«Если у нас есть только Тукай и Джалиль, получается, что мы 70 лет живем зря»

Шамиль Идиатуллин: «Фразу «татары крутые» в Москве я слышу все чаще» Фото: Сергей Елагин

«ЯЗЫКОВАЯ РЕФОРМА — ЭТО БОЛЯЧКА, КОТОРУЮ РАСКОВЫРИВАЮТ»

– Шамиль, что сегодня в Москве говорят о Татарстане? Сохранился ли еще стереотип начала 90-х, что Татарстан — это некая особая территория?

– Здорово выросла репутация Татарстана. Есть, конечно, люди, которые говорят: вы там устроили «Чечню-лайт», вас тоже закидывают деньгами. Но это категорическое меньшинство. А большинство в восторге, особенно те, кто побывал в Татарстане и Казани. Фразу «татары крутые» в Москве я слышу все чаще. Казань действительно воспринимается сегодня как третья столица, она и для туристов привлекательна, она и бизнес-центр, с которым приятно иметь дело.

– Лично вас гордость от всего этого распирает?

– Как татарин я горжусь (смеется).

– Что вы думаете про изучение родных языков и про всю эту катавасию, затеянную властями и раздутую СМИ? (Андрей Федоров)

– Есть несколько моментов: первый – идет наезд на регионы с целью безоговорочно подмять их под Москву. Это делалось с начала нулевых годов, но сейчас происходит более жестко и безоглядно. Чтобы все поняли: одна страна – один народ, одно правило для всех. Это как в анекдоте: поставили автомат для бритья, изобретателя спрашивают: но ведь у всех лица разные? Тот отвечает: ну это до первого бритья. Теперь хотят сделать второе и третье бритье, чтобы все были одинаковые. Эта идея в жизни никогда не срабатывает, на этом обжигались все. Лучший мир с одинаковыми идеальными людьми — искусственная конструкция, в которую нельзя затолкать всех. Когда вожди афганской революции 70-х годов говорили, что Афганистан построит социализм, даже если для этого придется стоять по колено в крови, они исполнили вторую часть – все стоят по колено в крови и стоять так будут еще долго, а вот с первой частью получилось хуже.

Какая-то часть человечества умеет делать из подобного выводы. Мы почему-то не умеем. Мы сейчас повторяем примерно ту ошибку, которую делали в 50–70-е годы и которая стала одним из факторов, приведших к обострению центробежных тенденций в стране и развалу Советского Союза. Эта тенденция, связанная с национальной политикой, не была ключевой, но она была одной из тех, из-за чего все сильно устали и сказали друг другу: все, пока, надоело... Я понимаю отчасти, из каких соображений это делается, я понимаю отчасти, что в любом человеке с первобытных времен «зашита» программа «свой – чужой» всегда есть желание разделить на своих и чужих. И самое простое — по языкам: ты говоришь на моем языке, я тебя понимаю, поэтому ты мне свой. Но это все-таки от обезьян, от тех времен.

По моему мнению, то, что происходит сейчас с языками, является ошибкой, потому что это бьет и по обществу – мы его делим на две части. Фраза, из-за которой все завертелось в прошлом году: «Нельзя насильно учить человека неродному языку». Вторая фраза: «Надо обязательно учить русскому языку». И вот тут есть, во-первых, некоторый логический сбой, во-вторых, это противоречие в системе образования. В школе все обучение является более-менее насильным: насильно учат арифметике, чтению, химии и т. д. И насильно учат неродным языкам: немецкому, английскому. И родному языку тоже учат насильно. Получается, что русскому языку учить насильно можно, потому что начальство велело. Учить насильно иностранным языкам тоже можно, потому что начальство не запрещает. А вот родному языку, государственному языку республики насильно учить нельзя.

В итоге доходит до смешного даже с русским языком. Например, в Белгородской области, моноэтническом русском регионе, обнаружилось, что по новым правилам кроме русского языка должно быть обучение родному языку. А часов в программе для него нет. И придется отрывать время у русского языка как такового и отдавать его русскому как родному. И обучение должно отличаться.

Мы на пустом месте создали большую проблему, и при этом она бьет по основам государственного строя. Конституция РФ исходит из того, что в Российской Федерации единственным источником власти является народ, а не самый большой начальник, что бы там он ни говорил, – это с одной стороны. С другой стороны, Федерация состоит из регионов, в том числе из республик (государств) — это, со скобками, формулировка из Конституции. Местный государственный язык и связанные с ним преференции — по сути, единственное, что отличает республики от областей. Эта концепция оказалась жизненной. 1990-е–2000-е годы были значительно мягче, наверное, во многом благодаря тому, что общественное согласие было достигнуто. А потом начали все это раскачивать, причем руками довольно ограниченного количества людей с довольно ограниченным взглядом на мир: а зачем нам это, мне это не надо, а вдруг я дочка военного, я не хочу изучать местные языки... Действительно, есть такие проблемы, но они решаются.

«По моему мнению, то, что происходит сейчас с языками, является ошибкой, потому что это бьет и по обществу – мы его делим на две части» Фото: «БИЗНЕС Online»

– Вы хотите сказать, что кто-то «сверху» преднамеренно возбудил эту проблему с изучением родного языка «руками ограниченного количества людей»? Считаете, это не возмущение народа «снизу»?

– Мне представляется, что размер недовольства обязательным изучением государственных языков регионов был малозаметен, он не сильно кого касался. Мне кажется, было небольшое количество людей, которые в девяностые и нулевые годы не попадали в такт начальственной воле. Поэтому Конституционный суд РФ в 2004 году подтвердил, что русский и татарский языки могут преподаваться в школах в равных объемах. Но прошло несколько лет, и ровно те же доводы тех же жалобщиков в такт попали, и все радостно забыли про Конституцию, решение Конституционного суда, про то, как последние 15 — 20 лет мы аккуратно, по кирпичику, строили в рамках этой концепции Российскую Федерацию. Теперь давай все по-новому! Как — не знаем. Белгородская область перетерпит, Татарстан перетерпит, все перетерпят — я так сказал!.. Это неправильно.

