«По сути, мы стоим на передовой»: в Казани – дирижер, который выступил с оркестром в Мариуполе

Константин Чудовский: «Любая  известная музыка неизбежно обрастает штампами. Особенно это заметно в оперном театре» Фото: Natache / URA.Ru / ТАСС

«Прежде всего нужно подарить публике удовольствие»

— Константин, завтрашний концерт — это какой по счету ваш опыт работы с ГАСО РТ? И как вы оцениваете нынешний коллектив Александра Сладковского?

— С ГАСО РТ я сотрудничаю только второй раз — первый был четыре года назад на VIII «Рахлинских сезонах», где мы сыграли симфонию Франка, концерты Моцарта и Пуленка с пианистами Лукасом Генюшасом и Павлом Нерсеньяном. И оба раза получаю невероятное удовольствие. Безусловно, это оркестр высочайшего класса — сплоченный, гибкий, отзывчивый. И в 2018 году, и сейчас музыканты тепло меня приняли. Отдельное спасибо Александру Сладковскому, с которым мы время от времени пересекаемся на фестивалях и конкурсах. После каждой встречи я начинаю уважать его все больше. Александр Витальевич — замечательный музыкант, и качество его оркестра это подтверждает.

— На этот раз с «татарстанскими симфониками» вы исполните хиты русской классической музыки — «Праздничную увертюру» Шостаковича, Скрипичный концерт Чайковского и его же сюиту из «Щелкунчика». Раскроете секреты интерпретации?

— Концерт новогодний, и прежде всего нужно подарить публике удовольствие. А что может быть лучше, чем услышать знакомую музыку в свежем, деликатном по отношению к автору исполнении? Для меня эта программа особенная — с каждым сочинением связаны яркие воспоминания и впечатления. «Праздничной увертюрой» с капеллой Полянского я открывал юбилейный концерт Геннадия Николаевича Рождественского. Тогда я только поступил к нему в Московскую консерваторию и маэстро доверил мне эту ответственную миссию (больше никто из его студентов в тот вечер не дирижировал). Мне было 22, 75-летний Геннадий Николаевич сидел в ложе — ощущения незабываемые… Уверен, казанцам увертюра тоже понравится. Она действительно праздничная, фееричная, но при этом написана гениальным языком Шостаковича. Хочется продемонстрировать его зрителю.

С большим удовольствием исполню в ГБКЗ сюиту из «Щелкунчика». В «Урал Опере» сейчас тоже идет «Щелкунчик», и для меня это два абсолютно разных опыта. Наедине с оркестром я могу делать все, что нравится, поэтому в Казани темпы будут максимально приближены к оригинальным. В театре же приходится подстраиваться под состояние и возможности танцовщиков — играть медленнее, чаще расставлять цезуры. Не скажу, что что-то лучше, что-то хуже. Это обычная практика.

— Скрипичный концерт Чайковского уже успел стать вашей визитной карточкой. В этот раз вы исполните его с Валерией Абрамовой — одной из самых перспективных и амбициозных молодых звезд. Прислушаетесь к ее трактовке или попробуете заразить Валерию своей интерпретацией партитуры?

— Я всегда прислушиваюсь к солисту, но и ему стараюсь передать свое видение музыки. Оркестр в хороших концертах — равнозначное действующее лицо. Он должен поддерживать солиста и быть с ним в альянсе. Я действительно исполнял концерт Чайковского с выдающимися музыкантами. Первый раз — в Чили, с нынешним концертмейстером Кремлевского оркестра Константином Казначеевым. Тогда меня только назначили главным дирижером Сантьяго-де-Чили, я очень волновался, и мы с Костей долго обсуждали образы концерта здесь, в Москве. А вообще в концерт Чайковского артисты сегодня много добавляют «от себя». Есть масса кардинально разных интерпретаций, и вернуться к тому, что хотел композитор, довольно сложно.

— Так ведь происходит не только с Чайковским?

