Михаил Виноградов: «Главный риск для власти в том, что она преувеличивает значимость протестов»

Михаил Виноградов: «Автором полноценной протестной повестки всегда является именно власть, в то время как попытки оппозиции создавать свою повестку, строить образ «прекрасной России будущего» оказываются куда слабее» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЧИСЛЕННОСТЬ АКЦИЙ НАГНЕТАЕТСЯ С ПОМОЩЬЮ РЕПРЕССИВНОГО ТРЕНДА»

— Сторонники Навального анонсировали митинги на 31 января и распространяют призывы ко всем городам России выйти за свободу Навального, «свободу для всех». Ваш прогноз развития событий с учетом того, что происходило в стране 23 января? В воскресенье выйдут больше или меньше людей?

— Все происходит очень стремительно. Например, я достаточно сдержанно оценивал количество возможных участников митингов 23 января. Но буквально в последние дни, 21–22 января, [государственная] пропаганда вдруг начала массированную популяризацию этих акций своей борьбой с ними, агитацией родителей, школьников и прочих не выходить на улицы.

Что касается 31 января, трудно предсказать, какова будет роль власти в нагнетании или размывании явки в этот раз. Автором полноценной протестной повестки всегда является именно власть, в то время как попытки оппозиции создавать свою повестку, строить образ «прекрасной России будущего» оказываются куда слабее.

Сейчас мы видим крайне разнонаправленные действия со стороны власти, три взаимоисключающих приоритета. Первый — размывание численности участников. На это работает пропаганда рассказами о революции и негативе протестов, запугиванием возможными избиениями, анонсами родительских собраний. Второй рукой численность акций нагнетается с помощью репрессивного тренда, подчас с абсурдными обвинениями. Странным развитием истории про «запотевшее забрало» петербургского омоновца. Не самыми удачными объяснениями про Геленджик. Все это ставит часть сочувствующих протесту перед моральным выбором: идти на следующий митинг или нет. А моральный выбор делать гораздо легче, чем содержательный, и это может повысить явку.

Третий одновременный курс — снятие ограничительных мер по ковиду и подготовка к празднованию победы над ним. Хотя именно коронавирус был основанием для того, чтобы никаких массовых акций не разрешать, нарушения санитарных требований теперь вменяются оппозиционерам, которых задерживают и заводят в отношении них уголовные дела.

Эти три тренда крайне разнонаправленные и реализуются одной властной системой. Какой из них даст больший эффект к утру воскресенья, сказать сложно.

— По вашему мнению, как дальше будут действовать сторонники Навального и что им противопоставит власть? К слову, создается впечатление, что даже в информационном пространстве турбулентность сегодня выше, чем в предыдущих случаях.

— Масштаб турбулентности все же соизмерим с прошлыми разами. А что касается сторонников, то за них Алексей Навальный по большому счету особенно не боролся, считая (не без оснований), что они и так у него в кармане. Он боролся за коммунистов, колеблющихся, аполитичных, сторонников власти. Для чего Навальный в своем последнем фильме упоминает Чубайса, когда говорит о коррупции российской? Он ласкает ухо сторонников КПРФ, а то и «Единой России», которые тоже считают, что во всем виноват Чубайс. Если говорить о команде Навального, его соратников, ближайшем окружении и вообще протестном движении в целом, то оно, как правило, такое «яблочное». Не в плане сторонников Явлинского, которых почти не осталось в природе, а в плане «сектантства», слабой способности заражать своей энергией аполитичных и оппонентов.

Вопрос в том, если по-прежнему будет идти самопрезентация протеста, то он вполне может остаться в сегодняшнем гетто. И даже потенциальные единомышленники, которые могли бы присоединиться, не увидят в этом перспективы, силы, потенции. Как подобное произошло в той же Беларуси. Наверное, такой сценарий все время воспроизводился. С другой стороны, игнорирование проблем и напряжения в обществе, антипутинских настроений ситуацию будет раскачивать.

— А в более отдаленной перспективе, как вы считаете, протест быстро выдохнется и иссякнет или продолжится в белорусско-хабаровском варианте, когда какие-то группы людей ходят на уличные акции, как на работу?

— Я бы не согласился с вашей типологией. Конечно, хабаровский сценарий и отчасти белорусский про то, что протест становился способом самовыражения, предъявления позиции, эмоции, а не инструментом, ориентированным на результат.

Здесь многое будет зависеть от реакции российской власти. На мой взгляд, масштаб акции 23 января не являлся таким зашкаливающим, повторяя те тренды, которые были в 2017 году во время молодежных волнений с уточками, в 2019-м во время дела Голунова и выборов в Мосгордуму. Ничего экстремального для нынешнего режима не произошло. При этом ни власть, ни оппозиция ничего не забыли и ничему не научились. Протестная тактика оппозиции не стала результативнее и эффективнее. Поэтому дать протесту собраться и выплеснуться было бы логично. В обществе накопилось довольно большое количество нерастраченной энергии, в том числе негативной, за 2020-й, год «ковидных» ограничений. Мы видим, какие выплески происходили в разных странах: в США, Беларуси, Израиле, Сербии, теперь в Голландии. Негативная энергия нуждается в выплеске. Возможно, для власти было бы выгоднее, чтобы эта энергия вышла сейчас, а не копилась до выборов в Госдуму.

