусом Христом), но я все равно постоянно кивал. Я вставал, когда они вставали, и садился, когда садились они, так что мы часами то вставали, то садились, как «кузнечики». Эффект действа усиливали дремучие бороды монахов. Даже если отпустить бороду, то у всех она будет расти по-разному. Существуют различные типы: безнадежно рыхлая масса пушка; совок Осамы бен Ладена/ ассирийского царя; птичье гнездо Карла Маркса. Удивительно, как много монахов были похожи на Самого Интересного Человека из рекламы пива Dos Equis. 

О ватопедских монахах говорят, что они знают намного больше, чем вы можете себе представить, а что не знают - то чувствуют интуитивно. Управляющая одной крупной греческой судостроительной компании рассказала мне за обедом в Афинах, как она не так давно летела в самолете рядом с Отцом Ефремом,игуменом Ватопеда (в бизнес-классе). «Это было очень странное ощущение, -  призналась она. – Он ничего обо мне не знал, но обо всем догадался. О моем браке. Что я думаю о своей работе. Я почувствовала, что он знает обо мне все». Внутри церкви я усомнился в их божественных силах – в разгар государственного скандала они позволили автору из VANITYFAIR, хотя он формально не представился, приехать, поселиться в их монастыре и разнюхивать все вокруг, не задавая ему вопросов. 

Но на выходе из церкви меня, наконец, поймали: круглолицый монах с седой бородой и кожей оливкового цвета ловит меня, представившись отцом Арсениосом. 

Греческие формулы 

Большую часть 1980-х и 1990-х годов процентные ставки в Греции на 10% превышали ставки немецкие, так как считалось, что греки с гораздо меньшей вероятностью выплатят кредит. В Греции не было потребительского кредитования: у жителей этой страны не было кредитных карт. Обычно у греков не было и ипотечных ссуд. Конечно, Греция хотела, чтобы финансовые рынки воспринимали ее как нормально функционирующую североевропейскую страну. В конце 1990-х годов греки увидели для себя шанс: избавиться от собственной валюты и перейти на евро. Для этого они должны были соблюдать определенные требования, чтобы доказать свое право на добропорядочное европейское гражданство: что они, в конце концов, не влезут в долги и другим странам еврозоны не придется их выплачивать. В особенности они должны были показать, что их дефицит бюджета не превышает 3% от валового внутреннего продукта, а уровень инфляции примерно соответствует уровню Германии. В 2000 году, после спешных манипуляций со статистикой, Греция достигла требуемых показателей. Чтобы снизить дефицит бюджета, греческое правительство изъяло из бюджета все виды расходов (пенсии, оборону и так далее). Чтобы снизить инфляцию, правительство заморозило цены на электроэнергию и воду и другие государственные ресурсы, а также сократило налоги на газ, алкоголь и табак. Правительственные  статистики шли на такие меры, как изъятие (дорогостоящих) помидоров из индекса потребительских цен в день измерения уровня инфляции. «Мы приехали, чтобы увидеть того человека, который создал все эти цифры, - рассказал мне бывший аналитик Уолл-стрит, специализировавшийся на европейской экономике. – Мы не могли удержаться от смеха. Он рассказал, как он убирал лимоны и вставлял апельсины. Индекс подделывали, как могли». 

То есть даже тогда некоторые наблюдатели отмечали, что греческие показатели почему-то вообще не растут. Бывшая сотрудница МВФ, ставшая экономическим советником при бывшем премьер-министре Греции Константиносе Митсотакисе (Konstantinos Mitsotakis), оказавшаяся аналитиком SalomonBrothers по имени Миранда Ксафа (Miranda Xafa) отмечала в 1998 году, что если сложить весь дефицит греческого бюджета за предыдущие 15 лет, то это будет лишь половина долга Греции. То есть сумма, взятая в долг греческим правительством для финансирования своих операций, вдвое превышала заявленный дефицит. «В Salomon главу Греческого национального бюро статистики называли Магом, - рассказывает Ксафа, - за его способность заставить исчезать инфляцию, дефицит и задолженность самым волшебным образом». 

