«БРАТ БЫЛ МОИМ УЧИТЕЛЕМ ВО ВСЕМ»

— Айдар, насколько я знаю, вы жили в детстве в обычном московском спальном районе Бескудниково...

— Верно, на улице 800-летия Москвы, откуда узнали? Теперь родители уехали в деревню Кзыл Чишма в Чувашии, где мы проводили каждое лето. Мама окончила Московский исламский университет, преподает в местной мечети основы ислама.

— Наверное, нелегко было парню в Бескудниково, который ходит в музыкальную школу?

— Ну, конечно. Хотя мне было абсолютно все равно, куда идти в этом возрасте — на баяне играть или, скажем, заниматься спортом. Просто моего брата отдали играть на баяне и меня тоже решили, чтобы я не обижался, мол, почему тогда и меня не взяли.

— Когда вы начинали играть, баян пользовался популярностью в Москве?

— В принципе, не знаю, насколько он был популярен. Но как раз тогда появилась «Ламбада», и в музыкальные школы пошел поток в класс аккордеона именно из-за этой мелодии. Я же в первую очередь благодарен брату Адису, который меня всячески мотивировал: давай, занимайся, ты должен выступать на конкурсах, будешь ездить по разным странам. Словом, правильно меня настраивал. Потому что в таком возрасте бросить было легко, особенно если бы мне говорили: хочешь, занимайся, хочешь — нет. В таком возрасте ребенок мало что понимает, откуда ему знать, нужна ему музыка или нет? А брат был моим учителем во всем. В том же спорте: «Так, тебя обижают в школе? Значит, учимся тайскому боксу, карате, делаем отжимания, садимся на шпагат. Ты должен сидеть, как Жан-Клод ван Дамм, на двух стульях. И играть на баяне!» Так что мы постоянно ходили в секции и кружки. Он старался меня развивать разносторонне: и в спорте, и в музыке, давал читать книжки философского плана. Что-то постоянно рассказывал, мы ходили смотреть фильмы... Можно сказать, что благодаря этому колоссальному настрою, сильной мотивации я и стал тем, кем являюсь сейчас.

— Но брат у вас предпочитает теперь не светиться.

— Да, самое интересное, что ему самому неинтересно выступать. Но он прекрасный педагог. Могу сказать, он меня учил по-всякому. Сначала играешь одной рукой, а вторая отключается, через несколько — включается. Потом играешь с закрытыми глазами, потом так, чтобы меха не тянули, потом тянешь. Перед конкурсом тренировал таким образом, чтобы я мог играть супермедленно. Или вообще все задом наперед. А на конкурсе я должен был выступать до конца, чтобы не случилось.

— Они настолько суровы, эти конкурсы?

— Классические очень сложны. Там надо играть идеально. На них непросто, потому что со всех стран приезжают лучшие исполнители. А мне приходилось сражаться со старшими соперниками. Приходилось настраиваться, проявлять волю, играть сложные произведения.

«У МЕНЯ В ГНЕСИНКЕ БЫЛА ЗАРПЛАТА В 1,2 ТЫСЯЧИ РУБЛЕЙ»

— Вы теперь живете в Берлине. Как соседи реагируют на музыку?

— У меня отдельный дом в два с половиной этажа. В подвале у меня студия, я там записываюсь. На первом этаже терраса, где можно смотреть на поле, встречать рассветы, провожать закаты.

— Слышал, что вы его купили в ипотеку, причем на смешных для России условиях.

— Да, у меня сначала было 3,9 процента в год. Потом решили снизить до 2,5 процентов. Помню, прилетел я в Москву, и мне звонят из Сбербанка и предлагают кредит на 17,5 процентах, при этом еще и говорят, что это очень выгодно. А я им отвечаю: вы знаете, что немцы над вами смеются? Они не понимают, как можно давать кредиты под 17,5 процентов! В Германии ты берешь кредит, живешь, платишь каждый месяц, словно за съем квартиры, причем можешь сроки продлевать, если не успел все отдать за 10 лет, можешь еще 10 лет платить на тех же условиях. Можешь, собственно, так всю жизнь прожить. Можешь передать кредит детям. А у нас просто ужас что творится, виртуозы получают копейки. У меня в Гнесинке была зарплата в 1,2 тысячи рублей. Представляете? Отучиться столько лет, чтобы потому получать 1,2 тысячи в месяц. Причем там строгие обязательства, с обязательным посещением и так далее.

