Сергей Шаргунов Сергей Шаргунов: «Главная задача – поменять сырьевую экономическую модель, прекратить вывоз денег из страны, чтобы прекратилось феноменальное обогащение узкого круга лиц, чтобы возникла хоть какая-то пропорция в экономике»

«ЛЮДИ БОЯТСЯ ХУДШЕГО. ОНИ ОПАСАЮТСЯ ПОТЕРЯТЬ СТРАНУ, И ДЛЯ ЭТОГО НА САМОМ ДЕЛЕ ЕСТЬ ОСНОВАНИЯ»

— Сергей, из-за недавней трагедии «Зимней вишни» в Кемерове климат в стране поменялся буквально за неделю — эйфория, когда Путин получил народное одобрение, а Россия ответила Западу консолидацией нации, сменилась совсем другими настроениями в обществе. Это совпадение или нет?

— Я считаю, что страна проявила огромную солидарность — весь народ со слезами на глазах смотрел на произошедшее в Кемерове. Какие очереди выстроились, чтобы сдать кровь, люди перечисляли деньги, какие могли, семьям пострадавших... Вот это важно. И в этом смысле невозможно расколоть страну и общество. Например в Москве — неважно, где собирались: на Пушкинской, на Манежной площади или у кемеровского представительства. Это все люди нашей страны, которые всем сердцем сопереживали. Поэтому я считаю, что эта трагедия все равно нас объединила, несмотря на то, что хватает и троллей, и провокаторов, и пресловутых пранкеров, которые пытались поиграть на трагедии. На самом деле в таких ситуациях особо проявляется человечность, и я почувствовал, насколько живо в наших людях сострадание. Это очень важно. Поэтому я бы не говорил, что атмосфера в обществе поменялась. Возникла огромная горечь и усилилась большая тревога.

— И недоверие к власти.

— Что касается недоверия как такового — оно никогда никуда не пропадало. Просто это недоверие одновременно сочетается и с чувством патриотизма, и со страхом потерять свое государство, и со страхом окунуться в хаос. У нас очень мудрый народ, и не нужно думать, что люди чего-то недооценивают. Недоверие к чиновникам на всех уровнях всегда присутствовало, и в последнее время оно очень сильное, в том числе события в Волоколамске это показывают. Но тем не менее люди боятся худшего. Они опасаются потерять страну, и для этого на самом деле есть основания. Как бы некоторые высоколобые интеллектуалы ни убеждали, что «дремучие массы» ничего не понимают, есть вот этот очень важный, я бы так сказал, государственнический инстинкт у людей. Это вопрос будущего. Но если не будет кардинальных перемен в стране, то в любом случае можно ожидать самых трагических сценариев в большом масштабе.

— А будут они, эти кардинальные перемены?

— Мне бы хотелось прилагать все усилия к тому, чтобы эти изменения происходили.

— Кто должен быть автором этих перемен?

— Конечно, в первую очередь все зависит от политической воли государства. Должны быть изменения в социально-экономической политике, изменения того курса, который мы имеем. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Невозможно вкладывать деньги за границу и выводить из страны огромные капиталы. Невозможно безостановочно наращивать доходы 200 семей, которых мы видим и в списках Forbes. Невозможно, когда происходит стремительное — на 28 процентов за год! — обогащение «избранных», при этом держать всех остальных в состоянии стремительно ухудшающейся жизни. Люди нищают. Это не только те 20 миллионов, которые за чертой бедности. А сколько миллионов топчутся на этой черте?

Кроме всего прочего, в чем двойственность нашей ситуации? С одной стороны, люди хотят гордиться своей страной, в них живет искренний, неподдельный патриотизм. А с другой стороны, люди все чаще чувствуют фальшь, лицемерие вокруг. И это противоречие очень серьезно. С одной стороны, я рад повести своего сына на фильм «Движение вверх», стали снимать неплохие фильмы, и они становятся все лучше и лучше. Хорошо, что министерство образования задумывается о том, чтобы в тюзах ставить спектакли по классике. Конечно, можно впасть в абсолютный нигилизм и все это отрицать. Но есть стремление что-то где-то наладить. С другой стороны, есть проблема стагнации, то есть инерционного сценария — все как бы откладывается на потом: экономика, прогрессивная шкала налогообложения, развитие промышленности, решение донбасского вопроса... Потом, потом, потом — нарастающая проблема, как некая турбулентность. Понятно, что это может быть долго, но это прежде всего психологически тяжело для страны, для людей. Поэтому тревожно. И тревожно из-за непрозрачности многого происходящего. Многие люди на всех уровнях оказываются сбитыми с толку и уже не понимают, кому и чему верить. Где эта ясность происходящего, где прозрачность принятия решений? Что нас ждет, куда мы движемся? Нет ощущения развития, движения, что так важно для страны.

— Вы депутат, от вас тоже многое зависит...