— Любая известная музыка неизбежно обрастает штампами. Особенно это заметно в оперном театре. Условная «Травиата» Верди за десятилетия и столетия приобрела массу спорных деталей. Они уже считаются образцовыми, а Риккардо Мути, попытавшегося сыграть партитуру come scritto (как написано), подвергли жесткой критике. Это естественно, ведь с момента рождения оперы в театре сменилось много эпох. В XIX веке была эпоха примадонн — оперные дивы хотели показать голос и торжественно зависали на высоких нотах. В начале XX века наступила эпоха дирижеров, потом — эпоха режиссеров, перекраивавших партитуры в угоду сценического действия. Сейчас мы живем в самую страшную эпоху — YouTube. Музыканты открывают эталонное, на их взгляд, исполнение и копируют его. Я не приветствую этого. Моя позиция — быть как можно ближе к оригиналу.

«Безусловно, это оркестр высочайшего класса — сплоченный, гибкий, отзывчивый» Фото: «БИЗНЕС Online»

«В какой-то момент меня накрыла ностальгия по Родине»

— Кажется, любая программа из произведений русских классиков для вас знаковая. В Сантьяго-де-Чили вы были проводником зрителя в мир русской музыки?

— В Чили русскую музыку любили всегда, а я просто оказался в нужное время в нужном месте. Меня пригласили поставить «Бориса Годунова» Мусоргского. Я с радостью согласился, много работал и старания оправдались — зал на 1,5 тысячи мест был забит, мне даже не хватило пригласительного (улыбается). Такие же аншлаги были на русских балетах и вечерах симфонической музыки. Во время премьеры концерта Чайковского в Чили был популярен фильм Раду Михайляну «Концерт». По сюжету маэстро несправедливо уволили, он прошел много испытаний, работал уборщиком, а потом собрал команду и гениально исполнил Скрипичный концерт. Меломаны воодушевились и пришли послушать нас. Но и в целом русская культура чилийцам очень близка. Меня поразило, с каким интересом они смотрели «Бориса Годунова», как терпеливо стояли в очередях и аплодировали стоя.

— Вы с семьей жили в Вене, когда вам предложили сотрудничество с «Урал Опера Балетом» в Екатеринбурге. Почему вы приняли это предложение и вернулись в Россию?

— В какой-то момент меня накрыла ностальгия по Родине. Очень нравилось все русское. Хотелось воспитать детей в нашем менталитете, а он, знаете, очень отличается от австрийского. В Екатеринбурге я сначала бывал наездами — думал, поможет. Но в итоге стал тосковать по России еще больше. Скучал по суровой русской зиме и нетленной оперной классике. В «Урал Опере» мне посчастливилось поставить «Пиковую даму» Чайковского и «Царскую невесту» Римского-Корсакова. Оба раза дело было в декабре — в Чили в это время плюс 40, в Екатеринбурге минус 30. Я прилетел, посмотрел на гордых бояр в шубах, на красивых девушек в кокошниках и решил вернуться. Сначала ездил из Москвы в Екатеринбург, а в пандемию забрал семью на Урал. Там пока и живем.

— Есть ли разница между руководством оркестром в Сантьяго-де-Чили и в Екатеринбурге?

— Нет. Музыканты в целом — отдельная «национальность», а в Чили оркестр и вовсе международный. Там работают чилийцы, немцы, англичане, американцы, русские, белорусы, украинцы… Все они слушают дирижера, и, если он интерпретирует русскую музыку по-русски, она так и звучит. Другое дело, когда приходишь в коллектив, где сложились свои традиции исполнения. Вот ГАСО имени Светланова с разными дирижерами играет Четвертую симфонию Чайковского абсолютно по-своему. Но и оркестр Сантьяго-де-Чили исполнит ее не хуже, если дать ему такую возможность. Русских партитур мы с коллективом исполнили много, и не только потому, что я российский дирижер. До меня оркестром руководили мастера из разных стран, и русская музыка звучала всегда.

— И все же, когда русскую музыку играет русский дирижер, это нечто особенное?

— Безусловно. Если хочешь по-настоящему узнать русскую симфонию, нужно слушать Мравинского, Светланова или Рождественского. Если хочешь погрузиться в итальянскую оперу, надо достать записи Риккардо Мути и Клаудио Аббадо. Но, с другой стороны, музыка — явление международное. И, если вы горько заплакали после Шестой симфонии Чайковского, уже неважно, кто ее сыграл — российский оркестр или японский. Хотя ближе к автору, конечно, будут русские музыканты и русский дирижер.