– У вас есть формула, как было бы справедливо и конструктивно изучать родные и государственные языки, никого не ущемляя?

– Принцип бритвы Оккама гласит: «Не надо множить сущности сверх необходимого». Или есть правило программиста: если что-то работает – не лезь. Принцип обучения государственным языкам республик в школах работал. Да, он был довольно корявый, он не обеспечивал 100-процентного результата, но если по этому принципу проверять каждого ученика школы, то обнаружится, что никто не знает и английский язык. Конечно, знание английского благодаря играм, сериалам, YouTube и просто живым контактам за последние десятки лет заметно выросло. Уровень знания татарского языка, в том числе татарским населением, тоже заметно вырос. Не так, как английского, но лиха беда начало. Государство, республики, общество делали только первые шаги в этом направлении.

И если мы выходим на маршрут длиной в несколько жизней, в 50 — 100 лет, болезнью роста надо было переболеть, а не менять все, что уже было сделано хорошего. Мне кажется, что и сейчас еще не поздно оставить все, как было, признав, что есть некоторые проблемы, которые решаются доводкой и юстировкой, и на базе накопленного законодательства за девяностые — нулевые годы, на базе общественного договора, без вот этого нахрапа, без экстренного собирания людей на всякие госсоветы, без угроз тем, кто проголосует против. Мне кажется, что увеличение пенсионного возраста и НДС, наступление на национальные языки – это явления одного порядка, одной логики, одного источника. Явления, по поводу которых мы знаем, почему это будет сделано и почему считается, что это будет хорошо. Но многим от этого будет плохо. Языковая реформа, в отличие от пенсионной, в стране не всеми замечена, но для республики это болячка, которую расковыривают.

«ТАТАРСТАНУ ПЛАТИЛИ ЗА ТО, ЧТО ИЗВЛЕКАЛИ ИЗ НЕГО КУСКИ «ПРОГЛОЧЕННОГО» СУВЕРЕНИТЕТА»

– Как считаете, дальше «наступление» федерального центра будет? Насколько реально, по вашему мнению, что в России решатся на административно-территориальную реформу, назвав национальные республики губерниями?

– Я не думаю, что до этого дойдет. Всегда проще менять содержание, не меняя форму, не изменяя границ: и воля государева реализована, и затрат нет на переделывание документов и прочего. Совсем исключать крайний вариант нельзя, но он будет идти против тренда. Если вы помните, в начале нулевых годов, во время первой волны таких вот «выравниваний», пошла цепочка укрупнения регионов, в результате которой самостоятельность некоторых регионов была ликвидирована: Корякия слилась с Камчатской областью, получился Камчатский край, то же самое было с Коми-Пермяцким округом и Пермской областью, бурятскими округами и так далее. Но все это касалось малочисленного населения некоторых регионов.

– С экономической точки зрения это укрупнение регионов было оправдано, как считаете?

– Не факт, учитывая, что от «матрешек» пришлось откупаться. От Татарстана же тоже откупались со страшной силой. Все же понимают, что РТ в течение нулевых платили за то, что извлекали из нее куски «проглоченного» суверенитета. Чечне платят до сих пор, потому что она пошла воевать. Закидывают костер деньгами, чтобы он сильно не разгорался. Чечня сказала, что с языками будет делать так, как велят. Но надо иметь в виду, что русское население Чечни за последние годы уменьшилось с 30 процентов до 2 и регион стал практически моноэтническим, поэтому для него нет особой разницы – государственный язык или родной. Это для Чечни одно и то же, как и для Белгородской области. А в таких регионах, как Татарстан, Башкортостан, Якутия, ситуация совершенно другая. Получается страшная логика: урезайте какой-то народ до нуля, тогда будете учить родной язык как государственный... Но это же бред, так же нельзя ставить вопрос!

– Правда ли, что главе строительного комплекса Москвы Марату Хуснуллину часто припоминают его татарское происхождение, а его политику называют «новым татарским игом»? (Н.А.)

– Нет, я такого не слышал. А вот то, что Собянина постоянно называют оленеводом, — это факт. Недостойный такой снобизм демонстрируют многие москвичи, но проклятия адресованы в основном Собянину и Ликсутову (заместитель мэра Москвы, руководитель департамента транспорта и развития дорожно-транспортной инфраструктуры – прим. ред.).

– Если объединять татар всей Земли, то для какой цели? И надо ли вообще? (Ильгизар З.)

– Пока народ объединяется, исходя из принципа «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Человек, который любит язык своей матери, пытается на нем говорить, его сохранить, и надо, чтобы было с кем поговорить на родном языке. Именно поэтому объединение происходит. Но когда мы начинаем просто объединяться – это телега впереди лошади. Сначала надо понять, ради чего мы существуем, и уже тогда ради этого объединяться – под большую конкретную цель. А цель должна существовать вне нас.

Сам я татарский язык начал учить, когда мне стало не хватать конкретных знаний. Я писал роман «Убыр», построенный на татарском фольклоре, а источников по нему на русском мало, и я начал читать на татарском. Понял, что это круто и интересно, и продолжаю изучать. Моя дочь и многие ее одноклассники учат японский или просто иероглифы, потому что их любимые манга и аниме без этого недоступны. В мире многие учат норвежский и шведский, чтобы, не дожидаясь перевода, читать и смотреть «скандинавский нуар». Куча народа учит английский не для того, чтобы сделать карьеру на Западе, а просто для того, чтобы сериалы смотреть, не дожидаясь перевода. Вот для татарского тоже должно быть такое целеполагание. Когда стали появляться первые непопсовые татарские группы, когда Зуля Камалова стала петь на татарском, для меня это было шоком, я понял, что и ради этого есть смысл подтянуть татарский. Я эстраду терпеть не могу, что татарскую, что русскую или английскую, а за новой музыкой начал следить и попал в орбиту молодых людей, хотя сам я далеко не молодежь...   

– ... И вас пригласили прочитать лекцию на очередном международном фестивале татарской молодежи, который недавно прошел в Казани.