Но возможность спокойного реагирования на протесты могла бы быть более результативной и эффективной, потому что любая борьба с протестами повышает их статус, значимость и пропаганду — подобно тому, как борьба с акциями 23 января объективно повышала аудиторию и фильма Навального. Другое дело, что политическая система не может остановиться и испытывает потребность говорить про эти акции и самого Навального. Мы видим, что не получается остановить ежедневные официальные комментарии про «дворец» в Геленджике, несмотря на то что каждое следующее разъяснение слабее и уязвимее предыдущего.

Поэтому главный риск для власти в этих протестах в том, что сама власть будет преувеличивать их значимость. Да, в современной России, где уже не один год статья Конституции о свободе собраний и массовых акций фактически приостановлена, любая акция, будь то экологическая, будь то забастовка, что угодно, неизбежно становится политической. Поскольку есть негласный запрет на любую массовую активность. Но неспособность власти остановить себя в желании пресекать, реагировать, комментировать протестные акции может оказаться контрпродуктивной.

— Часть комментаторов все-таки отмечают, что Россия берет на вооружение отработанные все в той же Беларуси технологии и сценарии — причем об этом говорят представители обеих сторон. Насколько корректны такие параллели?

— Я бы не сказал, что видел в Беларуси какие-то особенные технологии. Там был неожиданный и спонтанный выплеск энергии, которого не ожидали ни власть, ни оппозиция, ни Москва, ни Брюссель с Вашингтоном. О технологиях можно было бы говорить, если бы массовые акции являлись инструментом более серьезной политической борьбы, если бы белорусская оппозиция вела борьбу за раскол элит, например, показывая прагматичным элитам, что Лукашенко долго не устоит и есть смысл начинать альтернативную стратегию. Такой борьбы практически не было. Кроме пары иностранных послов, никто особенно всерьез Лукашенко «не уходил». Даже не очень понятно, почему.

Что касается реакции белорусской власти, то у нее тоже было много эмоций. Называть какими-то технологиями селфи Лукашенко с автоматом тоже язык не поворачивается. Не думаю, что нужно каждый раз называть такие импровизации технологиями. Это искусственная рационализация того хаоса, который в нашем мире нередко встречается.

Трудно сказать, белорусские власти все-таки дали выплеснуться протесту для того, чтобы он угас, или каждый раз для них это была нервная ситуация и они выходили на бой как на последний. И то и другое — правда. Поэтому я не вижу в белорусском сценарии особой технологичности.

«Если считать, что целью фильма Навального была не столько мощная общественная реакция, а дестабилизация элит, поиск внутренних врагов, «кротов», которые слили всю эту информацию с такими деталями, то данная задача тоже частично достигнута, поскольку хаотичность внутри элит выросла» Фото: «БИЗНЕС Online»

«НЕЙТРАЛИЗУЯ ОДНИХ ПРОТЕСТУЮЩИХ, ВЫ НЕ ЗАСТРАХОВАНЫ ОТ ТОГО, ЧТО СЕГОДНЯШНИЕ ЛОЯЛИСТЫ НЕ ОКАЖУТСЯ В ЛАГЕРЕ НЕДОВОЛЬНЫХ»

— Протесты 23 января прокомментировал президент, вспомнив при этом штурм Капитолия и упомянув серьезные наказания для их участников. Фактически Путин пригрозил недавно принятыми жесткими «антипротестными» законами. В действительности насколько серьезными могут быть наказания для задержанных участников митингов, организаторов и тех, кто занимался агитацией? Могут ли начаться посадки, а также, скажем, увольнения участвовавших в протестах бюджетников, отчисления студентов?

— Соблазн аналога нового «Болотного дела» у власти существует, но пока однозначных шагов в этом направлении не сделали. Да и, судя по отзывам, настроения значительной части полиции во время событий 23 января было вполне нейтральным.

Важно учесть, что подчеркнуто репрессивный тренд законсервирует отказ от осмысления протестов как результата накопившихся в российском обществе противоречий — все опять сведется к тезису о попытках цветных революций как проекции некоего международного влияния. Подобно тому, как украинскую революцию или события в Грузии российская пропаганда рассматривала как борьбу на великой шахматной доске, вовсе игнорируя внутренние факторы, безусловно, являющиеся мощным стимулом для протестов. Избыточный акцент на внешних причинах, будь то глобальная протестная энергия («эхо Капитолия») или происки врагов России, конечно, игнорирует ту часть эмоций и настроя недовольных, которые видят проблемы в российской реальности и российской эстетике отношений власти и граждан.

Репрессии происходят, но носят заведомо выборочный и произвольный характер. Реализовать на практике все запрещающие законы и наказать всех их нарушителей невозможно, тем более если их трактовки все время расширять. Потребность в негативе, в протесте совершенно естественная. Как рассказывают педагоги, если вы берете любой школьный класс и отсекаете хулиганов от ботаников, то через месяц структура класса практически воспроизводится. Поэтому, нейтрализуя одних протестующих, вы не застрахованы от того, что сегодняшние лоялисты завтра не окажутся в лагере недовольных.