«Эксперименты делают театр узнаваемым, и у них есть свой зритель»

— Сегодня «Урал Опера Балет» — один из самых передовых музыкальных театров страны. Хиты оперной и балетной классики в нем сосуществуют с экспериментальными постановками Филиппа Гласса, Петера Этвеша, Богуслава Мартину. Насколько оправданы в региональном театре спектакли композиторов-авангардистов и находится ли для них публика?

— Мне кажется, Андрей Геннадьевич Шишкин (директор «Урал Опера Балета» — прим. ред.) грамотно ведет репертуарную политику театра. Мы открываем новые сочинения не только для Екатеринбурга и его окрестностей, но и для всей страны. К нам приезжает публика из Москвы и Петербурга — где еще увидишь «Сатьяграху» Гласса, «Трех сестер» Этвеша или «Греческие пассионы» Мартину? Предпоследняя премьера — «Любовь издалека» Кайи Саариахо для трех солистов — в России идет только у нас. Это опера на французском и окситанском языках о любви трубадура Жофре Руделя к прекрасной даме. Мы ставили ее в пандемию, но я не мог отказать себе в удовольствии исполнить столь интересную партитуру. У Кайи современный и очень притягательный музыкальный язык.

Такие эксперименты делают театр узнаваемым и у них есть свой зритель. Следующий сезон мы откроем концертом симфонической музыки Гласса — исполним три его симфонии, основанные на альбомах Дэвида Боуи. Публика в «Урал Опера Балете» очень разнообразная. Кто-то ходит на классические спектакли и получает эстетическое удовольствие. Кто-то приходит на конкретного солиста, а затем ждет его на служебном входе, фотографируется, пишет отзывы. В Европе редко такое встретишь. Кто-то ходит на определенного композитора. В итоге залы всегда полные. Приятно, что в театре много молодежи, спиной чувствую, что им нравится.

— Как другим региональным театрам добиться такого разнообразия афиши, как в Екатеринбурге или Перми? В Казани, в театре имени Джалиля, например, современные спектакли — редкость…

— Я, к сожалению, мало знаю об оперном театре в Казани и не могу о нем судить. Но в целом думаю, что современный государственный театр должен быть живым и разноплановым — именно этим мне нравится «Урал Опера Балет». Без классики, как всегда, никуда, но, если в афише будут лишь академические спектакли, зритель окажется заложником ситуации. Меломанам интересно, какие оперы и балеты писали в XX веке и чем живут композиторы сейчас. Многим любителям нравятся именно современные постановки — мои друзья несколько раз ходили на «Любовь издалека» Саариахо. Музыканты тоже в поиске, да и просто любят знакомиться с новой музыкой. Я сейчас, например, слушаю оперу Яначека «Средства Макропулоса». Труппа должна удовлетворять потребности всех зрителей — музыковедов, обывателей, детей, подростков, пожилых людей. «Урал Опера Балет» с этим справляется — наших завсегдатаев я даже знаю по фамилиям. Мы стараемся просвещать и воспитывать публику.

Также мне нравится, что наш театр — репертуарный. За рубежом это уже редкость. В Чили я работал по системе Stagione, где месяц готовишь одну оперу, показываешь ее несколько раз и берешься за следующую. Оркестру в этой ситуации проще — можно отточить текст и не распыляться. Но и месяц играть одну «Тоску» (как и любую другую великую партитуру) иногда тяжело. В репертуарном театре утром репетируешь одно сочинение, а вечером играешь другое. Оркестр все время в тренаже, за что ему отдельное уважение.

— В ноябре «Урал Опера Балет» представил премьеру не самой известной оперы Чайковского «Черевички». Вы отвечали за партитуру, а спектакль  ставил  драматический режиссер Борис Павлович, хорошо знаковый и казанской аудитории, для которого это был дебют в музыкальном театре. Насколько экспериментальной получилась постановка и комфортно ли вы ощущаете себя в ней как дирижер?