В 2001 году Греция вступила в Европейский валютный союз, сменила драхму на евро и получила европейскую (читай: немецкую) гарантию своих долговых обязательств. Теперь греки могли делать долгосрочные заимствования почти по такой же ставке, как и немцы – не 18%, а 5%. Чтобы остаться в еврозоне, считалось, что теоретически они должны были сохранять дефицит бюджета на уровне ниже 3% от ВВП; на практике же они могли лишь подтасовывать отчетность, чтобы продемонстрировать соответствие требованиям. Тогда, в 2001 году, на сцене появился GoldmanSachs, который принял участие в очевидно законных, но, тем не менее, возмутительных сделках, придуманных, чтобы скрыть реальный уровень задолженности греческого правительства. За эти сделки GoldmanSachs – который, фактически, выдал грекам заем в размере $1 млрд – выкроил себе, по слухам, комиссии на $300 млн. Механизм, который позволил Греции брать в долг и тратить сколько угодно, был аналогичен механизму, созданному для отмывания кредита американского subprime заемщика – и роль американского инвестиционного банкира в этом механизме была ровно такой же. Инвестиционный банкир также научил греческое правительство секьюритизировать будущие поступления от государственной лотереи, дорожные сборы, аэропортовые сборы и даже средства, предоставленные стране Евросоюзом. Любой будущий приток дохода, который поддается идентификации, был продан за наличные наперед и потрачен. Как, должно быть, знает любой человек с мозгами, греки могли бы скрывать реальное состояние своих финансов только до тех пор, пока 1) кредиторы допускали, что кредит Греции был обеспечен Европейским союзом (читай: Германией) и 2) никто за пределами Греции не обращал на нее особого внимания. Внутри Греции о  происходящем никто доложить не мог, потому что все варились в одном котле. 

Все изменилось 4 октября прошлого года, когда в Греции сменилось правительство. Скандал подкосил предыдущее правительство, а премьер-министр Костас Караманлис (Kostas Karamanlis) ушел в отставку, что, возможно, и неудивительно. Удивительна природа самого скандала. В конце 2008 года стало известно, что Ватопед каким-то образом приобрел ничего не стоящее озеро и обменял его на гораздо более ценные государственные земельные участки. Как монахам это удалось, неизвестно – посчитали, что они дали какую-то немыслимую взятку какому-то государственному чиновнику. Однако никакой взятки не обнаружили. Это не имело значения: последовавшее негодование преследовало греческих политиков весь следующий год. Скандал с Ватопедом оставил глубочайший след в общественной памяти. «Мы никогда не видели такой активности на выборах, как после этого скандала, - рассказывал редактор одной из ведущих греческих газет. – Если бы не Ватопед, Карамантис и сейчас был бы премьером, и все было бы как раньше». Димитри Контоминас (Dimitri Contominas), миллиардер-основатель греческой страховой компании и, по случайному совпадению, владелец телекомпании, которая и обнародовала скандал с Ватопедом, был еще более откровенен: «Монахи Ватопедского монастыря привели к власти Георга Папандреу (George Papandreou)». 

Когда новая партия (якобы социалистическая ПАСОК) сменила старую (якобы консервативную Новую демократию), в правительственных сундуках она обнаружила настолько меньше денег, чем ожидалось, что у нее не оставалось иного выбора, как рассказать правду. Премьер-министр объявил, что дефицит бюджета Греции был сильно занижен – и что на выявление реальных данных потребуется время. Пенсионные и мировые инвестиционные фонды и прочие покупатели греческих облигаций, видя, как  обанкротились несколько крупных американских и британских банков, и зная о нестабильном состоянии многих европейских банков, запаниковали. Новые, более высокие ставки, которые была вынуждена платить Греция, фактически привела страну – которой пришлось заимствовать огромные суммы, чтобы финансировать свои экономические операции – к банкротству. Тут-то МВФ и начал тщательно проверять бюджетные отчеты Греции, и тут-то и выяснилось, насколько неплатежеспособной была Греция. «Как так вышло, что член еврозоны показывал дефицит бюджета на уровне 3%, в то время как реальные показатели доходили до 15%? – удивляется представитель МВФ. – Как вообще можно так поступать?» 