— Верно ли, что после вас в берлинской высшей школе музыки имени Ханса Эйслера закрыли кафедру баяна?

— Да, я был там последним баянистом. Студенты даже похоронили баян, потому что были возмущены закрытием. Аккордеон — это немецкий инструмент, но там были кое-какие политические вопросы, и ректор решил, что надо прикрыть. Самое интересное, что меня взяли на первый год. И мне надо было, после того как они приняли это решение, сдавать экзамены, чтобы доучиться. И они меня должны были зарубить. Но не смогли этого сделать. В комиссии сидели профессора, виолончелисты, пианисты, скрипачи, которые хорошо разбирались в музыке. И у них просто духу не хватало. Они ведь раньше не слышали, чтобы на баяне играли органную фугу Баха на шесть голосов. И они меня пропустили. И я оказался последним, кто учился на кафедре.

— Казанцы вас впервые увидели в 2003 году, когда вы играли в НКЦ «Казань» с Зулей Камаловой (для нее это тоже был дебют). И вот спустя более 10 лет, наконец, даете сольный концерт. Тяжело было его пробивать?

— Да, тогда это был мой первый приезд. И я, на самом деле, не стремился что-то пробивать. Мне было важно, чтобы сам Татарстан меня пригласил с концертом, дал звания заслуженного артиста (в августе 2013 года). А не чтобы я сам все это просил. Я вырос в России, но я татарин. И для меня Татарстан, татарский народ — это родное. Так что я ждал этого момента. Приезжал с другими исполнителями, с тем же Денисом Мацуевым, мы собирали аншлаги, и никто мне не верил, что я везде сольно играл, а в Казани еще нет. Святослав Бэлза мне говорил: «Как, вам еще не дали заслуженный артиста? Давайте мы вам сразу народного дадим!» А я отказывался, мне нужно было, чтобы они сами отреагировали. Любопытно, что мы только что с Мацуевым ехали по Уралу, нам выделили отдельный поезд, и в каждом регионе губернаторы заходили, приносили барашка. А здесь кое-кто из деятелей культуры даже не знает, кто такой Мацуев.

— В Москве вы участвовали в проекте некоего татарского мюзикла...

— Это ужасная история, связанная с Линой Арифулиной. Она подставила тогда всех. Взяла деньги, кинула организаторов... Провела несколько показов мюзикла в Москве, потом хотела делать в тур по Татарстану, по России. В итоге все это дело оттягивала, одни люди уходили, она нанимала новых людей, которые работали также бесплатно. И мюзикл, вроде бы, постепенно делался. Такая вот пирамида. И мне она недоплатила, и многим другим исполнителям. Очень непростым оказалась человеком, хотя в доверие входила моментально.

КАК ПЬЯЦЦОЛЛА СПАС АККОРДЕОНИСТОВ

— По сути, вы сумели, что называется, зайти в души слушателей по всему миру с территории танго, и на концерте в БКЗ тоже будет много подобной музыки. А как в Аргентине воспринимают ваши опыты?

— Ну, самое интересно, что они сами так танго не играют. У них танго — это фолк. Даже великого Пьяццоллу они обвиняли в искажении, что он испортил национальную музыку, хотели его убить. Я играл танго в своем стиле, даже не как Пьяццолла. Добавляю свои импровизации, играю, как чувствую.

— В каких странах есть традиции аккордеонной музыки?

— Пьяццолла котируется во всем мире. Он пишет на грани классических и популярных жанров, поэтому доступен и для музыкантов, и для слушателей. По сути, он сделал прорыв в ситуации с аккордеонной музыкой.

— Почему у вас не было дуэтов с другими аккордеонистами?

— Почему же, был знаменитый дуэт с Денисом Мацуевым, когда он в новогоднюю ночь на телеканале «Культура» 2010 года внезапно встал из-за рояля и взялся с аккордеон.

— Я имею в виду с профессионалами. Мацуев все-таки прекрасный пианист.

— Я думаю, это возможно. Я, в принципе, готов к подобным экспериментам. Мне нравится сотрудничать с совершенно различными музыкантами. К примеру, с Аркадием Шилклопером, который играет на пятиметровом альпийском роге и на валторне. И такими харизматичными музыкантами, как виолончелист Борислав Струлев из Нью-Йорка. Я их приглашал на мой фестиваль Pantonale в начале января, три дня у меня были аншлаги. Мне нравится приглашать разнообразных исполнителей, которые уникальны сами по себе, что-то делаешь с ними вместе — тогда действительно получается что-то необычное, интересное.