— Я в принципе не делю режиссеров на «драматических» и «оперных». Есть талантливые постановщики и не очень. Павлович талантлив, поэтому нам работалось замечательно. Я с первой репетиции знал, что мы делаем хит. Борис блестяще разбирается не только в философии и литературе, но и в музыке. Он распознал, почему «Черевички» не так популярны среди меломанов, как «Пиковая дама» или «Онегин». Сфера Чайковского — проникновенный лиризм, а сфера Гоголя — острая сатира. «Ночь перед Рождеством» цепляет гротескными портретами Черта и Солохи, переодеваниями, курьезной сценой, где Чуб и компания вылезают из мешков (в опере она занимает 10 секунд). А «Черевички» подкупают напевными соло и ансамблями влюбленных.

Павлович прав, что для Гоголя нужен был XX век и «Нос» Шостаковича. Но и в «Черевички», раннюю  партитуру Чайковского, сумел нас влюбить. Спектакль длится больше трех часов, но пролетает на одном дыхании. Он получился сказочным, добрым, семейным, но очень «вкусным». Борис обратился к стилистике рождественского вертепа и не прогадал. Приезжайте, смотрите — сейчас «Черевички» идут только у нас.

— И все же концепция Павловича оказалась ближе к Чайковскому или к Гоголю?

— Он взял лучшее от обоих и сделал яркий, режиссерский спектакль. Каждая следующая репетиция была глубже предыдущей. Борис по своей сути не диктатор, поэтому в театре царила живая, творческая атмосфера. Артисты предлагали свои трактовки образов, оркестр их развивал, и в итоге опера получилась очень многогранной. Павлович усложнил систему взаимоотношений героев. В его «Черевичках» не два «одиночества» (Оксана и Вакула), а три. Черт в своем обществе тоже отщепенец. Он живет в центре Ада (Петербурга) и летит в Диканьку мстить Вакуле за острую карикатуру. Вакула у нас — местный Босх, кузнец-художник. Оксана, по словам режиссера, «самая красивая и одинокая девочка в классе». Они никак не могут соединиться, а появление Черта запускает этот процесс.

Наша Диканька очищена от национальной привязки. В ней царит вечная ночь и только с рождением настоящей любви всходит солнце (хор, который всю оперу пел «добрый вечер», поет «добрый день»). Солнце осветило и мое сотрудничество с Борисом. С ним действительно было интересно работать. Задача режиссера и дирижера в оперном театре в принципе одинаковая. Мы открываем партитуру и должны понять, как ее исполнять. Каждый понимает музыку в меру своего образования и мировоззрения, главное — найти компромисс (хотя я не очень люблю это слово). Лебедь, рак и щука не смогут плодотворно работать.

— Как, по-вашему, должны складываться отношения режиссера и дирижера во время постановки спектакля? Что делать маэстро, если ему не нравятся какие-то режиссерские решения?

— Это самое сложное. Приходится разговаривать с режиссером и даже его поправлять. У меня, правда, такая ситуация была всего один раз, и итоговый спектакль получился приемлемым, но я вдоволь наволновался. Важно понимать, что мы имеем дело с великими композиторами. Они подключались к небесным сферам и транслировали нам нечто сакральное. Тот же Чайковский прожил 53 года, но написал только три балета и 10 опер. Это квинтэссенция гениальности, и мы не должны ее расплескать. Задача дирижера как музыканта — помочь режиссеру докопаться до истины. Но делать это нужно очень корректно.

Проблемы возникают, когда режиссер говорит: «Сейчас я сделаю так, как до меня никто не делал». Такой подход обречен на провал, ведь постановщик не присоединяется к гениальности композитора, а выпячивает свой талант; но, пардон, он у него немного другой… Мне кажется, главное — не поставить оперу в Египте или на Марсе, а дать людям немного солнечного света и по возможности приблизиться к автору. Иерархия «композитор – постановщик – артист» нерушима. Не зря Дмитрий Бертман рассказывал, что, приезжая в Петербург, первым делом идет на кладбище к «работодателям» — великим русским композиторам. За их счет все мы сегодня прекрасно живем.

«Первый концерт мы дали 10 сентября в Мариуполе» Фото: Владимир Гердо / ТАСС

«Я знал, что концерт в Мариуполе — не развлекательное мероприятие, а святая миссия»

— Осенью прошли первые концерты Кремлевского оркестра, который вы возглавили в 2020 году.  Расскажите, что это за структура?