Прямо сейчас мировая финансовая система поглощена вопросом, объявит ли Греция дефолт по своим долговым обязательствам. Иногда кажется, что это единственный важный вопрос, потому что если Греция откажется возвращать долги на $400 млрд, то европейские банки, которые одолжили ей эти деньги, рухнут, и другие страны на грани банкротства (Испания, Португалия) могут легко последовать за ней. Но вопрос о выплате Грецией долгов – это на самом деле вопрос о том, изменятся ли привычки в этой стране, а это произойдет, только если сами греки захотят измениться. Я столько раз слышал, что греков очень волнует «справедливость», и возмущает несправедливость. Очевидно, это совершенно не отличает от всех остальных людей на планете и упускает самое интересное: что именно греки считают несправедливым. Очевидно, что не коррупцию в политической системе. И не уклонение от уплаты налогов или небольшие взятки на службе государству. Нет: они беспокоятся тогда, когда какая-то внешняя сторона – кто-то отличный от них, преследующий иные мотивы, нежели ограниченный и понятный корыстный интерес – появляется и эксплуатирует коррумпированность их системы. Вернемся к монахам. 

Одним из первых шагов нового министра финансов был иск против Ватопедского монастыря с требованием вернуть правительственную собственность и возместить ущерб. Одним из первых действий нового Парламента было открытие повторного расследования дела Ватопеда, чтобы, наконец, понять, как монахи заключили такую выгодную сделку. Единственный, кого обвиняют в пособничестве этим самым монахам, является помощник бывшего премьер-министра Гианнис Ангелу (Giannis Angelou) – у него отняли паспорт, и на свободе он находится только благодаря залогу в размере 400000 евро. 

В обществе, пережившем нечто вроде полного морального разложения, монахи каким-то образом стали единственно приемлемой мишенью для общественного гнева. Даже благонамеренные греческие граждане злятся на них и их помощников, и все-таки никто точно не знает, что они сделали или почему. 

Монашеский бизнес 

Отцу Арсениосу на вид под 60 – хотя кто знает, из-за своих бород они выглядят на 20 лет старше. Для монаха он весьма знаменит:  все в Афинах знают, кто он. Тайный агент, делец номер два, финансовый директор, настоящие мозги всей операции. «Если бы Арсениос занимался правительственным портфелем недвижимости, - сказал мне известный греческий агент по продаже недвижимости, - эта страна превратилась бы в Дубай. До кризиса». Если вы хорошо относитесь к этим монахам, то отец Арсениос – доверенный помощник, благодаря которому существует чудотворное аббатство о. Ефрема. Если нет, то он – соучастник. 

Я рассказываю ему, кто я и чем занимаюсь – а также что я провел последние несколько дней в беседах с политиками в Афинах. Он искренне улыбается: он рад, что я приехал! «Раньше все политики бывали здесь, - говорит он, - но сейчас из-за скандала перестали. Они боятся, что нас увидят вместе!» 

Он провожает меня в трапезную и усаживает за почетный стол паломников, справа от стола, за которым сидят главные монахи. Во главе стола – отец Ефрем, рядом с ним – Арсениос. 

Большую часть из того, что едят монахи, выращивается ими здесь же, неподалеку от трапезной. В серебряных мисках – сырые головки лука, зеленые бобы, огурцы, помидоры и свекла. В другой миске – хлеб, испеченный монахами из выращенной ими же пшеницы. Еще стоит графин с водой, на десерт – апельсиновый щербет и темные медовые соты, недавно выкачанные из какого-то улья. И это все. Будь это какой-нибудь ресторан в Беркли, люди бы раздувались от гордости от поедания местной еды; здесь еда выглядит очень просто. Монахи питаются как модели перед фотосъемкой. Дважды в день четыре дня в неделю и в один день – три раза: 11 приемов пищи, и все примерно такие же, как этот. Что вызывает очевидный вопрос: почему некоторые из них толстые? Большинство из них – может быть, 100 из живущих там сейчас 110 – соответствуют своей диете.. Но кое-кто, включая двух боссов, обладают полнотой, которую невозможно объяснить 11 порциями сырого лука и огурцов. 

После ужина монахи возвращаются в церковь, где они будут петь, креститься и разбрызгивать ладан  до часу ночи. Арсениос берет меня на прогулку. Мы проходим мимо византийских часовен и поднимаемся по византийской лестнице, оказываясь у двери в длинном византийском холле, недавно выкрашенной, но при этом старинной: это его кабинет. На столах два компьютера; за новеньким факсом – принтер; кроме этого, мобильный телефон и упаковка витамина C. Стены и пол блестят как новые. В шкафах – бесконечные ряды папок. От бизнес-офиса образца 2010 года этот кабинет отличает лишь одна-единственная икона над столом. Помимо этого, если сравнить этот кабинет с кабинетом премьер-министра Греции и спросить, в каком из них сидит монах, то вы вряд ли угадаете. 

