Альметьевская «Медея» – это хороший европейский театр

Несмотря на то, что показ спектакля «Медея. Материал» Эдуарда Шахова был назначен на час дня пятницы, почти все билеты на него были проданы за несколько дней

ГРЕЧЕСКО-НЕМЕЦКАЯ МЕДЕЯ ИЗ АЛЬМЕТЬЕВСКА

Несмотря на то, что показ спектакля «Медея. Материал» Эдуарда Шахова был назначен на час дня пятницы, почти все билеты на него были проданы за несколько дней. Свою роль тут сыграла и «Золотая маска – 2019», в лонг-лист которой вошла постановка, и репутация Альметьевской татарской драмы, ставшей за последние годы одной из самых заметных региональных театральных площадок в стране. Во многом этому способствуют как постановки вроде уже знаменитого «Магазина» и «Медеи», объединившей в пьесы Хайнера Мюллера и Эврипида с contemporary dance и музыкой Генри Перселла. Всем зрителям раздавали программки спектакля с заботливо кратко изложенным сюжетом мифа о Медее, информацией о драматургах и даже мифологическим словарем.

«Хочется отметить удивительную смелость театра, потому что браться за текст Хайнера Мюллера — это очень сложная задача, — отметила в разговоре с корреспондентом „БИЗНЕС Online“ доцент КФУ, специалист по немецкой литературе и современному театру Елена Шевченко. — Мюллер — крупнейший драматург второй половины XX века, с ним связывают понятие постдраматического театра, то есть такого, который разрушает всю привычную драматургическую форму. В Альметьевском театре сделали компиляцию из текста Мюллера и текста Эврипида, и, на мой взгляд, очень удачно».

Эврипид в своей знаменитой трагедии представляет немного измененную версию древнегреческого мифа об аргонавтах в части истории Медеи после предательства Ясона. Несмотря на двоих детей от брака с ней, предводитель аргонавтов решил жениться на дочери коринфского царя, а тот велел выслать из страны прежнюю семью Ясона. Ослепленная ревностью и гневом, Медея посылает новой невесте мужа отравленную одежду, чтобы та умерла в муках, а затем убивает собственных сыновей, чтобы причинить боль Ясону. В отличие от распространенной во времена Эврипида версии мифа, в которой детей убивают коринфцы, чтобы отомстить за смерть царевны, в трагедии именно Медея совершает детоубийство — таким образом, драматург доводит до апогея образ оскорбленной женщины, готовой на все ради мести. Хотя по другой версии, жители Коринфа просто заплатили Эврипиду, чтобы он очистил их доброе имя и сделал виноватой Медею.

Мюллер создает текст «Медея-материал» в рамках триптиха об аргонавтах. У немецкого драматурга есть целый ряд пьес, основанных на мифологии, например «Филоктет» о событиях троянской войны и «Геракл 5». Для Мюллера миф всегда актуален, а для XX века особенно, и история о разрушающемся внешнем и внутреннем мире Медеи как нельзя лучше подходит в качестве метафоры современности. Одним из первых в России текст Мюллера перенес на театральные подмостки великий режиссер Анатолий Васильев в 2001 году. Он поместил французскую актрису Валери Древиль в центр сцены, где на фоне проекции она читала рваный монолог Медеи — экспрессивно, яростно, словно выплевывая, исторгая из себя слова. Эту манеру перенимает и актриса Альметьевского театра Мадина Гайнуллина, превращаясь в яростную Эринию, живую эмоцию, воплощение боли и страдания.

«Конечно, когда мы говорим о пьесе Мюллера, мы прежде всего вспоминаем легендарный, знаковый спектакль Анатолия Васильева, который уже вошел в историю не только российского, но и европейского театра, — отмечает Шевченко. — Высказывают даже мнение, что многое взято у Васильева, но я с этим не согласна — мизансценически, возможно, возникает такая ассоциация: Медея, сидящая посреди сцены и произносящая свой рваный, страшный монолог, выкрикивающая свою боль, свое отчаяние и безумие. Но здесь театр пошел другим путем — у него очень важна роль хора, при некоторых перекличках это абсолютно самостоятельное произведение со своей концепцией, своей идеей и художественным языком».