— Я, как депутат, для себя решил делать все, что могу, то есть просто помогать людям буквально каждый день и отчитываться об этом постоянно. Я стараюсь совмещать свои депутатские возможности — а я могу обратиться с запросом в кабинет любого начальника, и он мне обязан ответить — и свои журналистские возможности. То есть через СМИ, в том числе вот и через вашу газету, через радиостанции, периодически с телеэкрана могу говорить о конкретных историях. Конечно, у нас крайне не хватает этой внутренней повестки. Мне пишут люди со всей страны. Я, разумеется, обращаюсь и к жителям Татарстана, и к жителям Казани: если у вас беды, если вы нуждаетесь в защите, если вы сталкиваетесь с несправедливостью, можете напрямую писать мне.

Могу высказать свои пожелания, связанные с курсом правительства, с тем, что должно меняться в стране. Ведь главная задача — сделать так, чтобы было больше неравнодушных и профессиональных людей на всех уровнях управления. Главная задача — поменять эту сырьевую экономическую модель, прекратить вывоз денег из страны, чтобы закончилось феноменальное обогащение узкого круга лиц, чтобы возникла хоть какая-то пропорция в экономике. Я считаю, это возможно, прежде всего, через изменение налоговой системы, то есть через введение прогрессивной шкалы налогообложения, как в любой цивилизованной стране. Я полагаю, что, конечно, государство должно контролировать стратегические сферы экономики, это касается и нефтегазовой промышленности, и железных дорог, и электроэнергетики. И, само собой, должна быть государственная монополия на алкоголь, на табак... Что касается борьбы с коррупцией, она должна быть не показной. Надо, чтобы, невзирая на должности и лица, любой отвечал за свои правонарушения. Доверие — вот чего всем не хватает. И все переживают за будущее страны, потому что самое страшное — если она начнет ломаться кусками. А такая угроза есть, опасность распада России есть, не дай Бог.

Если не будет преображения страны, если не будет, я бы сказал, кадровой революции, то нас ждет большая беда, потому что происходит заболачивание кадров. Я вижу на самых разных уровнях, как побеждает инерция, как начальствующие люди любых уровней боятся быть крайними. Все делегируют полномочия куда-то вверх, а верх может оказаться в ситуации растерянности, потому что, кроме тактической возможности информационно разруливать те или иные ситуации, нужно еще принимать решения. Если мы не сделаем стремительный рывок, если не включим механизмы развития, то наша страна может безнадежно отстать. Если посмотреть, как сегодня развиваются наши союзники — страны БРИКС, посмотреть на то, что происходит в Китае, и сопоставить с нашей страной, становится очень печально. Дело ведь даже не в пресловутых санкциях, и санкции могли бы быть поводом для поддержки своего производства, для перезапуска промышленности... Так можно на все что угодно пенять. У нас были тучные годы, как мы знаем, все нулевые, были огромные нефтедоходы... Но, к сожалению, и разговоры, и поручения, и призывы вкладывать в науку, в образование, в промышленность, в людей часто остаются декларациями. Поэтому тревожно за страну.


«ЧТО С ДОНБАССОМ ПРОИСХОДИТ? ОН РАССЕЧЕН НА РАЗНЫЕ КУСКИ, ВИСИТ НА МЯСНОМ КРЮКЕ»

— Что вы думаете о массовой высылке наших послов? Ладно Великобритания, но когда еще больше двух десятков стран... Ощущение, что команда дана из единого центра.

— У меня тоже складывается такое впечатление. Я был в марте на парижском книжном салоне. Как известно, президент Франции Макрон в последний момент не посетил российский стенд, хотя Россия была ключевым гостем. Но это только повысило интерес к нам. Там было столпотворение: сотни людей на презентациях книг и разброс широкий: от Улицкой до Прилепина. У меня самого несколько книг переведено на французский. Меня удивило, сколько людей пришли. И они выражали откровенную симпатию России, говорили про США: нам не нравится, что есть один жандарм, который за всех все решает, мы хотим больше информации, а нас этого лишают. Так что к России огромная симпатия. Но, к сожалению, на уровне политического управления делается все, чтобы симпатизирующие нам люди не приходили к власти и не могли принимать решения. Если такое возникает, сразу жестко пеленают. И так везде в Европе, на Западе, повсеместно. Поэтому горько, особенно когда уже и Сербия начинает нам противостоять, и Болгария, и Молдавия, и так далее. Это, кстати говоря, связано со слабостью нашей страны во многом — мы теряем постсоветские пространства, несомненно. Смотрите, что происходит с Казахстаном: давайте перейдем на латиницу, давайте вообще запретим русский язык... Еще не знаем, что в Беларуси будет дальше. Это очень тревожно все.

А возвращаясь к проблемам с Западом как таковым... Встречи на площадках книжной ярмарки, в университетах, с тамошними интеллектуалами показывают, что людям не нравится однобокость освещения картины вокруг России. И таких людей много на Западе. Но политические элиты принимают жесткие решения. И если раньше, как вы помните, царицей доказательств было признание, то теперь непризнание своей вины становится королевой доказательств и обвинения. Я сейчас не берусь быть Шерлоком Холмсом или инспектором Лестрейдом, но, понимаете, все-таки сначала надо разобраться, что произошло, а потом уже принимать такие жесткие решения в отношении страны. А тут все подряд, в одну кучу.