«Сегодня очень сильна духовная жажда, - говорит он, когда я спрашиваю, почему его монастырь привлекает так много политиков и бизнесменов. – Двадцать или тридцать лет назад их учили, что наука решит все проблемы. Они получили столько материальных благ, но не нашли удовлетворения. Люди устали от материальных удовольствий. От материального мира. И они понимают, что не могут по-настоящему преуспеть в подобных вещах». С этими словами он берет телефон и просит принести напитки и десерт. Через секунду приносят серебряный поднос с пирожными и стаканами, в которых оказался мятный ликер. 

Так начался наш трехчасовой разговор. Я задавал простые вопросы – Почему кому-то приходит в голову стать монахом? Как вы живете без женщин? Как люди, которые проводят в церкви по десять часов в день, находят время на создание империй недвижимости? Откуда у вас мятный ликер? – а он отвечал 20-минутными фразами, в которых содержался простой ответ. (Например: «Я считаю, что существует множество вещей, более прекрасных, чем секс»). Рассказывая свои истории, он размахивал руками и прыгал, улыбался и смеялся: если Отец Арсениос хоть в чем-то чувствует себя виноватым, он обладает редким талантом это скрывать. Как и многие, кто приезжает в Ватопед, как я полагаю, я был совершенно уверен, что мне было нужно. Я хотел увидеть, похож ли он на финансовую империю (не похож) и казались ли монахи неискренними (едва ли). Но меня поражало и то, как кучке странно выглядящих парней, порвавших с материальным миром, это удалось: как, ради всего святого, из всех людей именно монахи оказались примером для Harvard Business Review? 

После двух часов я все-таки решаюсь спросить его об этом. К моему удивлению, он воспринимает меня всерьез. Он показывает табличку, прибитую над одним из шкафов, и переводит с греческого: «Умный принимает, идиот стоит на своем». 

Он привез ее из одной командировки в Министерство туризма. «Это секрет успеха в любом месте, не только в монастыре», - говорит он, и дословно описывает первое правило комедии импровизации, или, если угодно, любого успешного сотрудничества. Принимайте все, что вам дается, и добавляйте свое. «Да, и», нежели «Нет, но». «Дурак связан своей гордыней, - поясняет он. – Все всегда должно быть, как он хочет. Это справедливо и для человека, который либо обманщик, либо делает что-то не так: он всегда пытается найти себе оправдание. Человек, яркий в своей духовной жизни, скромен. Он принимает все, что говорят ему другие – критику, идеи – и работает с ними». 

Только теперь я замечаю, что его окна выходят на балкон с видом на Эгейское море. Монахам не разрешено купаться; я так и не спросил, почему. Хотя это вполне в их духе: построить  пляжный домик и запретить купание. Я также замечаю, что ел пирожные и пил мятный ликер только я один. Мне приходит в голову, что я, возможно, не прошел какую-то проверку на способность устоять перед соблазном. 

«Все правительство разозлилось на нас, - говорит он, - но у нас ничего нет. Мы работаем для других. Греческие газеты называют нас корпорацией. Но я спрашиваю вас, Майкл, какая компания просуществовала тысячу лет?» 

В этот момент, как будто из ниоткуда, входит отец Ефрем. Полноватый, с розовыми щеками и седой бородой, он напоминает Санта-Клауса. У него искорка в глазах. Несколькими месяцами ранее ему пришлось свидетельствовать перед греческим парламентом. Один из допрашивающих сказал, что правительство Греции действовало невероятно эффективно, обменяв озеро Ватопеда на коммерческую недвижимость Министерства сельского хозяйства. Он спросил Ефрема, как ему это удалось. 

«Вы верите в чудеса?» - сказал Ефрем тогда. 

«Начинаю»,  - ответил премьер-министр Греции. 

Когда нас представляют друг другу, Ефрем сжимает мою руку и долго держит ее. Мне кажется, что он сейчас спросит, что я хочу на Рождество. Вместо этого он говорит: «Вы какой веры?» «Епископальной», - поперхнулся я. Он кивает; он оценивает: могло быть и хуже; вероятно, оно и есть хуже. «Вы женаты?» - спрашивает он. «Да». «Дети есть?» Я киваю; он оценивает: Я могу работать с этим. Он спрашивает, как их зовут… 

Заметки о скандале 

Второе парламентское расследование дела Ватопеда сейчас только начинается, и никогда не знаешь, как все может повернуться. Но главные факты этого дела, в сущности, не обсуждаются; без ответа остается вопрос о мотивах монахов и чиновников, им помогавших. В конце 1980-х годов Ватопед представлял собой развалины – груда камней, по которым бегают крысы. Фрески почернели. За иконами никто не ухаживал. В монастыре был десяток монахов, снующих меж древних камней, но они были сами по себе, неорганизованны. Если говорить на языке церкви, они служили идиоритмически – то есть в поиске духовного удовлетворения они были каждый сам по себе. У них не было старшего; не было общей цели.  Иными словами, к своему монастырю они относились примерно так же, как греки к своему государству. 