– Эти молодые люди делают очень важное дело. И делают это умно. У них нет никаких «маяков», которые им светят, у них нет гарантии того, что их дело обернется успехом. Но они, как та лягушка в кувшине с молоком, барахтаются, и не только для спасения – их барахтание может произвести хороший продукт, которого надолго хватит. Мне как носителю культуры это очень важно. Мне хочется потреблять свою культуру, потому что она мне интересна, она со всех сторон заводит, она обеспечивает тебя смыслом.

Нация, которая не создала мощных культурных объектов, культурных институций, уходит без следа. А когда объекты создаются, во-первых, и след остается, и, во-вторых, есть за что держаться. Пока у нас нет своих главных песен, книг, романов и стихов, нам не на чем удержаться. Если у нас есть только Габдулла Тукай и Муса Джалиль, получается, что мы 70 лет живем зря. Должен быть какой-нибудь актуальный смысл, рефлексия по поводу того, что происходит сегодня и зачем мы живем. Вот это должно сохраниться.

«Я плохо знаю литературный татарский язык. В детстве я к этому относился равнодушно, в юношестве стеснялся своего незнания, потом начал учить» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЕСЛИ У МЕНЯ ПОЛУЧИТСЯ СОЗДАТЬ ЧТО-ТО НА ТАТАРСКОМ, БУДУ СЧАСТЛИВ»

– Почему вы не пишете на татарском языке? Только ответьте честно: вы не настолько владеете татарским языком, чтобы писать художественные произведения на нем, или просто потому, что вы русский писатель, аудитория у русского писателя несопоставимо больше, чем у татарского? (Раис Сулейманов)

– Я плохо знаю литературный татарский язык. В детстве я к этому относился равнодушно, в юношестве стеснялся своего незнания, потом начал учить.

– В семье у вас говорили на русском?

– Да, родители переходили на татарский только тогда, когда надо было что-то от нас с братом скрыть. Потом они спохватились и начали учить нас татарскому, но было уже поздно. Лет в 9–10 насильно обучить чему-то или просто объяснить, что какие-то знания являются полезными, совершенно бесполезно. Надо или раньше это делать, или чуть позже, когда подход осмыслен. Осознанно учить татарский я начал лет в 16–17, и нельзя сказать, что сегодня владею им свободно. Я как собака: почти все понимаю, но сказать могу немногое. Если у меня когда-нибудь получится создать что-то на татарском, буду счастлив.

– Для того чтобы это когда-то произошло, язык надо продолжать изучать. Вы изучаете?

– Да, я учу. Когда появился курс «Ана теле» на портале, я сразу обратился туда. Первый год меня не взяли, а через год-два приняли. Уже второй год я прохожу этот курс.

– А ваши дети говорят по-татарски?

– Хуже, чем я. Когда мы жили в Казани, оба ребенка ходили в татарские садики. В итоге сын знает очень много татарских слов, но строить фразы не может. С дочерью совсем худо, потому что в Москву мы переехали, когда ей было всего три годика. Жена знает татарский примерно как сын, поэтому в семье мы говорим по-русски. Чтобы у детей была тяга к изучению языка, должен быть какой-то смысл, не связанный с бытом. Должен быть какой-то луч в окошке. Если смысл экзотический – это прикольно, если он совпадает с интересом к твоим предкам, это не прикольно, но зато рифмует тебя с твоим народом и со смыслом жизни вообще.

– Почему вы взяли псевдоним Наиль Измайлов? Это вымышленное имя или кто-то из прошлого? (Ришат Хайров)

– Взять псевдоним придумало издательство. Таким образом оно хотело развести две книжки – новый роман «Убыр» и предыдущий — «СССР™», который был не очень удачно запущен, поэтому продажники не очень полюбили автора Идиатуллина. В роман «Убыр» издательство сильно верило и предложило придумать псевдоним. Я долго сопротивлялся: фамилия мне от прадедушки через папу досталась, значение у нее такое красивое – «идущий праведным путем Аллаха»... Но понимая, что издание книг – это бизнес и издатель в этом больше понимает, согласился. Измайлов – это от мамы, которая у меня либо Исмагилова, либо Измайлова, в зависимости от изощренности паспортистов. Сына моего зовут Нурислам, сам я – Шамиль, а средневзвешенное – это Наиль. Так получился псевдоним Наиль Измайлов. Мне даже было интересно, насколько Измайлов окажется удачливее Идиатуллина. Оказался удачлив: книжка удачно запустилась, собрала свою аудиторию.

– Что-то вы пишете под своим именем, что-то под псевдонимом... Ваша аудитория не заблудится среди двух имен?

– Так получилось, что книги для взрослых 18+ выходят под именем Идиатуллин: после «СССР™» был роман «Город Брежнев». А вот дилогия «Убыр» и детская повесть «Это просто игра» вышли под именем Наиля Измайлова. Сейчас, на хайпе, который поднял «Город Брежнев» — его успех, премия, допечатывание этого романа — были переизданы и «СССР™», и дилогия «Убыр» уже под моей настоящей фамилией. Товарищ Измайлов сделал свое дело и скончался, дальше я буду обходиться без него.

«Чтобы у детей была тяга к изучению языка, должен быть какой-то смысл, не связанный с бытом. Должен быть какой-то луч в окошке» Фото: «БИЗНЕС Online»

ДУМАЛ, ЧТО МОИ РОМАНЫ ЧИТАЮТ БРУТАЛЬНЫЕ МУЖИКИ, А ОКАЗАЛОСЬ – ЖЕНЩИНЫ-ФИЛОЛОГИ

– Как вы чувствуете, ваша аудитория уже сформировалась?