— Звено за звеном...

— У меня испортились отношения со многими моими знакомыми из условно либеральной оппозиции, и это связано с Крымом и Донбассом. Я как критиковал нынешнюю власть и нынешнюю систему, так и продолжаю последовательно критиковать за несправедливое отношение к людям, за масштабную нищету, за процветающую коррупцию, за отсутствие развития. Но одновременно с этим я всегда был последовательным патриотом своей страны, я выступаю за демократическое право людей самим решать, как они хотят жить. Поэтому в 2008 году, будучи запрещенным во всех СМИ, находясь во всех черных списках, поехал в Осетию, в Цхинвал, и видел своими глазами, что там происходило. Точно так же я в Крым приехал сразу же, еще в феврале 2014 года. И на Донбассе много раз бывал, с самых первых моментов... Конечно, вот за Крым и Донбасс Запад и платит нам в первую очередь. Но и мы оказались непоследовательны.

Что с тем же Донбассом происходит? Он рассечен на разные куски, висит на мясном крюке. До сих пор это отдельные районы Донецкой, Луганской областей, при том что более 10 тысяч человек уже погибли и там издеваются над людьми. Я выступал в Госдуме, призывал к совести, говорил: вы выдаете ополченцев! Женщину, которая приехала из Днепропетровска, как ее называли на Украине «известная сепаратистка Марина Меньшикова», выдали из Крыма. Ее в Днепропетровске как сепаратистку посадили в тюрьму, и в итоге она оказалась там в петле, в тюрьме. Представляете себе?

— А какой выход для России из ситуации с Донбассом? Признать, аннексировать, до Киева дойти танками или что? Где альтернатива?

— Если бы с самого начала признали ДНР и ЛНР, проявили твердость, уровень санкций был бы, пожалуй, даже меньшим по сравнению с тем, что происходит. К сожалению, есть такая половинчатость, непонятно, чего бояться. Надо спрашивать у людей. На самом деле я знаю это, в Донецкой и Луганской областях весной 2014 года на референдумы о статусе регионов люди шли как на праздник, с российскими флагами. Тысячи людей на площади скандировали «Россия!». Они хотели, чтобы было как в Крыму, а в итоге получилась гражданская война и страшная беда. Страшная. Донбасс оказался между двух огней. Выход в нынешней ситуации я вижу в том, чтобы взять на себя ответственность за тех, кто поверил в Россию. Например, для меня лично выход в том, чтобы приезжать туда — в библиотеки, в Национальный университет, встречаться, привозить лекарства, еду, постоянно рассказывать об этих людях. Сейчас я внес законопроект, чтобы, по крайней мере, те, кто приезжает в Россию, имели особые права, потому что к ним относятся с равнодушием, их просто выкидывают. У нас нет даже закона о политических беженцах до сих пор. Люди приезжают с Украины, а их выдворяют.

Это огромная беда, беда раскола, и нужно принимать решения. Кстати, эта ситуация обнажила абсолютное равнодушие, так скажем, постсоветских элит к человеческой жизни. Какие там свои, наши, родные... Гибнут женщины, дети... Каждый день в Горловке сейчас гибнут люди, не только ополченцы, мирные люди. Им деться просто некуда. В Зайцево обстрелы, опять снаряд прилетел, женщина погибла. Ну и как будто так и должно быть. Разве в Америке, во Франции, в Англии, в Израиле относятся так к своим? Да нет, конечно. Кто бы позволил? Что это вообще? Это по каким-то таким таинственным законам истории может аукнуться, конечно, и для всей России. Потому что можно вытеснять происходящее из своего сознания, считать, что вроде бы все нормально, а на самом деле совсем не нормально.

«Люди в ДНР И ЛНР хотели, чтобы было, как в Крыму, а в итоге получилась гражданская война и страшная беда. Страшная. Донбасс оказался между двух огней»

«ДЕРЖИМОРДЫ ГОВОРЯТ, ЧТО ДЛЯ НАС РОДИНА — ЭТО УПАЛ-ОТЖАЛСЯ И СТОЙ ПО СТОЙКЕ СМИРНО»

— Это что показывает? Некую скрытую степень управляемости российских элит?

— Это один из моих ответов: есть ощущение зависимости значительной части элит от Запада, где у них и деньги, и детки. И я же слышал некоторые разговоры, в том числе и депутатов: а что будет дальше, а как же там наши особняки?

— А вы им не сказали, что они уже не ваши, ребята? Видно же, что эскалация будет только наращиваться...