Все изменилось в начале 1990-х годов, когда группа энергичных молодых монахов-киприотов, прибывших с другой части Афона под руководством о. Ефрема, увидела прекрасную возможность воссоздать прекрасное место: фантастический природный актив, которым так ужасно распоряжались. Ефрем занялся привлечением средств, чтобы вернуть Ватопеду его былую славу. Он обратился в фонд культуры Евросоюза. Он общался с богатыми греческими бизнесменами, которые нуждались в прощении. Он водил дружбу с важными греческими политиками. Во всем этом он проявил невиданную смелость. Например, после того, как знаменитый испанский певец посетил Ватопед и проявил интерес к нему, он выгодно использовал этот интерес, рассказав правительственными чиновниками из Испании о чудовищной несправедливости: в 14-м веке банда каталонских грабителей, недовольная византийским императором, захватила Ватопед и нанесла ему большой урон. Монастырь получил от правительственных чиновников $240000. 

Конечно, частично стратегия Ефрема заключалась в том, чтобы вернуть Ватопеду то, чем он был во времена Византийской империи: монастырем с мировым охватом. Это и отделяло его от той страны, внутри которой он находился. Несмотря на вступление в Евросоюз, Греция осталась закрытой экономикой. Все, что могли бы более эффективно делать другие, они делают сами; взаимодействия с другими странами, которое могли бы принести прибыль, просто не происходит. Ватопедский монастырь был поразительным исключением из общей картины: он развивал отношения с внешним миром. До скандала Принц Чарльз посещал монастырь три лета подряд, каждый раз оставаясь там на неделю. 

Отношения с богатыми и знаменитыми были важны для получения правительственных грантов и компенсаций для Ватопеда, а также для третьего «кита» стратегии его нового руководства: недвижимости. Отец Ефрем совершил умнейший поступок: отправился на поиски в старую башню, где хранились византийские рукописи, к которым десятилетиями никто не прикасался. Веками византийские императоры и другие правители жертвовали Ватопеду различные участки земли, в основном на территории современной Греции и Турции. За несколько лет до прихода Ефрема греческое правительство отобрало большую часть этой собственности, но сохранился один документ на право собственности на озеро на севере Греции, дарованное в 14-м веке императором Иоанном V Палеологом (John V Palaiologos). 

К тому времени, когда Ефрем обнаружил документ в хранилищах Ватопеда, правительство Греции объявило его территорией заповедника. Потом, в 1998 году, оно неожиданно перестало быть таковым: кто-то позволил отменить решение. Вскоре после этого монахам даровали полное право собственности на озеро. 

Вернувшись в Афины, я разыскал Петра Дукаса (Peter Doukas), сотрудника Министерства финансов, к которому обращались монахи из Ватопеда. Сейчас Дукас находится в центре двух парламентских расследований, но, как ни странно, он единственный из правительства захотел открыто поговорить о случившемся. (Он родился не в Афинах, а в Спарте – но, возможно, это другая история).  В отличие от большинства представителей греческого парламента, Дукас сделал состояние в частном секторе Греции и за ее пределами, а потом, в 2004 году, по просьбе премьер-министра, занял пост в Министерстве финансов. В то время ему было 52 года, и большую часть своей карьеры он был банкиром Citigroup в Нью-Йорке. Высокий блондин, шумный, грубоватый и веселый. Именно Дукас в ответе за само существование долгосрочного греческого государственного долга. В то время, когда ставки были низкими, и никто не видел риска в кредитовании греческого правительства, он уговорил свое начальство выпустить 40- и 50-летние облигации. Впоследствии заголовки греческих газет критиковали его (ДУКАС ЗАКЛАДЫВАЕТ БУДУЩЕЕ НАШИХ ДЕТЕЙ), но это был очень умный поступок. Долгосрочные облигации на сумму $18 млрд теперь торгуются по 50 центов на доллар – то есть греческое правительство могло бы выкупить их на открытом рынке. «Я принес им прибыль на $9 миллиардов, - смеется Дукас. – Они должны дать мне премию!» 