– Я как автор умозрительно представлял свою аудиторию, исходя из того, что почти все мои книги – триллеры, с двойным и тройным дном, многофигурные, в них много всего происходит, сюжеты запутанные, в которых много чего может спрятаться в начале книги, а потом выскочить. Поэтому я считал, что меня читают этакие брутальные мужики. И вдруг обнаружил (сначала пришел в ужас, а потом смирился и понял, что это именно так), что мой основной читатель – женщины в возрасте от 25 до 55 лет, как правило, с высшим филологическим образованием, даже с кандидатской или докторской степенью по филологии, замужние и имеющие детей. Сначала я так был обескуражен этим, что не поверил. А потом подумал: наверное, да.

– Как вы это обнаружили?

– На встречах с читателями, через переписку в литературных соцсетях: одна, вторая, третья, и статистическая база накопилась. 

– Вы начали для женщин специально что-то дописывать?

– Если я понравился этой аудитории таким, каким был, то зачем что-то дописывать для нее?   

– Или, наоборот, решили брутальных мужиков все-таки как-то притянуть в свою аудиторию? 

– Они меня тоже читают, но в меньшинстве. Это, как правило, технари с высшим образованием. Я же пишу не для того, чтобы деньги заработать, не чтобы славу получить.

– А для чего же, интересно?

– Денег так и не будет, а слава... Я исхожу из того, что всю славу, которая возможна, я уже заработал — получил главную российскую литературную премию. И теперь мне надо либо Пулитцеровскую, Нобелевскую получать, либо уходить в кино или игровой бизнес и там становиться гуру, а мне возраст и тактико-технические характеристики уже не позволяют на это надеяться.

– Но вы же не ради премий пишете? Сами же говорили, что с детства мечтали быть писателем, что слова наружу просятся...

– Пишу, потому что по-другому не получается. Я с детства привык каждый день что-то придумывать, набирать фактуру, строить цепочки, связанные сюжетом и интригой, и все это выписывать. И у меня «железа», которая за это отвечает, прокачалась, раздулась и все выдает и выдает продукт. А когда мне было под 30 лет, вдруг оказалось, что я заместитель главного редактора, которому самому писать не положено, а следует только управлять корреспондентами. Поэтому я стал писать меньше, и все начало копиться: смыслы, буквы — все, что «железа» продуцировала. «Железа» начала разбухать, твердеть и душить меня. Я сначала решил, что буду записывать и копить сюжеты, чтобы на пенсии писать книжки.

Я записывал и записывал, а «железа» бухнет и бухнет, а потом меня схватила так, что не дает покоя. Лежу ночью — третий час, а я все не сплю, в голове вертится картинка: мальчик 7–8 лет приходит к отцу и будит его, чтобы показать, как далеко-далеко за окном Казанский кремль бомбят. Я встал, пошел за компьютер и написал пролог книги, которая потом вышла под названием «Татарский удар». Вот так началось писание. И со следующими книжками было примерно так же: приходит какая-то идея, мысль, деталь, концепт, сюжет, герои, которые тебя не отпускают. От 99 процентов идей я избавляюсь, а 1 процент начинает за мной ходить с топориком и тюкать все время. Приходится садиться и писать.

– Эту способность и необходимость писать вы воспринимаете как дар божий? 

– Есть принцип, что зайца можно научить зажигать спички, то есть при почти полном отсутствии таланта можно научиться делать вполне пригодный продукт. Но при этом какая-то искра и предрасположенность все равно должны быть. Это как в математике: если ты не отличаешь минус от плюса, то у тебя ничего не получится. Тут то же самое: если ты не понимаешь, что этот текст хороший, а этот плохой, ты сам не напишешь хороший или плохой текст. Про себя ты, естественно, не понимаешь, потому что глаз у тебя замылен, ты ослеплен тем, что это твой собственный продукт, он родной. А родной ребенок не может быть некрасивым. У меня то же самое. Конечно, умом я понимаю, что гораздо слабее классиков и многих современников, но тем не менее...

«Я думаю, что там было много внелитературных, социальных моментов. Получилось так, что призовую тройку составили книги, которые называются: 1-е место – «Ленин», 2-е – «Катаев», 3-е место – «Город Брежнев» Фото: ©Евгений Одиноков, РИА «Новости»

«МЕНЯ БЕСИТ, КОГДА ЛЮДИ ХОДЯТ ПО ГРАБЛЯМ»

– Первый ваш роман – «Татарский удар» — был посвящен республике и переломному времени. Прошло более 10 лет с момента выхода его в свет. Что-то написали бы по-другому, взглянув из дня сегодняшнего? (Хайруллин)

– Конечно, написал бы по-другому все. Но меня удручает, что если книгу сейчас переиздать, то многие не поняли бы, что она написана 15 лет назад. Меня бесит, когда люди ходят по граблям. Во всяком случае, это должно быть осознанным их выбором: ты выбрал грабли, на которые наступал вчера, — пожалуйста, иди, будет точно так же. Может, тебе это нравится... Но если ты делаешь вид, что не помнишь этого, или у тебя память совсем отшибло, то надо показать: парень, это то же самое, что и вчера было, наступишь — опять лоб болеть будет...

Меня мучает, что все понимают: примерно то же самое, что сейчас происходит, мы проходили в мягкой форме в начале нулевых годов – выстраивание вертикали власти. Тогда вертикаль построили, и после этого у нас было 10 хороших лет, которые будут вспоминаться, как сейчас вспоминаются замечательные 70-е. А жесткая версия началась как раз в конце 70-х годов. Мы сломались на Афганистане, потом на Чечне, сейчас – на Сирии. Очень много рифмующихся вещей. Когда я писал «Город Брежнев» — книжку про 1983 год, то обнаружил, как многое совпадает с днем сегодняшним: нефть подешевела в полтора раза, американцы подвели войска к нашим границам и ввели санкции, сбит южноазиатский «Боинг», вводятся наши войска в далекую мусульманскую страну, спортсменов не пускают на Олимпиаду, в СМИ рассказывают о тотальной борьбе с коррупцией, чиновники объясняют, какие фильмы можно смотреть, а какие нельзя...

Сходство есть и с концом 1990-х – началом 2000-х годов, но там все было помягче, не доведенное до абсурда, в рамках определенной логики. А сейчас мы говорим, что все то, чего достигли, не считается. И бежим назад, к концу 70-х годов. Мне кажется, это неправильно.