— Думаю, что Россия должна действовать твердо и прозрачно. Надо объясняться, в том числе по Крыму и по Донбассу. Не оправдываться, но объясняться. В любом случае надо услышать людей. И Запад нужно бить этим козырем, на самом деле. Да, будут давить, но главный враг — это не Запад, главный враг не вне нас, а внутри — это продажная коррумпированная номенклатура. Если бы мы внутренне были сильными, если бы у нас было развитие, конечно, никакой противник не был бы страшен. Как в отношении Китая, сняли бы сразу все эти санкции и не вспоминали бы о них.

— Но Россия на основе чего может консолидироваться? Нет идеологии! Левую не все воспринимают, правую — тем более, мы это уже прошли. Нет платформы, на которой вся нация во главе с элитой, с лидерами должна сойтись. Раньше это был советский большевизм. В 1991-м все добровольно приняли идеологию либерализма и прав человека...

— Многие.

— А после 1993-го сказали: стоп-стоп, ребята, что-то вы нам одно обещали, а другое сделали. Как можно расстрелять парламент? Так что и советская идеология обанкротилась, и либерализм обанкротился на наших глазах. На основе чего общество можно объединить?

— Я думаю, что на самом деле глубинно люди прекрасно знают, что их объединяет.

На самом деле вы сейчас обозначили несколько вещей, которые очень важны. С одной стороны, ценность социальной справедливости — это то, что очень близко людям и понятно. Россия в этом смысле — левая страна. То есть страна, где люди никогда не примут вопиющей пропасти между одними и другими. Такое феодальное неравенство — это то, что всегда будет вызывать неприятие. До сих пор все помнят о том, что была нечестная приватизация, и хотят пересмотра итогов. С другой стороны, русские, татары, башкиры, буряты, вообще все живущие в России — государственники. То есть люди понимают, что если у нас не будет сильного государства, то все распадется, и брат пойдет на брата. Это патриотизм, понимание значимости нашей страны. Справедливость, патриотизм, ну и свобода, конечно. Вот вы сейчас вспомнили, люди действительно справедливо хотели свободы, свободы мнения, свободы передвижения. Ценности свободы тоже очень важны.

— Получается, лозунг Французской революции «Свобода, равенство и братство» действует.

— Только сочетание ценностей может нас объединить. Только сочетание. А сектантское крохоборство здесь не поможет. Если кто-то будет говорить, что мы вас ежовыми рукавицами, что вот сейчас запретим все ваши интернеты... Драма состоит в том, что одни — это держиморды, и они говорят, что для нас родина — это упал-отжался и стой по стойке смирно. А другие рассказывают, что для нас свобода — это если мы немедленно капитулируем... Зачем защищаться, зачем Родина и щит?

— Зачем Родина, когда есть «Макдоналдс»?

— Вот такие глобальные всечеловеки, которые на самом деле исходят из своих интересов, как правило, кормятся с руки олигархов. Они уедут — остальные останутся. И есть сложнейшая задача — как примирить ценности свободы и патриотизма. Вот я свободный художник, писатель, человек демократических ценностей, считаю, что нам нужна политическая конкуренция, сильный парламент, уважение прав и свобод личности, я это отстаиваю. А с другой стороны, нужна сильная Россия и сохранение национальных интересов. Стране не хватает людей, которые могут не только артикулировать, но даже отрефлексировать для себя сочетание того и другого. Происходит крохоборство. Люди разделены, но на самом деле абсолютное большинство понимает, что только сочетание ценностей может нас объединить.

«Принципы остаются принципами, поэтому при голосовании всегда нажимаю на кнопку так, как подсказывает мне совесть — это главное»

«ДИКО И БЕЗУМНО ПЕРЕЧЕРКИВАТЬ СОВЕТСКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ, ОНА ИЗМЕНИЛА ВЕСЬ МИР»

— Если перейти к проблемам культуры, то надо вспомнить, что в этом году было 150 лет со дня рождения нашего земляка Максима Горького...

— Недостаточно, к сожалению, ярко и заметно было встречено это событие, а ведь Горький — великий писатель. В его судьбе отразился весь XX век. Если говорить в целом о советской цивилизации, было бы дико и безумно ее перечеркивать, она изменила весь мир, в том числе в сторону справедливости. Даже возникновение сильных профсоюзов, социальных гарантий на Западе, сама категория социального государства — это в значительной степени результат того, что происходило в России. Поэтому трагизм и величие той эпохи неотделимы друг от друга. Я рад, что сегодня в нашей стране люди уходят от огульного отрицания своей истории, возвращается интерес к ней. И пусть на TV было мало про юбилей Горького, но на какие бы встречи я ни приходил, видел, с какой теплотой люди относятся к Алексею Максимовичу. А было время, когда и памятник ему снесли, и профиль убрали с логотипа «Литературной газеты».

— Где снесли памятник?