Вскоре после того, как Дукас приступил к своим обязанностям, в его кабинет в Министерстве финансов явились два монаха. Один из них был Отцом Ефремом, о котором Дукас слышал; второй назвался отцом Арсениосом. Озеро является собственностью монастыря, сказали они, и они хотят, чтобы Министерство финансов выкупило его. Дукас понял, что они хорошо подготовились к встрече с ним. «Еще до того, как они приходят к вам, они многое о вас знают – кто ваша жена, родители, степень вашей религиозности, - рассказал он. – Первым делом они спросили меня, не хочу ли я исповедаться». Дукас решил, что было бы глупо открывать монахам свои секреты. Вместо этого он сказал им, что он не даст им денег за озеро – и он вообще по-прежнему не понимал, как они могли им владеть. «Они думали, что у меня полно денег, - говорит Дукас. – Я сказал им: «Слушайте, не верьте общественному мнению, в Министерстве финансов денег нет». А они ответили: «Хорошо, если вы не можете выкупить озеро, почему бы не отдать нам часть ваших земель?» 

Эта стратегия оказалась выигрышной: обмен озера, не приносящего ренты, на государственную собственность, которая ренту приносила. Каким-то образом монахам удалось убедить правительственных чиновников, что земля вокруг озера стоила гораздо больше тех 55 млн евро, как позднее установил ее стоимость независимый оценщик,  а потом использовать завышенную цену, чтобы потребовать государственную собственность на 1 млрд евро. Дукас отказался предоставить им любую сумму из 250 млрд евро, контролируемых Министерством финансов. («Никогда я этого не сделаю», - говорил он им). Монахи отправились к источнику еще более ценной земли – сельхозугодий и лесов, контролируемых Министерством сельского хозяйства. Дукас вспоминает: «Мне позвонил министр сельского хозяйства: «Мы отдаем им всю эту землю, но этого недостаточно. Почему бы тебе тоже не отдать несколько участков?» После отказа Дукасу снова позвонили – на этот раз из кабинета премьер-министра. Он все равно не согласился. И вот он получает документ, где говорится, что он отдает монахам государственные земли, и ему нужно лишь подписать эту бумагу. «Я сказал: идите к черту, я не подпишу это».  

И он так и не подписал – по крайней мере, не в том первоначальном виде. Но на него давил премьер; монахи, как показалось Дукасу, имели какое-то влияние на главу администрации премьер-министра. Этот человек, Гианнис Ангелу, познакомился с монахами несколькими годами ранее, когда у него обнаружили неизлечимое заболевание. Монахи молились за него; он не умер, а чудесным образом выздоровел. Однако он исповедался перед ними.

 К этому моменту Дукас считал монахов не просто пройдохами, а, скорее, самыми  здравомыслящими бизнесменами из всех, с кем ему приходилось иметь дело. «Я сказал им, что они должны были управлять Министерством финансов, -  говорит он. – Они не стали спорить». В конце концов, под давлением начальства, Дукас подписал оба документа. Первый подтверждал право собственности на озеро; второй разрешал обмен на землю. Монахам не предоставлялись права на земли Министерства финансов, но, согласившись принять озеро на баланс Министерства, Дукас одобрял их сделку с министром сельского хозяйства. В обмен на озеро монастырь получил 73 различных государственных объекта, включая гимнастический комплекс, построенный для Олимпийских игр 2004 года, который, как и многие другие олимпийские объекты, теперь пустовал. 

Как оказалось, они хотели создать империю коммерческой недвижимости. Они начали с того, что уговорили греческое правительство сделать нечто, на что оно редко шло: разрешить использовать множество объектов некоммерческой собственности для коммерческих целей. Помимо земель, полученных в результате обмена – которые, как впоследствии подсчитали в Парламенте, стоили около миллиарда евро – монахи получали 100-процентное финансирование покупки коммерческих зданий в Афинах и застройки приобретенных ими земель. Бывший олимпийский гимнастический комплекс должен был стать шикарной частной клиникой – с которой у монахов было определенное взаимовыгодное сотрудничество. Потом, с помощью греческого банкира, монахи разработали план предприятия, которое должно было называться Фонд недвижимости Ватопеда. Инвесторы фонда в итоге выкупили бы у монахов объекты, переданные им правительством. А монахи использовали бы эти средства на то, чтобы вернуть монастырю былую славу. 