— Это новый коллектив, который входит в состав управления делами президента РФ. Первый концерт мы дали 10 сентября в Мариуполе, а недавно успешно выступили в Московской консерватории. В столице играли сюиту из «Пера Гюнта», концерты Шумана и Грига с Евой Геворгян, а в Мариуполе — Четвертую симфонию Чайковского (которую уже записали и планируем выпустить). Музыканты готовы осваивать широкий репертуар. Внутри большого симфонического оркестра уже функционирует несколько самостоятельных коллективов (духовой, эстрадный), а также струнный под управлением Константина Казначеева. Я хочу, чтобы Кремлевский оркестр был лицом страны и конкурировал с лучшими коллективами мира.

— Чем вы занимались на этом посту до того, как оркестр зазвучал?

— Формировал состав, искал репетиционную базу, продумывал репертуар… Сегодня создать новую большую структуру очень непросто, у нас это заняло лет 6. Струнный оркестр набрали только этим летом. На прослушивании было много талантливых музыкантов, я старался оценивать не только беглость пальцев и красивый звук, но и предугадывать, как человек поведет себя в оркестре. Для этого нужен опыт музыканта. Благо я регулярно отбирал инструменталистов в Сантьяго-де-Чили, где претенденты играли за ширмой. Так что по звукам могу примерно считать характер артиста и понять, о чем он думает. Подчеркну, что конкурс в Кремлевский оркестр был абсолютно честным. В некоторых знакомых музыкантах я был уверен, но они не прошли, а других видел впервые и с радостью взял. Порадовали вчерашние выпускники — я счастлив, что будущее музыки в надежных руках!

— Как принимала вас публика в Донбассе?

— Замечательно. Я знал, что это не развлекательное мероприятие, а святая миссия, поэтому привез в Мариуполь Четвертую симфонию с ее неумолимым образом рока и жизнеутверждающим финалом. Эстрадная и даже легкая классическая музыка в такой ситуации была неуместна. На площади перед разрушенным драмтеатром построили зону на 1,5 тысячи мест, и уже спустя время я понял, что люди добирались туда пешком. Они прошли весь город, чтобы попасть на концерт, чтобы узнать, что о них помнят. А я до сих пор вижу их глаза, слышу крики «Браво!» и тихое «спасибо» после концерта. Мы счастливы, что впервые зазвучали на таком вечере. Музыка Чайковского пробивала в самое сердце, так же, как Седьмая симфония Шостаковича во время Великой Отечественной войны.

— Такие концерты могут сильно осложнить вашу западную дирижерскую карьеру. Вас это не огорчает?

— Нет. Сегодня каждый из нас должен сделать выбор. Я долго жил и работал в Европе, но помнил о своих корнях. Потом вернулся на Родину и полюбил ее еще больше. Для меня очень важно сейчас быть вместе со своей страной. Оркестр — это мой вклад в поддержку России: по сути, мы стоим на передовой. Играть концерт в Мариуполе было не менее опасно, чем находиться там с оружием в руках, но ни один человек из нашего оркестра не отказался, хотя имел право. Все понимали, насколько это важно для тех, кто сейчас там.

Да, у каждого свое мнение о сложившейся ситуации, но умные люди всегда ведут себя адекватно. Я по-прежнему поддерживаю контакты с друзьями из Европы и Америки. Для нас — инструменталистов, дирижеров, певцов — ничего не поменялось. После концерта получил письмо от одной американской солистки. Она понимает, как непросто сейчас русским музыкантам, любит нас и поддерживает. Мне это очень приятно.

«Я даже не «новорожденный» маэстро — им где-то 45»

—  В этом году вы стали приглашенным дирижером  Большого театра и уже исполнили там свои любимые русские оперы — «Бориса Годунова», «Царскую невесту» и «Пиковую даму». Как впечатления?