— В Москве, его убрали с Белорусского вокзала. И мне пришлось приложить усилия, чтобы его вернули. Перед юбилеем Горького я был там, возложил цветы. В советское время можно вглядеться через одного Алексея Максимовича Горького и увидеть, сколько там было честности и страстности, и противоречий, и борьбы за справедливость, и веры в то, что маленького человека надо вырастить, и надо изменить участь людей. Я думаю, этот прорыв не пропал даром. На самом деле мы до сих пор живем во многом на том, что удалось создать в советское время. Это драма уже нашего времени, когда практически ничего не производится. Во многом та цивилизация, в которой мы живем, наши культурные и социокультурные представления, конечно, вышли оттуда. Я это вижу и по моей семье, у меня отец родился в деревне, его отец, мой дед, погиб на фронте, у матери, моей бабушки, несколько классов образования. Отец стал суворовцем, в итоге с отличием окончил институт иностранных языков в Москве, он священник, до сих пор служит в Москве. Конечно, обрушение Советского Союза — это то, что привело к несчастливым бедствиям. До сих пор это до конца не отрефлексировано. Но появляются книги, вот сейчас вышла интересная книга про гражданскую войну в Таджикистане в 90-е годы, «Заххок», написал Владимир Медведев. Как мало мы знаем, сколько там людей погибло.

— Художественная книга?

— Да, но она основана на документалистике. Есть интерес к биографиям советских писателей — Леонова, Фадеева, Катаева, Горького... Хорошо было бы написать биографию Сергея Владимировича Михалкова. Весь этот интерес не случаен, потому что уходит такое нигилистичное представление о них: если тебя не репрессировали в советское время, значит, ты нехороший человек. К счастью, от этого отказываются, сейчас более объективный взгляд на вещи, это важно. Ко всему прочему, у нас страна с жаждой справедливости, она живет в наших людях, и без этого никак. Что такое трагедия и гибель Российской империи, гибель Советского Союза? Это когда возникают такие противоречия. Не дай бог, чтобы у нас до такого дошло, всегда страшно, что к этому может приблизить та самая ситуация, когда люди доведены до отчаяния, а с другой стороны их не слышат. Глухота так называемых элит, их неспособность общаться нормально с людьми, воспринимать их, собственно говоря, — это отсутствие языка как такового. Об этом Горький в своих «Несвоевременных мыслях» писал, что, как антитеза к культуре, в широком смысле возникает пожар. А культура что такое? Культура — это язык. Когда пропадает язык общения, язык взаимопонимания, когда возникает та чудовищная распря, которую мы наблюдаем, в том числе в соцсетях сегодня, когда за пеленой ярости уже не видишь перед собой человека, тогда может происходить самое страшное. Я для себя принял решение, и для меня это было непростое решение, — я всегда голосую по совести в Госдуме, отвечаю за каждый свой поступок.

Знаете, я один из немногих голосовал против закона о домашнем насилии, против варианта реновации, когда было первое чтение. Изначально там было так: мы можем у вас забрать жилье, а вас отправить, куда захотим, и делать, что захотим, и никаких объяснений. На утро после голосования мне подожгли квартиру, отец чудом спасся. А параллельно происходили нападения на тех, кто протестовал, — избивали, прокалывали шины... И все-таки удалось добиться, чтобы ко второму чтению проект закона принципиально изменился.

— Москвичи, кто понимает, искренне говорят спасибо!

— Принципы остаются принципами, поэтому при голосовании всегда нажимаю на кнопку так, как подсказывает мне совесть — это главное. Это то, что я могу сделать в непростой ситуации... Россия сегодня, скажу грубо, находится между «хищником» и «чужим». Хищник — это вот та вороватая и бездушная бюрократия, а чужой — это те, кто мнят себя свободолюбцами, а на самом деле придерживаются тоталитарного сознания, такие псевдозападники, которые вообще предлагают все сдать. А между хищником и чужим находится абсолютное большинство людей, наш многострадальный народ, который не знает, куда ему податься. Вот я себя чувствую народником. Все, что я могу делать Госдуме, — это просто помогать людям каждый день. У женщины отобрали детей — вернуть, женщина хочет в петлю, у нее отбирают единственный дом — выкупить этот дом, помочь всем миром. Счастлив, что смог спасти сотни судеб. И надеюсь, спасу еще больше.

Моя позиция — нужно консолидировать людей. Я создал ресурс под названием «Свободная пресса», где печатаются и Болдырев, и Делягин, и Лимонов, и Прилепин... Я главный редактор. Конечно, став депутатом, я формально сложил свои полномочия, но остаюсь реально главным редактором. Изначальная концепция, когда я туда пришел, была именно в том, чтобы объединять и левые, и патриотические силы, всех, кто переживает за страну. Очень много талантливых молодых людей по всех регионах. Вот у вас есть Ильдар Абузяров...

— У нас не один талантливый, их много.

— Я знаю. В Архангельске — Андрей Рудалев, во Владивостоке — Василий Авченко, в Питере — Герман Садулаев, в Ростове-на-Дону — Денис Гуцко... Это талантливые, сильные, неравнодушные люди. Это и писатели, и журналисты, они могут и затевать свое дело, и реально менять страну. Сочетание деловых качеств, творчества и неравнодушия — это очень важно. Это к вопросу о том, что элита думает: ну, где вот эти новые кадры?