Хор становится самостоятельным персонажем в постановке, не только комментируя происходящее, но и произнося реплики Кормилицы, Ясона/Язона

«ОНА ОТДАЛА МУЖУ ВСЮ СЕБЯ — ЭТО ОЧЕНЬ ТИПИЧНАЯ СИТУАЦИЯ В НАШЕ ВРЕМЯ»

И действительно, хор становится самостоятельным персонажем в постановке, не только комментируя происходящее, но и произнося реплики Кормилицы, Ясона/Язона. И если в уста Гайнуллиной вложен исключительно текст Мюллера, то за Эврипида отвечает как раз хор, создавая нечто вроде диалога двух драматургов. Хор представляет собой восемь крепких босоногих мужчин, одетых в строгие костюмы и черные шапки-бини, к концу спектакля они остаются в майках и в трусах. Обнажается и Медея — в самом финале она показывает зрителям голую спину. Стоит отметить, что пресловутая обнаженка, на которую прежде всего обращают внимание в репортажах о подобных постановках, в «Медее» не символ пошлости и разврата, а отражение глубокой уязвимости человеческой личности — как женской, так и мужской.

При этом, в отличие от статичной фигуры Медеи, мужчины постоянно в движении, именно на них ложится пластическая нагрузка спектакля. Через танец и язык тела они передают и борьбу мужского и женского начала, и трагедию одиночества, и внутренний конфликт, и противостояние разума и чувства. Шевченко отмечает, что такой способ общения со зрителем очень характерен для современного европейского театра: «Образ хора очень своеобразно общается со зрителем. Это группа людей, которая иногда рассказывает вербально, а иногда передает ощущение от происходящего экспрессивно, через движение, энергетику, пот, переживания актеров, их телесность. Этот спектакль можно назвать в полной мере очень хорошим европейским театром».

В отличие от статичной фигуры Медеи, мужчины постоянно в движении, именно на них ложится пластическая нагрузка спектакля

По словам режиссера по пластике Алины Мустаевой, чтобы помочь актерам хора создать образы, постановщики обратились к книге профессора психиатрии Джин Шиноды Болен «Боги в каждом мужчине», посвященной архетипической психологии. Использование различных видов пластики в постановке должно было отразить разные состояния мужчины. Кроме контемпа и экспериментальной пластики Мустаева использовала армянский народный танец, который исполняется под аккомпанемент дудука: «Медея выросла примерно на территории Армении, и это отсылка к ее корням». Другую сторону музыкального оформления спектакля представляет барочный композитор XVII века Генри Перселл — в постановке были использованы отрывки из его произведений и знаменитой оперы «Дидона и Эней». «Внутренне мы проводили параллели с Дидоной, в чем-то эти женские судьбы схожи. А музыка Перселла очень современна. Вообще Мюллер — один из самых актуальных, самых современных авторов, это вершина постмодернизма. И история Медеи очень злободневна, она актуальна как никогда. Человеческие души оголены донельзя в связи с интернетом, веком визуализации, эрой массового потребления и так далее. Мы хотим показать, какие бывают грани человеческого разума, поведения, на что способны мужчина и женщина в наше время — такая сложная, противоречивая женская судьба, до чего ее мог довести мужской мир и до чего она довела этот мир… Несмотря ни на что, она искренне любила своего мужа, всю себя ему отдала — это типичная ситуация и в наше время, к сожалению. Все эти события, измена, предательство... Это настолько рядом с нами, даже ближе, чем мы думаем».