– Как вы объясняете успех своего «Города Брежнева»? Это результат накопленного литературного опыта? Или книжка срезонировала с тем чувством ностальгии по советскому прошлому, которое чувствуется в современном российском обществе?

– Может быть, просто книжка хорошая (смеется)? На самом деле я думаю, что там было много внелитературных, социальных моментов. Еще получилось так, что призовую тройку премии «Большая книга» составили работы, которые называются: 1-е место – «Ленин», 2-е – «Катаев», 3-е место – «Город Брежнев». Причем первые две – это биографии. Поэтому большая часть комментаторов, которые не любят и не умеют вдаваться в подробности, решили, что «Город Брежнев» — это тоже биография из серии ЖЗЛ, и смеялась над тем, что литература великой России свелась к тому, чтобы рассказывать о деятелях политики и культуры. Плюс к этому среди победителей «Город Брежнев» — это единственное художественное произведение. И люди меня успокаивали: ты лучший...

Да, в книге есть социальный аспект. Я исхожу из того, что начало 80-х годов — это один из самых важных и, наверное, самый старательно забытый эпизод нашей общей истории, нашего происхождения. Именно в те годы ковались, учились выживать, действовать, формировали понятия те люди, которые построили нашу страну в 90-е годы. Девочки и мальчики с улицы, хулиганы, комсомольские активисты, производственники среднего возраста... Я недавно с удивлением понял, что все герои, которые описаны в романе «Город Брежнев», младше меня: когда я дописал книжку, мне было лет 44–45, а родителям и учителям главных героев – от 23 до 37 лет. И вот эти люди в 90-е годы построили ту страну, ту действительность, то общество, в котором мы сегодня живем, которые называются Российская Федерация, современная Россия. 

Последние 20 лет в литературе и искусстве мы жуем несколько эпох: первая — 30–40-е годы прошлого века, вторая – революционное и послереволюционное время, третья – 60-е годы XX века. Это очень важные эпохи, но мало кто из нас их застал. Прикол в том, что мы не помним эпоху, которую застали и которая очень важна для страны, потому что она породила смыслы, благодаря которым мы существуем до сих пор. Получается, что себя-то мы и не знаем. Даже 90-е годы более-менее отрефлексированы, хотя тоже очень слабо, а 80-х вообще нет в литературе — ни 80-х, ни 90-х годов, ни более поздней. Когда я обнаружил эту дыру, то решил, что она должна быть кем-то закрыта, и ждал 10 лет, пока найдется тот, кто это сделает. Но никто ничего так и не написал. И я понял, что если не напишу сам, то буду стыдиться до конца жизни. И то, что после «Города Брежнева» вышли три или четыре заметные книги про 80-е годы, я, конечно, не могу считать своей заслугой, но мое самолюбие это тешит... 

– Какова судьба экранизации «Города Брежнева»?

– Идея экранизации не моя. Сперва на меня вышли продюсеры из Казани и сказали, что книга им, в принципе, понравилась, можно сделать экранизацию, но это невозможно без участия руководства КАМАЗа и мэрии Челнов, а те якобы уже настроены на поддержку проекта продюсера уровня Федора Бондарчука про строительство КАМАЗа, и больше им ничего не интересно. Плюс к тому – текст романа трудно назвать рекламным гайдом по городу Набережные Челны и по КАМАЗу. Казанские продюсеры от своей идеи отказались.

Потом на меня вышел режиссер Дмитрий Стрижевский, у которого в активе один фильм, снятый на чистом энтузиазме, наглости и мастерстве. Он тоже москвич челнинского происхождения, родился как раз в 1983 году, когда происходит действие романа. Он дико заинтересовался, сказал, что эта книга про него, что он найдет деньги, а я должен написать сценарий. Деньги он пока ищет. Краудфандинг позволил ему в короткие сроки привлечь более 200 тысяч рублей на промо, тизеры и производство нескольких эпизодов, которые можно показывать на фестивалях и питчингах, чтобы продолжить сбор денег — всего нужно 80 миллионов. Я пока сижу и жду. Что интересно, мэр Челнов сказал, что нематериальную поддержку он Дмитрию окажет.

«ПОБЕДИВШИЙ ДОЛЖЕН КАК-ТО ЗА СВОЮ ПОБЕДУ РАСПЛАТИТЬСЯ»

– Ваше творчество многожанровое — и быль, и сказка, и для детей, и для взрослых. А кем вы сами себя считаете? И почему такой разброс? Это поиск? (Салават)

– Это не поиск, это попытка не повторяться.

– Потому что повторяться скучно?

– Совершенно верно – скучно. Мне не нравится делать одно и то же. Первая моя книга — «Татарский удар» — это политический технотриллер, вторая, «СССР™», — грустная социальная утопия, обе части «Убыра» — мистические триллеры. Единственное, в чем я более-менее последователен, — это моя тяга к триллерам, чтобы создавать напряженный жесткий текст. После «Убыров» у меня был шпионский роман-триллер «За старшего», потом «Город Брежнев», в котором есть не только элементы производственной драмы, но и триллера. Меня упрекают в том, что я даже в рассказах для детей очень жесток.     

– Почему у вас практически всегда плохой конец выходит? Такова логика развития сюжета или вы такой пессимист?

– Братья Стругацкие однажды сформулировали тезис: хорошие концовки мы отбрасываем сразу как неправдоподобные. Я не настолько бескомпромиссен, я всегда пытаюсь оставить возможность, пощадить всех героев, чтобы даже на «Титанике» у них спасжилеты были под рукой. Я пытаюсь писать про живых людей, а не куклами манипулировать. Из-за того что мои герои срисованы с конкретных людей, или они миксуют определенные черты характера, я не всегда уверен, что они сделают то, чего я жду от них. Поэтому я позволяю им идти туда, куда они сами идут. А человек не всегда идет туда, где светло и тепло, иногда он рвется туда, где рискованно. Тем более что мои сюжеты, как правило, острые, и там идет конфликт. А если есть конфликт, то всегда есть проигравшая сторона. Ну и победивший все равно должен как-то за свою победу расплатиться.  