— Прилепин входит в этот круг неравнодушных?

— Безусловно, Захар — мой товарищ, с которым мы делаем «Свободную прессу», мой друг. Но ярким и честным сложно. На самом деле даже мой проход в Государственную Думу — это...

— ...вопреки?

— ...это не вполне закономерно.

— «Справедливая Россия» блокировала ваше избрание в Думу в свое время. Как вы проскочили в эту бюрократическую щель?

— Думаю, что все-таки здравый смысл на каких-то уровнях постепенно возникает. И выдвинуть меня в парламент — это было предложение Геннадия Андреевича Зюганова. Я его знаю еще с 16 лет, будучи школьником, я был самым молодым доверенным лицом у него в штабе. То есть я всегда был патриотом. Я стал патриотом не тогда, когда это сделалось модно, а всегда был патриотом, вопреки времени, еще в 90-е годы. Я в 13 лет убежал на баррикады к Белому дому.

— Так вот откуда ваш законопроект о 1993 годе («О компенсации причиненного вреда и мерах социальной реабилитации граждан, пострадавших в ходе гражданского конфликта, происходившего с 21 сентября по 5 октября 1993 года в городе Москве» — прим. ред.)! Это отец на вас повлиял?

— Отец в определенной степени повлиял. У меня и мама, и папа — патриоты. Воспитание и домашняя среда имеют значение. Отец — священник, проповедник, он так сопереживает бедным, которые, когда рухнул СССР, начали приходить в храм... Ведь папа не был фанатом советской системы, разумеется. Но были потрясения от того, что происходило в самые ранние 90-е... Я очень благодарен родителям за вот такую закваску, связанную с представлениями об отзывчивости, о нравственности, о порядочности. Папа меня благословил пойти в Государственную Думу и очень внимательно отслеживает то, что я делаю, читает все, смотрит... Поэтому за то, что я делаю, мне не должно быть совестно, в том числе и перед отцом. Но и перед сыном своим — тоже.


«У ВСЕХ ДОЛЖНА БЫТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ОБУЧАТЬСЯ НА ТОМ ЯЗЫКЕ, НА КОТОРОМ ИМ НУЖНО»

— Почему вы выбрали советскую эпоху? Вопрос про книгу о Катаеве «Погоня за вечной весной»...

— Могу просто сказать, что вглядываясь в него, я всматривался в XX век. Огромный, драматичный. Очень хотелось через документы понять и писателя, и его время. Катаев был добровольцем на фронтах Первой мировой, он был и белым, и красным, его чуть не расстреляли... А потом стал героем социалистического труда, и огромными тиражами в Советском Союзе выходили его книги, и все с детства знали сказку «Цветик-семицветик», потом в школьной программе были «Сын полка» и «Белеет парус одинокий». Но лучшая его проза, поздняя, так называемая мовисткая, «Уже написан Вертер», «Алмазный мой венец», «Трава забвенья»...

— Это важная фигура в литературе?

— Очень важная. Дело в том, что у нас, перечеркнув советскую цивилизацию, стали избавляться от самых ярких и талантливых. У Бунина было два ученика: Набоков и Катаев. Про Набокова все помнят, знают, всюду профессионалы — набоковеды. А Катаев — ну как бы кто — чего. Но это, конечно, первоклассный стилист, блистательный художник слова. И совершенно незаслуженно забытый. Мне было досадно, что это полузабытая литература, практически неисследованная — не было ни одной полноценной книги, остросюжетной биографии. А в ней и Деникин, и Троцкий, и Сталин, и Хрущев, и журнал «Юность», и фабула «12 стульев», которую он подарил Ильфу и Петрову... Интереснейшая жизнь почти в целый век. Очень интересные отношения с Катаевым были у Булгакова, они были близкими друзьями, потом поссорились из-за сестры Булгакова, на которой пытался жениться Катаев, просил ее руки. Друг друга высмеивали в прозе. И это был, конечно, один круг.

Но не будем в это углубляться, литературоведческие разговоры можно вести часами. Мне важно было рассказать и об истории страны, и об истории культуры в XX веке. Это же все стенограммы, все архивы, отношения — все на свете. Это и Гражданская война в России, и Первая мировая война, и 20-е годы, и стройки, и Великая Отечественная война, когда погиб брат Катаева Евгений Петров. Катаев умер в 1986 году. Представляете, целая жизнь: от Николая II до Горбачева. И, естественно, я привлек весь контекст.

— И какая квинтэссенция всего этого?