Из старой дарственной на ничего не стоящее озеро два монаха сделали состояние, которое греческие газеты оценивали в десятки миллионов, а то и в миллиарды долларов. Но правда была в том, что никто не знал реального размера финансовых активов монахов; в действительности, первое парламентское расследование подверглось критике за то, что в процессе не удалось отобрать все имущество монастыря. Если хочешь узнать, сколько в реальности имеют богачи, лучше всего спросить других богачей – а не, скажем, журналистов. Поэтому я поговорил с несколькими богатыми греками, сделавшими состояние в сфере недвижимости или финансов. Они оценили недвижимые и финансовые активы монахов в сумму от $1млрд до $2 млрд – до такого уровня оно выросло с нуля. Новому руководству было нечего продать, кроме прощения – так и появился новый бизнес. 

Монахи не выходили из церкви до часу ночи. Обычно, пояснил Отец Арсениос, они встают в четыре утра. По воскресеньям они отдыхают и начинают с шести. Прибавьте еще восемь часов ежедневной работы в саду, или мытья посуды, или изготовления мятного ликера, и их рай может показаться вам адом. Руководство, отцы Ефрему и Арсениосу, отклоняются от этого строгого режима примерно пять дней в месяц; в остальное время это обычная жизнь для них. «Образ настоятеля в воображении большинства греков - это образ предприимчивого дельца, - рассказывает мне монах из Висконсина по имени о. Матфей (Matthew). – Каждый в Греции убежден, что у настоятеля и отца Арсениоса есть тайные счета в банках. Если подумать об этом, то это полный бред. Что им делать с этими деньгами? Они не возьмут неделю отпуска и не поедут на Карибы. Настоятель живет в келье. Это хорошая келья. Но он все равно остается монахом. И он ненавидит уезжать из монастыря». 

Зная, что придется вернуться в церковь в шесть часов утра, я вообще не могу заснуть и встаю в пять. Абсолютная тишина. На фоне серого неба - купола, трубы, башни и греческие кресты. Есть тут и пара гигантских кранов: из-за заморозки монашеских активов восстановление монастыря приостановлено. В 5:15 из церкви слышны первые звуки. В 5:30 монах звонит в церковный колокол. Снова тишина, и спустя мгновение, из длинного общежития монахов, раздаются сигналыэлектронных будильников. Через двадцать минут монахи, парами или поодиночке, выходят из своих комнат и спускаются к церкви. Похоже на начало фабричного дня в промышленном городке. 

Три часа спустя, когда я возвращаюсь в Афины на машине, звонит телефон. Это Отец Матфей. Он хочет попросить меня об услуге. О нет, думаю я, они все поняли, и он звонит, чтобы попросить меня не писать о том, что им неугодно. Они все поняли, но он звонил не за этим. В отличие от министра финансов, который настоял на проверке своих цитат, монахи просто разрешили мне писать что угодно, и это поразительно, учитывая, сколько исков им грозит. «У нас есть консультант на американском фондовом рынке, - говорит монах. – Его зовут Роберт Чепмэн (Robert Chapman). [Никогда о нем не слышал. Он оказался автором почтовой рассылки о мировых финансах]. Отец Арсениос спрашивает, что вы о нем думаете. Стоит ли его слушать?» 

Вечный огонь цивилизации 

За день до моего отъезда из Греции в греческом парламенте проводились дебаты и голосование по поводу законопроекта о повышении пенсионного возраста и сокращении правительственных пенсий. («Я за сокращение количества бюджетников, - рассказал мне следователь из МВФ. – Но как это можно сделать, не зная для начала, сколько их всего?») Премьер-министр Папандреу представил этот законопроект, как и все остальное с момента обнаружения дыры в бюджете, не как свою собственную идею, а как требование МВФ, не подлежащее обсуждению. Видимо, идея заключалась в том, что в то время как греки никогда не прислушивались к внутреннему призыву пойти на жертвы, то они могли послушать призывы извне. То есть они даже больше не хотят управлять сами собой. 