– Над каким произведением работаете сегодня? (Иванова Альбина)

– Я пока откладываю два текста, которые за мной гоняются уже 7 или 8 месяцев. Первый — это современная драма для взрослых, действие происходит здесь и сейчас. А второй – этническое фэнтези для подростков, с одной стороны – современный, с другой – совершенно в сказочно-мистическом материале, не похожем на то, что вокруг.

– Не хотите заняться драматургией? В театрах часто сетуют на недостаток хороших современных пьес, при этом есть довольно большое количество разных конкурсов для драматургов. (А.Н.)

– Исключать нельзя. Я, например, не ожидал от себя, что начну работать со сценариями. Когда вышел «Убыр», вокруг меня начали водить хороводы продюсеры и режиссеры. Буквально десятки людей подходили и спрашивали, у кого права на роман. Когда я отвечал, что у меня, они просили продать их, а потом исчезали. Так продолжалось лет 6, да и сейчас начинают водиться очередные хороводы. Я не знаю, чем они кончатся, но на всякий случай сценарий «Убыра» уже написал – было любопытно, смогу или нет. Мне это направление кажется интересным.

Кстати, начало фильмографии у меня уже положено — довольно анекдотическим образом. На «Фейсбуке» я занимаюсь в основном тем, что хохмлю. В одной из искрометных шуток я обыгрывал тот факт, что слово «коллектор» обозначает как персон и учреждения, которые выбивают долги граждан перед банками, так и библиотечный коллектор, который распределяет книги по библиотекам. Я нахохмил, что библиотечный коллектор кого-то поставил на счетчик — и вдруг казанский режиссер Алик Далматов, который сейчас учится во ВГИКе, попросил написать сценарий про это, сказал, что хочет сделать короткометражку для ВГИКа. Я удивился: «Это же хохма!» А он: «Нет-нет, интересно, напиши». Сказал, что ему нужно три части по пять минут, каждая в разном жанре, например, триллер, хоррор и мелодрама. Меня это за живое задело: не смогу, что ли?! И я написал 15-минутную историю, которая начинается как триллер, продолжается как комедия, а заканчивается как хоррор. Алик, правда, взял в работу только одну часть, переименовал из «Коллектора» в «Неожиданную встречу», но и впрямь сделал короткометражку, она сейчас озвучивается. С осени начнет ее возить по всяким фестивалям.

Поэтому я для себя уже ничего не могу исключать. Если какой-нибудь театральный режиссер вдруг возьмет меня на слабо, боюсь, что поведусь...

«Когда средний тираж любой книги – 1,5–2 тысячи экземпляров — это безобразие. Это плохо даже с точки зрения человеческого существования» Фото: «БИЗНЕС Online»

«СИТУАЦИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ ДАЛЕКА ОТ ИДЕАЛЬНОЙ»

– Как бы вы в целом оценили ситуацию в современной российской литературе? Есть люди, готовые заменить Пелевина и Сорокина в роли ее первых звезд? Кстати, а звезды ли они для вас?

– Да, и Пелевин, и Сорокин – заслуженные мастера искусства и тиражей. Пелевина я люблю еще с его первых рассказов, опубликованных в журнале «Знамя» и сборниках фантастики в 80–90-х годах. Его сборник «Синий фонарь» до сих пор у меня любимый. То, что было позже, мне нравится меньше либо совсем не нравится. Но он крут, он молодец. Сорокина я не люблю, но он тоже крут. Я восхищен его умениями – он мощный холодный профи. Но это не мое, читать его я больше не буду — разве что через какое-то время. Для удовольствия читать его тяжело.

Что касается ситуации в литературе, то она, конечно, далека от идеальной, когда средний тираж любой книги – 1,5–2 тысячи экземпляров. Это безобразие. Это плохо даже с точки зрения человеческого существования. Форма большинства устойчивых структур пирамидальна: в основании лежит какой-то гумус – плохие детективы, плохая фантастика, дамские романы и подобное; средняя часть – это действительно хорошие книги; а вершина пирамиды – это шедевры. А у нас пирамида скукожилась в столбик. Про вершину мы знаем, потому что она попадает в поле зрения критиков, сарафанного радио и больших премий. А вот основание настолько съежилось, что вся конструкция может рухнуть. Но тем не менее каждый год появляются какие-то новые произведения, которые тебя как читателя сносят и позволяют понять, что ничто не умерло, все хорошо. Например, историческая проза «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича, роман «Петровы в гриппе и вокруг него» Алексея Сальникова.     

Мне очень нравится то, что происходит на уровне авторов с подростковой литературой. Подростки – это очень важный класс, потому что если человек не начинает добровольно читать в 10–12 лет, то он читать больше не будет никогда. И если подросткам подсовывать плохие современные книги или хорошие, но изданные 30–40 лет назад, которые ему ни о чем не говорят, то они читать не будут. Поэтому необходима качественная современная подростковая литература. И она у нас есть. Есть замечательные авторы: Эдуард Веркин, Павел Калмыков, Нина Дашевская, Станислав Востоков, Лариса Романовская.

– Вы какой книге отдаете предпочтение — классической бумажной или электронной? Ваши произведения можно найти в электронном виде? (Сания)

– Без разницы. Я лет 10 назад думал, что бумажная книга умрет совсем, кроме сегмента детской литературы, иллюстрированной, комиксов и прочего. Оказалось, нет — слой читателей, рублем голосующих не просто за бумажные, но очень качественно напечатанные издания, кажется, даже крепнет. Но сам я отвык читать бумажные книги. Все мои книги есть в интернете. Причем к пиратским ресурсам я отношусь довольно спокойно, главное, чтобы читали. Если человек прочитает книгу в электронном варианте и она ему понравится, есть вероятность, что ее или следующую книгу этого автора он захочет купить, чтобы она стояла у него на полке. Если в электронном виде он не прочитает, то не купит вообще ничего. Когда издатели гоняют пиратов, думая, что читатели таким образом быстрее купят «официальную» книгу, то они ошибаются. Таким образом они просто разгоняют потенциальную аудиторию.