— Я не стал навязывать никаких выводов, каждый условный либерал, условный охранитель видит под своим углом. Но скажу честно, я увидел его как фигуру своего рода «сменовеховца» — человека, у которого был род духовный и армейский: мать — дочь генерала, отец из духовной семьи. Он любил свое Отчество, пережил крах империи трагически, чуть не отплыл с Буниным в Константинополь, просто тиф помешал. Но потом стал жить в той стране, которая получалась и стала собираться заново, принял ее. И когда вернулся, например, Алексей Николаевич Толстой, он с Катаевым и Булгаковым хотел создать тайный кружок новых реалистов. Потом, аж в 1937 году, вернулся Куприн. И тоже ему близким человеком был именно Катаев, который встречал его. Он был писателем, модернистом, вольнодумецем европейского уровня, но одновременно настоящий офицер, человек, знающий цену государству. И у него было внутренне державное чутье.

Это то, чего не хватает нам, — сочетания нефальшивой свободы и ненапуского патриотизма. Революция и обновила литературу во многом. Вот я перечитал великий «Тихий Дон» — грандиозное произведение: Мелихов не примыкает к красным в конечном итоге. Это человек, оказавшийся на распутье. И в этой реалистичности была сила русской литературы. 

— Вы верите, что это написал Шолохов?

— У меня нет никаких сомнений. Я общался с теми, кто обнаружил черновики и дневники, там были уже все возможные почерковедческие экспертизы.

— Поскольку разговор о литературе, то и о языке. Как вы как русский писатель воспринимаете запрет на преподавание на русском языке в Латвии?

— Как любой нормальный человек, конечно. Это же политика апартеида! Классический пример двойных стандартов Запада — не то что никаких санкций, а никто пальчиком за такое не погрозил. При этом мы же видим, что из Прибалтики разъехались уже все, кто мог. А кто приезжает в основном? Туристы из России. Поэтому там, наоборот, нужно знать русский язык. Что они придумывают? На пустом месте просто выкаблучиваются. Издеваются над людьми, над детьми, над правом на добровольное изучение языка мирового значения. Зачем это? Демократическое общество должно быть сложным, с уважением к разным языкам, к разным людям. В любом случае нужно слышать людей, учитывать их мнение, и у всех должна быть возможность всегда обучаться на том языке, на котором им нужно.

«ГЛАВНОЕ — НЕ ОКУНУТЬСЯ НА КРЕЩЕНИЕ, А КАКИМ ТЫ БУДЕШЬ В ЖИЗНИ, В БЫТУ, НА СВОЕЙ РАБОТЕ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ ДЛЯ БЛИЖНЕГО»

— Как вы относитесь к РПЦ? Церковь — это же мощная общественная сила и, в принципе, патриотическая. Но ее не видно на политическом поле.

— Я вхожу в патриарший совет по культуре. Я знаю, что православная церковь пытается много сделать в сфере образования — речь, например, о популяризации классики. Есть общество русской словесности, в которое входит владыка Тихон Шевкунов, есть идеи, чтобы по всем школам ездили и встречались с учениками интеллектуалы, писатели... Удалось добиться возвращения сочинения в школьную программу... Об этом не пишут СМИ. И самое главное, о чем не слышно в прессе, что не показывают по ТV, — это непрерывная обязанность каждого прихода заниматься бедными людьми. У нас показывают церковь богатых. А ведь есть, например, социальная служба милосердия. Церковь непрерывно опекает огромное количество бездомных, беспризорных, тех, кто в детских домах. Но в новостях не об этом, а вот если какой-то монах попал в ДТП, это будут крутить целую неделю. С одной стороны, не надо давать повода, а очень часто повод дают, а с другой — есть здесь идеологический аспект, информационные гонения на церковь. Конечно, у церкви нет больших информационных возможностей для ответа.

— Но есть православные телеканалы «Спас», «Царьград»...

— Конечно, но порой не хватает понимания, как надо действовать. Вот мы полемизировали с Ксенией Собчак, когда она разместила в «Инстаграме» свою фотографию в полном церковном облачении и с накладной седой бородой.

— Наша газета писала об этом.

— Вы знаете, когда бьют по традиционным религиям, бьют на самом деле по основам страны. Потому что церковь — это место, где человек, так или иначе, приходит в эту жизнь, где с ним прощаются, когда он уходит. Но есть и проблемы, например, у многих пока такое полуязыческое сознание. Люди, даже не понимая, чему учит религия — что такое ценность человеческой жизни, ценность сострадания, —  тем не менее впитывают в себя некую форму. Главное — окунуться на Крещение, а вот каким ты будешь в жизни, в быту, на своей работе, что ты делаешь для своего ближнего — это уже не воспринимается. А все-таки вера — это в первую очередь про отношение к ближнему своему, которого надо возлюбить как самого себя.

— Нет опасности победы реакционных обскурантистских сил, их тренда в общественном мнении?

— У нас очень много карикатурного в обществе: есть как карикатурные нигилисты, которые превращают в свою икону небезызвестного Павленского, приколотившего известно что на Красной площади, который, кстати, сейчас в психушечке лежит в Париже. И ни один из наших правозащитников его уже не вспоминает и не навестит. Примерно так же, как про Савченко: пошумели — и хватит. А с другой стороны, есть проблема карикатурного охранительства, когда многие, чтобы словить хайп, все время выступают с какими-то такими псевдореакционными идеями из серии «давайте запретим мини-юбки и каблуки»... Конечно, не должно быть маразма. Мы живем в свободном обществе, где каждый человек сам должен решать, как ему жить. В рамках закона.