— Хотите привезти на Pantonale артистов из Татарстана?

— Да, но это опять же вопрос поддержки. Я, скажем, предлагал оркестру Сладковского. Хотите себя показать, чтобы вас там представила вся немецкая пресса, Spiegel и так далее. Я надеюсь, что это получится.

СОЧЕТАТЬ КЛАССИКУ И НЕКЛАССИКУ

— То есть вы готовы продвигать артистов, быть менеджером, а не только музыкантом.

— Я думаю, мне это интересно. Я хочу делать что-то интересное, непохожее на другие фестивали. Чтобы не мне указывали, что надо делать, а я мог сам решать и выбирать, сочетать классические оркестры с неклассическими музыкантами. Самое удивительное, что немцы такого не видели, они просто плакали, когда слышали мою «Восточную рапсодию». Я просто поразился. Потом я делал в Берлине мировую премьеру «Алины», это произведение я посвятил дочери. Исполнял ее Staatskapelle Berlin под управлением Даниэля Баренбойма. Хор пел: «Алина, Алина!» Опять же бансури, баян, гитара, валторна, кахон. Все очень мощно. Немцы потом подходили и говорили, что это настоящая музыка. Они же привыкли ходить на стандартные концерты — Бах, Бетховен, Моцарт. Тарататам, тарататам, послушал, пошел домой. А здесь что-то новое, настоящее.

— Каково вам выступать на телевидении, вписываться в форматы, наверняка это непросто?

— Да, бывает, что на телеканале «Россия-1» что-то особенно сложное не поиграешь. Потому что там существует формат доступности. Нужно исполнять что-то понятное для широкого круга зрителей, поскольку это канал всероссийского масштаба и основной массе нужно шоу и узнаваемые мелодии. Может, это и правильно. Но к такой мысли только сейчас начал приходить. А раньше думал, что надо играть сложнейшие вещи, чтобы просвещать массы. Но есть отдельные каналы, типа той же «Культуры», где можно показывать что-то виртуозное. А на канале «Россия» можно, конечно, играть что-то доступное, популярное, узнаваемое, но делая вставки, чтобы их чуть-чуть приучить. Потом они приходят в твой концерт и погружаются в настоящую музыку без фонограммы.

— Как у вас произошел переход из классики в world music, которая звучит в «Сибири. Монамур», в вашей «Восточной рапсодии»?

— Я очень благодарен встрече с Зулей Камаловой в начале прошлого десятилетия. Она меня втянула в этот мир, мы начали в этом стиле играть, и я узнал, что такое world music, хотя раньше не понимал, как можно импровизировать на эти темы. Но у нас очень удачно получилось.

— Но вы не перешли полностью в этот стиль?

— Тогда я продолжал заниматься классикой, у меня были конкурсы, концерты с сольной программой. Но параллельно развивался в этой теме.

— Наверное, сейчас вам уже не надо ничего выиграть?

— Да, у меня все самые престижные конкурсы закончились. Однажды я решил за 10 месяцев проехаться по 8 международным, чтобы, так сказать, добить список. И потом решил: хватит, надо делать свои проекты.

САЛАВАТ И БИТБОКС

— Продвижение татарской культуры почему-то означает обычно переигрывание старых татарских мелодий. Почему практически все стремятся к консервации?

— Да, все подают только в оригинальной форме. Возможно, храбрости нет. Все боятся. Все именитые чего-то достигли, у них и так все хорошо, зачем им рисковать? Салават как пел «Мин яратам сине, Татарстан», так и поет. Он же не будет делать это под битбокс.

— Он сейчас сделал трек с металической группой...

— Ого, молодец! Тогда я свои слова беру обратно. Но мне кажется, нужно нашу музыку адаптировать, чтобы она была доступнее. Наша татарская культура, особенно популярная, эстрадная, с синтезаторным звучанием, она какой была в 90-е, такой и осталась. Супетатарского колорита там нет. Почему нельзя сделать, как у турок, где колорит чувствуется сразу. Почему здесь нельзя сделать качественную татарскую эстраду?

— Вы стали известны благодаря саундтреку к фильму «Эйфория» Вырыпаева, не думали озвучить татарский кинематограф?

— Я пока что жду предложений. С другой стороны, недавно познакомился на фестивале в Берлине с китайскими киношниками, видимо, будем сотрудничать.