— Чудесные. По воле судьбы дебют в ГАБТ совпал с моим 40-летием. Мы с коллегами отмечали оба события, и это был один из самых ярких праздников в моей жизни. Лучшего подарка быть не могло — «Борис Годунов», «Царская невеста» и «Пиковая дама» действительно мне очень дороги. В оркестр я влюбился с первого взгляда, на репетициях чувствовал отдачу, ощущал себя частью большой семьи. Продолжить сотрудничество с Большим театром почту за честь — музыканты здесь не отрабатывают, а проживают спектакли. Впереди у меня еще несколько «Борисов Годуновых», в том числе с Ильдаром Абдразаковым. Недавно мы с ним делали первую редакцию оперы в Монте-Карло, в ГАБТе исполним вторую.

— Есть мнение, что дирижер — профессия второй половины жизни. Вы дирижируете с 22 лет. Как вам удалось так быстро найти свое призвание и уже с юности управлять масштабным коллективом?

— Один мой знакомый работает в известном концертном агентстве. Лет 12 назад он рассказывал, что самые дорогие дирижеры — это мастера за 90. Я же по его меркам даже не «новорожденный» маэстро — им где-то 45. Но сейчас на музыкальной арене успешно действуют молодые дирижеры (давайте без имен, чтобы никого не обидеть). Я восхищаюсь ими, так как понимаю, насколько сложная наша профессия. Дирижер — это диагноз, стиль жизни, взгляд на мир. Дирижировать можно учиться до старости, поэтому я только начал (улыбается). Здесь все основано на опыте общения с оркестром и внутренней зрелости. В 20 лет ты знакомишься с «Пиковой дамой», в 30 открываешь ее верхушку, в 40 проникаешь чуть глубже, и только в 70 понимаешь, о чем писал Чайковский.

Я ни в коем случае не умаляю многослойность других специальностей: пианисты, струнники, духовики, певцы — это все отдельные вселенные. Я искренне восхищаюсь артистами балета: с детства жить в жесточайшем режиме и дарить публике красоту — это подвиг. Но и дирижерам необходимо много работать, чтобы достичь успеха.

— Кто помог вам на пути к профессиональному успеху?

— Мой первый педагог, Валентина Аркадьевна Богдановская, научила меня думать, планировать и не пренебрегать системой ауфтактов (ауфтакт — жест, предшествующий вступлению tutti или группы оркестра, — прим. ред.). Я следую ее советам не только в профессии, но и в жизни. Геннадий Николаевич Рождественский научил правильно читать партитуру, понимать и уважать авторский замысел. Во время моего дебюта в «Геликон-Опере» в оркестре сидел 86-летний Павел Григорьевич Чудновский, экс-концертмейстер Большого театра при Самосуде (Самуил Самосуд — главный дирижер Большого театра в 1936–1943 годах, — прим. ред.). Разве я мог ему что-то указывать? Только перенимать опыт.

С трепетом вспоминаю пианиста из Ла Скала Массимилиано Булло — правую руку Риккардо Мути. Вместе мы сделали много опер в разных странах, и каждый раз он терпеливо (а порой жестко) объяснял мне, в чем я неправ. Процесс был мучительным и длился больше трех лет, но результат все оправдал — оркестр в моих руках зазвучал по-другому. Когда два человека слушают одну и ту же музыку, то слышат абсолютно разное. И если уже сейчас ты, молодой и жизнерадостный, стремишься понимать ее так, как мастера в 70–80 лет, значит, все делаешь правильно.

— Именно это вы посоветуете дирижерам, которые только начинают свой путь?

— Да, хотя не знаю, вправе ли я кому-то что-то советовать. Я пока не задумывался о преподавании серьезно. Так, пробовал пару раз. Удачно (смеется). Когда объясняешь что-то другому, сам понимаешь, как правильно делать. Так что самому бы научиться. Пересматривая концерты 10-летней давности, всегда думаю: а можно удалить эту запись из YouTube и повесить новую? Я все осознал и больше так не буду.

Дирижирование — это предслышание. Открываешь партитуру, в голове рождается звучание и его нужно передать оркестру. Но твое слышание обязано быть на должном уровне. Если за чистыми нотами, правильным ритмом и хорошей координацией стоит нечто еще, значит, ты сказал музыкантам что-то новое. И, поверь, они тебя отблагодарят. Завести, увлечь оркестр — самое дорогое. Только так каждый из нас получит настоящее удовольствие.