Тысячи и тысячи правительственных служащих вышли на улицы на митинг протеста против законопроекта. Вот как выглядит греческая версия «Чаепития»: взяточники из налоговой, учителя государственных школ, которые ничему не учат, высокооплачиваемые работники обанкротившейся железной дороги, чьи поезда никогда не приходят вовремя, медработники, берущие взятки за покупку оборудования по завышенным ценам. Вот они: страна людей, считающих виноватыми всех вокруг, кроме себя. Греческие бюджетники собираются в подразделения, напоминающие военные отряды. В середине каждой группы располагаются два-три ряда молодых людей, размахивающих дубинками под видом флагштоков. С поясов свисают лыжные очки и противогазы, чтобы они могли сражаться после неизбежного слезоточивого газа. «Заместитель премьер-министра сказал нам, что один человек все же погиб, - признался бывший министр. – Они хотят крови». Двумя месяцами ранее, 5 мая, во время первых маршей протеста, толпа показала, на что она способна. Увидев людей, работающих в отделении Marfin Bank, молодые парни забросили внутрь бутылки с зажигательной смесью и полили их сверху бензином, перекрыв вход. Большая часть сотрудников Marfin Bank выбрались через крышу, но во время пожара погибли три человека, включая молодую женщину на четвертом месяце беременности. Пока они умирали, греки на улицах кричали, что так им надо, за то, что посмели работать. Эти события происходили на глазах у греческой полиции, и полицейские никого не арестовали. 

Протестующие эффективно блокировали страну. Авиадиспетчеры тоже устроили забастовку и закрыли аэропорты. В порту Пирея толпа не позволяет сойти на берег и пойти по магазинам пассажирам круизного лайнера. В разгар туристического сезона туристическим долларам, так отчаянно необходимым этой стране, не дают в нее попасть. Любому сотруднику частного сектора, не бойкотирующему работу из проявления сочувствия, грозит опасность. Все магазины и рестораны в Афинах закрыты, как Акрополь. 

Группа лидеров собирается посреди широкого бульвара в нескольких ярдах от сгоревшего отделения банка. В сложившихся обстоятельствах сжигать банк было абсолютно нелепо. Если в мире есть какая-то справедливость, то именно греческим банкирам следовало бы шагать по улицам с требованием образумить обычных греческих граждан. Мраморное крыльцо Marfin Bank превратилась в алтарь: игрушки для так и не родившегося ребенка, несколько фотографий монахов, табличка с высказыванием древнего оратора Исократа: «Демократия склонна к саморазрушению, потому что она злоупотребляет правом на свободу и равенство. Потому что она учит своих граждан воспринимать наглость как право, беззаконие как свободу, грубость как равенство, а анархию как прогресс». На другой стороне улицы шеренгой выстроились полицейские, сомкнув щиты, как спартанские воины. За ними здание Парламента; внутри идут жаркие дебаты, хотя происходящее там остается загадкой, потому что греческие журналисты тоже бастуют. Толпа начинает скандировать и двигаться в сторону полиции: полицейские усиливают сопротивление. Это один из тех моментов, когда кажется, что может произойти все, что угодно. 

Примерно то же происходит и на финансовых рынках. Вопрос, на который все ждут ответа, таков: объявит ли Греция дефолт? Есть философская школа, представители которой утверждают, что у нее нет выбора: сами меры, на которые правительство идет, чтобы сократить расходы и увеличить доходы, приведут к оттоку из страны остатков продуктивной экономики. В Болгарии налоги ниже, в Румынии работникам больше платят. Но есть еще и второй вопрос, поинтереснее: даже если эти люди технически способны выплатить свои долги, жить по средствам и вернуть хорошую репутацию в Евросоюзе, если у них для этого внутренние ресурсы? Или они настолько потеряли свою способность чувствовать связь с чем-то за пределами их маленьких мирков,  что они готовы просто оказаться от своих обязательств? Дефолт по своим долговым обязательствам будет безумием: все греческие банки тут же обанкротятся, страна не сможет платить за многие импортные товары (например, нефть) и будет на многие годы наказана в форме высоких процентных ставок, если и когда ей снова позволят брать займы. Но эта страна не ведет себя как коллектив; ей не хватает монашеских инстинктов.  Она ведет себя как сборище разобщенных частиц, каждая из которых привыкла к соблюдению собственных интересов ценой общего блага. Понятно, что правительство пытается, по крайней мере, воссоздать гражданской сферы в Греции. Единственный вопрос: может ли что-то, некогда потерянное, быть хоть когда-нибудь воссоздано?

(Goldenfront, 13.11.10)