Здесь нет традиционной завязки, кульминации и развязки, время и пространство не определены, нарративность ускользает

«АКТЕРАМ НА РЕПЕТИЦИЯХ БЫЛО ТРУДНО, МЫ МНОГО РАЗГОВАРИВАЛИ»

Никто не спорит с актуальностью как истории Медеи, так и творчества Мюллера — но насколько легко было актерам Альметьевского татарского театра принять эту интерпретацию? Мустаева признается, что в начале работы было очень тяжело: «Потому что актеры национальные, татарские, и перейти после… Конечно, у нас в репертуаре очень много интересных спектаклей, работал замечательный режиссер Искандер Сакаев, который ставил и Брехта, и Шекспира, — то есть репертуар многогранный, интересный. Мы же стремились к немецкому театру, и с этим материалом мы работали впервые, — конечно, на репетициях актерам было трудно, они не все понимали. Поэтому мы много общались, разговаривали, ведь нужно не только физически, но и духовно принять эту сложную историю. Но главное — результат, который удовлетворил бы не только постановщиков и зрителей, но и самих актеров. И самое важное для меня, что актеры полюбили этот спектакль».

А полюбят ли такой спектакль зрители? Кроме противоречивых телодвижений публике придется принять еще и нетипичную форму спектакля — здесь нет традиционной завязки, кульминации и развязки, время и пространство не определены, нарративность ускользает. Вместо череды событий и конфликтов на первом плане — текст, на который и обращено внимание как постановщиков, так и зрителя. Он выражается как вербально, так и невербально — пластикой, музыкой, эмоциями, экспрессией и даже цыканьем мужчин-хора.

«С одной стороны, Мюллер создает тотальную драму, а с другой — у него присутствует тотальная деконструкция драмы в привычном понимании. Здесь есть синтез — с одной стороны, постдраматическая деконструкция привычной формы, с другой — именно благодаря привлечению текста Эврипида возникает не просто монолог Медеи, а внутренняя драматургия: взаимодействие Язона и Медеи, няни и Медеи, детей и Медеи. Хор восстанавливает в какой-то степени в правах традиционную драматургическую форму, хотя делает это совершенно иначе», — говорит доцент КФУ Шевченко.

Играют этот спектакль редко — Мустаева считает, что злоупотреблять им не стоит, иначе артисты могут перегореть

Театровед подчеркивает — даже если трудно понять, что происходит на сцене, спектакль стоит смотреть ради эмоционального впечатления и возникающего в сознании зрителя внутреннего конфликта. «Мы прежде всего идем в театр за эмоцией. Если зрители не всегда рационально могли определить, что происходит, каким образом театр общается с ними, какой язык он использует, то на эмоциональном, физиологическом уровне впечатление очень сильное. Зритель может не понять мысли режиссера, кто-то воспринимает на чисто эмоциональном или телесном уровне, кто-то — на эстетическом. В современном театре не может быть ни однозначного решения, ни однозначного способа трактовки происходящего, и каждый зритель в своем сознании создает собственный спектакль. И в этом свойство современного театра — конфликт не столько разыгрывается на сцене, сколько переносится в сознание зрителя, которое становится полем столкновения разных точек зрения, разных эмоций, разных страстей, понимания жизни и себя в этом мире, понимания любви. И мне кажется, что все это работает в спектакле Альметьевского театра», — заключает Шевченко.

Правда, играют этот спектакль редко — Мустаева считает, что злоупотреблять им не стоит, иначе артисты могут перегореть. «Он сложный и психологически, и пластически, много ресурсов задействовано, и конечно, мы его играем очень редко. Недавно показывали в Астане и взяли „лучшую женскую роль“ на фестивале „Самгау“, несколько раз играли в Альметьевске». Тем ценнее становится постановка для каждого, кому представится возможность ее увидеть и решить для себя, готов ли он пойти вслед за альметьевскими актерами и открыть для себя мир постдраматического театра. Ибо что-то нам подсказывает, что история этой постановки на лонг-листе «Маски» не закончится.