«У нас нет ни государственного, ни иностранного учредителя, а для Алишера Усманова «Коммерсантъ» скорее социальная нагрузка» Фото: kremlin.ru

«ЖУРНАЛИСТИКА – ЭТО РАБОТА С «ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ»

– Вы родились в Ульяновске, а как оказались в Казани? Приехали учиться в КГУ?

– В Ульяновске я жил до трех лет, потом папу направили строить КАМАЗ, и мы переехали в Челны. Годам к 14 я уже был четко настроен стать журналистом. Первая моя заметка вышла в газете в 1983 году, когда мне было 12 лет, а классе в 8-м заметка вышла даже в журнале «Чаян». В 9-м классе я стал постоянным автором газеты «Юный камазовец», там у меня был замечательный наставник – главный редактор газеты Ирина Николаевна Алифанова. Благодаря ей я понял, что журналистика – это работа с «человеческим лицом», которое может быть и красивым, и очень умным. Поехал поступать на журфак в Ленинград, но, получив две четверки, понял, что не прохожу. Приехал в Казань и поступил на заочное отделение факультета журналистики КГУ. Год работал на КАМАЗе, а потом перевелся на дневное отделение.

Учась на третьем курсе, пришел в газету «Известия Татарстана» (позже она называлась «Время и Деньги») и проработал там 9 лет, пройдя путь от стажера до заместителя главного редактора. А когда «Коммерсантъ» начал организовывать региональную систему своих редакций, в 2001 году возглавил казанскую редакцию. Региональные редакции были придуманы, чтобы как-то обосновать наше присутствие в регионах, что мы намерены не просто поставлять информацию для жирующей, как считается, Москвы и выкачивать рекламу, мы заходим как полноценное местное издание. Сейчас в стране действуют 15 редакций «Коммерсанта», в том числе в Казани, выпускающих ежедневную газету. Я сегодня рулю всей этой региональной системой.

– В чем заключаются ваши функции как заведующего отделом региональной редакции?

– Я отвечаю за то, чтобы, во-первых, «Коммерсантъ» в регионах выходил, во-вторых, чтобы региональный выпуск ничем не отличался от федерального – по качеству, по формату, по кругу охваченных тем. Каждая редакция каждое утро присылает нам свой план на день, мы его согласовываем. И все тексты мы согласовываем перед публикацией. И так происходит в режиме 24/7.

– Как «Коммерсантъ» сегодня себя чувствует?

– «Коммерсантъ» как был газетой номер один в качественной сфере, так и остается. Сегодня это не только газета, а многоплатформенный взаимно интегрированный холдинг, в котором есть и довольно мощный сайт, и тематические приложения, и радио, и присутствие в соцсетях. «Коммерсантъ» по-прежнему — главный поставщик эксклюзива, причем это связано не только с бизнесом, но и с политикой, с обществом и т. д. Нас c 90-х хоронят каждые два года, говорят: «Коммерсантъ» уже не тот». А мы планируем простудиться на похоронах тех, кто нас хоронит. У нас хороший охват аудитории, а по цитируемости мы номер один среди газет и на топовых позициях среди всех изданий.

– Какой тираж у «Коммерсанта»?

– Тираж ровно такой, какой нужно. Мы бизнес, мы никогда не делаем дутые тиражи, поэтому последние 10–15 лет тираж общефедерального «Коммерсанта» колеблется от 80 до 110 тысяч экземпляров. У нас стратегический подход такой: мы присутствуем во всех городах-миллионниках страны, а остальное нам, как медийному бизнесу, не очень интересно, потому что это не окупается. Но мы готовы рассматривать предложения небольших городов и регионов, чтобы присутствовать и там. Может быть, в какой-то другой ипостаси. Например, в Ижевске у нас нет бумажной газеты, есть только сайт. В небольших городах тем для делового издания, понятно, меньше.

– Как финансируется «Коммерсантъ» сегодня?

– Зарабатываем сами. У нас нет ни государственного, ни иностранного учредителя, а для Алишера Усманова «Коммерсантъ» скорее социальная нагрузка. Борис Березовский, возможно, на первых порах рассматривал газету как дубину, но так и не смог ее применить, потому что к тому времени у «Коммерсанта» уже была достаточно крутая репутация, крутой формат, который не позволял нам из него выйти: если мы выходим из него, то перестаем быть «Коммерсантом», теряем свою цену, себестоимость, в том числе и для самого Березовского. Он несколько раз пытался сделать из газеты дубину собственного гнева, но всякий раз у него не получалось: редакция соглашалась печатать его статьи только за деньги и с пометкой «на правах рекламы»...

А теперь мы у Усманова, и это было не наше желание, и, может, даже не Усманова, а просто газету отдали в «нужные руки», чтобы, видимо, все были уверены, что здесь не растет какой-то заговор, не гадит англичанка, не появится очередной Березовский. Но владельцы нам, как правило, денег не дают, так исторически сложилось, что мы живем и развиваемся на то, что сами заработали. Спасибо, что не выкачивают из нас...

– Зачем же тогда владелец нужен, если денег не дает, например, на развитие?

– Помните, Ак Барс Банк забрал здание молодежного центра? Он сделал это на основе того, что здание было «бесхозяйным имуществом». Мы не хотим быть имуществом без хозяина, иначе может кто угодно прийти и забрать. Это вопрос выживания в том числе.

«Лично я по психотипу немножко одиночка и не склонен сбиваться в какие-то группы. Я принципиально не вхожу ни в какие союзы — ни журналистов, ни писателей» Фото: Сергей Елагин

«МНОГО ФЕЙК-НЬЮС – ЭТО ПРАВДА, МНОГО ПРОПАГАНДЫ – ЭТО ПРАВДА»

– Существует ли в современной России журналистское сообщество? Или все окончательно разошлись по своим квартирам — либеральным или патриотическим — и занимаются пропагандой, активно ненавидя друг друга? (Айрат)

– Истина, как всегда, посередине. Лично я по психотипу немножко одиночка и не склонен сбиваться в какие-то группы. Я принципиально не вхожу ни в какие союзы — ни журналистов, ни писателей, пытаюсь не подписывать письма, не участвовать в массовых травлях, поэтому я не совсем готов говорить о том, что было раньше, а что сейчас.