Я бы хотел делать и делаю все для того, чтобы роль церкви была бы прежде всего в том, чтобы в обществе было больше милосердия. Я очень рад, когда патриарх говорит о бедных, в том числе о тех, кто ему присылает свои жировки, свои квитанции за ЖКХ, о том, как нужно помогать многодетным, о том, как страдают люди в тюрьмах и лагерях, где много первоходок...

— То есть больше любви должно быть...

— Милосердие, справедливость и защита людей, помощь, больше социальной работы и защиты культуры и образования.

— Россия — православная страна или все-таки мультиконфессиональная? Как должно строиться взаимодействие между РПЦ и исламом?

— В России уникальным образом так сложилось, что рядом в любви и дружбе живут и мусульмане, и православные, и буддисты... Это я обнаруживаю, например, в Бурятии. У нас есть регионы с преимущественно мусульманским населением. Самое главное, что все мировые религии учат человечности, милосердию. Поэтому не дай Бог, чтобы либо фанатики, либо провокаторы стравили людей между собой. Мне кажется, что, к счастью, особенно если говорить о Татарстане, о Башкортостане, сосуществование хорошее, теплое, нормальное. Нет какой-то напряженности. Есть общие ценности, есть общее понимание того, как надо воспитывать детей, как надо уважать старших, что нужна нормальная порядочная жизнь, что надо быть совестливым человеком...

Если будет возникать раскол, то мало никому не покажется, потому что, конечно, стравить можно. Меня пугает варваризация молодежи. Это происходит на некоторых постсоветских пространствах, там, где вытесняется культура, вытесняется образование, где бедность... Туда может приходить любой популизм и радикализм. На Северном Кавказе уже есть эти тенденции достаточно давно, когда бедная, безработная, необразованная молодежь становится добычей ловцов душ человеческих, и ее можно втянуть в разного рода структуры фанатиков. Это страшно, очень жалко этих ребят. Человек ищет правды, справедливости, а натыкается на то, что ему некуда пойти, всюду коррупция, кумовство, деться некуда, занять себя нечем... Он наивный еще человек, зачастую непросвещенный. И вот так хорошего человека могут превратить в очень плохого, к сожалению.


«ВОПРЕКИ ЭНТРОПИИ, РАСПАДУ, ДЕГРАДАЦИИ, ВСЕ-ТАКИ ЧТО-ТО УДАЕТСЯ СДЕЛАТЬ»

— Вы были раньше в Казани?

— Был здесь в 1994 году, мальчишкой с родителями приезжал. И был в 2006 году, тогда город похорошел, надо сказать. Сейчас у меня вообще хорошее впечатление о Казани. Это очень важно видеть не только негатив везде и всюду — вот приехал критикан и говорит, что все ужасно. Нет, есть, конечно, изменения к лучшему. Другие города вам завидуют, это известно.

— В республике открылся единственный в стране после СССР крупный нефтеперерабатывающий завод, новый город появился — Иннополис.

— То есть вопреки этой энтропии, распаду, деградации, все-таки что-то удается сделать. Не будем все идеализировать, но все равно радует, когда что-то делается. Знаете, когда я в Сибири вижу, что просто людей элементарного лишают — больничек и школ, вообще некуда податься. Ну что это? Это просто как геноцид воспринимается. Я везде, где бываю, предпочитаю делать что-то созидательное. Стараюсь в школах урок провести. Мы говорили с патриархом, чем можно помогать образованию. Да своим примером! Вот я в Челябинск постоянно езжу, провожу уроки в 31-м лицее и на Алтае, и в Москве. В Казани тоже было несколько выступлений в школах, в университете большая встреча со студентами. В доме Аксенова представил новую книгу «Свои». Она такая многогранная, обо всей нашей жизни. Я даю анонсы у себя в «Фейсбуке о своих встречах.

Кстати, присутствие в соцсетях — это то, что не помешало бы очень многим нашим чиновникам и депутатам. Я, например, себя просто принудил практически каждый день отчитываться о том, что делаю, кто ко мне обратился, чем удалось помочь. Знаете, это сразу делает тебя нормальным человеком, не превращает в жупел, в собирательный образ депутата, который утонул в кожаном кресле. Люди в комментариях (да, иногда могут быть тролли, это все неважно) задают вопросы, ты можешь конкретно реагировать на их обращения.

— Но это немалая нагрузка, конечно.

— Это круглосуточная включенность. И я стараюсь не навредить, это такой умный врачебный принцип, а помочь людям. С возрастом особенно ясно это понимаешь. Надо ставить диагноз происходящему, говорить по сути о том, что не устраивает. И главное — максимально помогать людям.