По моим наблюдениям, есть, конечно, группы, союзы, есть «отряды единомышленников» — как федерального уровня, соцсетевого уровня, так и регионального. Есть «клубы по интересам», четко обозначающие «свой – чужой» и в «Фейсбуке», и во «ВКонтакте», и в Telegram. Я знаю, что в Казани между журналистскими тусовками всегда было очень непросто. Даже не понятно, по какому принципу происходили водоразделы, но они всегда были. Народ относился друг к другу ревностно, но мог и поддержать в какой-то момент. Нельзя вывести какое-то единое правило, к примеру, в Красноярске журналисты всегда поддерживают и уважают друг друга, а в каких-то регионах рядом не садятся. Но, на мой взгляд, с течением времени сильно ничего не изменилось. Если сейчас нет «классовой» разности, то есть разность эстетическая, разность в подходах.

– В советское время журналистику подменяла пропаганда, во время «разгула» демократии 90-х – появилась, наконец, истинная журналистика. А сегодня, похоже, ее зажимают и на первый план опять выходит пропаганда? Чему верить обывателю? Понятно, что своя голова должна быть, но все же? (Аркадий Дмитриевич)

– Да, должна быть своя голова на плечах. Да, надо выбирать. От советских времен ситуация сегодня отличается тем, что широта выбора во всем стала совершенно несопоставимой. И на информационных «прилавках» есть все, можно выбрать себе по вкусу: поставь галочки на темы, которые тебе интересны, и статьи выпадут на экран. Эта невероятная возможность очень хороша. Исходя из этого, я порекомендовал бы полагаться только на собственную голову и собственный вкус, ну и перепроверять любую информацию.

Много фейк-ньюс – это правда, много пропаганды – это правда. Слишком много. Происходит смена массовой медийной среды на среду пиаровскую, джиаровскую и пропагандистскую. То есть меняется задача в соответствии с известным изречением товарища Ленина: «Газета – не только коллективный пропагандист и коллективный агитатор, но и коллективный организатор». Эти три ипостаси сейчас главные. А коллективные информаторы и создатели осмысленного понимания текущего момента и того, что будет дальше в связи с этим, почему это происходит и кто будет в выигрыше — вот этого не хватает.

«ВАЖНО ЗАХОТЕТЬ И ВАЖНО НЕ ПОЛЕНИТЬСЯ»

– Уже почти 15 лет вы не только журналист, но и писатель. Каким из этих двух видов деятельности зарабатываете больше?

– Писательством – и в стране, и в мире — могут заработать только несколько человек, в каждой стране их можно посчитать по пальцам. Если писатель не вышел на уровень Акунина и Лукьяненко, если у него нет диких тиражей, как у Донцовой, если нет экранизации как у Лукьяненко, если нет возможности писать пять романов в год, то писательством не заработаешь, потому что книжные тиражи в России очень малы.

Если еще 10 лет назад средний тираж любой книги был 5–7 тысяч экземпляров, то сегодня – 1,5–2 тысячи. Понятно, что книга не может стоить больше 600–700 рублей. Понятно, что большую часть этой стоимости составляют издательские и магазинные расходы. Соответственно, больше 10–50 рублей автор с каждой книжки получить не может. Если тираж — тысяча экземпляров и писатель получает 50 рублей за каждую книгу, то всего он получит 50 тысяч рублей. Если тираж 2 тысячи, то получит 100 тысяч рублей. А книгу он пишет не месяц, не два и не три. Если человек пишет одну книгу за два-три года, то этих денег ему хватит, чтобы только выживать. Из всех моих знакомых профессиональными писателями являются только три или четыре человека. Половина из них связана с кино, поэтому они за сценарий получают, а слово, написанное для кино или для компьютерной игры, стоит раз в 100 больше, чем то же слово для книжки. А вторая половина настолько неприхотлива в быту, что им и малого достаточно.

– О чем вы мечтаете – в жизни и творчестве? (Тимур)

– Все мои мечты связаны с личной жизнью. Были бы дети здоровы и счастливы, чтобы у них все получилось из того, что они хотят. Чтобы папа с мамой со мной подольше были. Чтобы с женой все хорошо было. Очень примитивные у меня мечты. А по творчеству – как получится. В принципе, творчество – это вопрос дисциплины, усердия и беспощадности к себе. Все, что я захочу, я смогу написать, Алла бирса. Важно захотеть и важно не полениться.

– Вы «БИЗНЕС Online» читаете?

– Не всегда, но часто.

– Что нравится, что не нравится в нашей газете?

– Если говорить о том, что не нравится... С советских времен я привык, что в газету пишут (если не брать в расчет героев статьи) либо совсем отчаявшиеся люди, либо сумасшедшие. И я понимаю, что эта логика не изменилась, так что комментарии к статьям оставляются примерно по таким же принципам. Но у вас объем ругачки к каждой более-менее значимой статье уж больно большой. Ругачка – это непродуктивно. Я все время боюсь промотать страницу вниз и — не дай Бог — прочитать комментарии анонимов. Я всегда за то, чтобы люди говорили друг другу все, что хотят, но в анонимном режиме это глупо, это выливается в какой-то маразм.

А что касается всего остального, то «БИЗНЕС Online» — хорошее издание, которое уже давно перешагнуло рамки регионального, вы вполне федеральный ресурс. И хорошо, что вы не только в ширину, но и в глубину копаете. У вас есть фирменные темы, в которых вы законодатели мод. Это здорово, молодцы! Продолжайте в том же духе. 

– Шамиль, спасибо, что нашли время и ответили на вопросы наших читателей. Успехов вам и на журналистском, и на писательском поприще!