Пока что ситуация буквально ежедневно меняется. С одной стороны, настрой на подчеркнуто репрессивный характер, как задержания на этой неделе, с другой — абсурдные обвинения в нарушении санитарного режима, что, мягко говоря, не выглядят как признак уверенности власти и готовности что-то внятное предъявлять.

— Прокомментировал президент и фильм Навального про «дворец» в Геленджике, заявив, что это компиляция и монтаж, а «дворец» ни ему, ни его близким родственникам не принадлежит. Путин при этом был убедительным?

— Основной акцент в контрпропаганде сделан на опровержении не сути фильма, а различных деталей — недостоверности заведомого фотошопа с фотографиями плавающего Путина (хотя это вполне очевидно — как и фотография Терешковой у шеста), спорах о накрутках счетчика на Youtube, предъявление различных версий про бесполетную зону. Такое размывание темы отчасти напоминает логику поведения пропаганды после гибели малазийского Boeing, когда реалистичные объяснения транслировались зрителям наряду с абсурдными (вроде того что все пассажиры были уже мертвы в Амстердаме). При этом официальные ответы на вопросы о том, посещал ли Путин это сооружение, являлись размытыми и двусмысленными.

Пока налицо 10-дневная растерянность, сводившаяся, если резюмировать, к тезису «Дворец построили из-за активизации разведок стран НАТО». Палитра объяснений стала чуть более разнообразной лишь к 29 января. Растерянность первых дней не получила разумного объяснения даже в глазах многих лоялистов.

Сейчас важно нивелировать эффект от адресных обращений к различным слоям населения (молодежи, женщинам, православным, сторонникам КПРФ и ЕР) — соответствующие «закладки» присутствовали в фильме и некоторый эффект принесли. Попытки же заставить школьных учителей рассказывать ученикам и родителям на собраниях лоялистские версии про Геленджик и вовсе очевидным образом игнорируют тот контекст, который сложился вокруг фильма, и поощряют новый интерес к его просмотру.

Возможно, было бы рациональнее остановиться и вообще ничего не произносить. Если же считать, что целью фильма Навального была не столько мощная общественная реакция (хотя она и случилась, но во многом из-за ареста Алексея), а дестабилизация элит, поиск внутренних врагов, «кротов», которые слили всю эту информацию с такими деталями, то данная задача тоже частично достигнута, поскольку хаотичность внутри элит выросла. Это, конечно, не какая-то тотальная борьба на взаимное уничтожение, но дестабилизация и турбулентность, которые ощущает и управленческая система, а косвенно — и население. Турбулентность не критическая, ее можно поправить, но она существует. И официальные разъяснения по поводу Геленджика эту турбулентность пока не снижают.

— Как я поняла с ваших слов, элиты пребывают в смятении?

— Элиты озадачены.

— То есть на них это произвело впечатление?

— Очевидно. Так или иначе элиты переживают. В том числе из-за усиления в последние пару месяцев степени открытости и прозрачности мира, в котором есть масса любопытной информации про перелеты, авиабилеты, строительную документацию и все такое. Сама по себе заявка на такую открытость, даже если все это неправда, конечно, не проходит незамеченной.

— В удивлении не только элиты. Многих наших читателей, судя по комментариям, не устроил ответ президента. У них остаются вопросы: почему президент не сказал, кто именно построил дворец, на чьи деньги, кому он принадлежит, не пообещал разобраться и так далее?

— Безусловно, табуирование этих вопросов подстегивает политизацию, нежели ее останавливает. Возможно, для власти было бы выгодно осуществить выплеск политизации и протестной энергии сейчас, чтобы, проиграв, критики власти как можно скорее вернулись в состояние апатии, депрессии, ощущения собственного бессилия — в данном состоянии российское протестное движение пребывает бо́льшую часть времени без особого дискомфорта. Возможно, к этому все и придет.

Но если рассматривать тактически ситуацию, то налицо подчеркнутая разность темпов и асинхронность вопросов критиков власти и ответов, которые дает власть.

— Почему Путин вообще заговорил про фильм? Он ведь мог проигнорировать, замолчать тему (такое бывало) или это уже нельзя было сделать, слишком велика оказалась аудитория? Можно спорить о том, накручены просмотры или нет, но они тем не менее перевалили за 100 миллионов.

— Здесь тоже возможно несколько объяснений. Первое. Так происходит всегда. Владимир Путин рано или поздно комментирует почти все, в том числе острые события. То, что Путин способен ответить на самые острые вопросы, демонстрирует формат ежегодной пресс-конференции.

Вторая точка зрения связана, конечно, с некоторой растерянностью, судя по той суете, в рамках которой совершаются поездки на открытие развязки в Химках, мягко говоря, не самого важного дорожного объекта.

Третья точка зрения — это осознанная игра, возможно, осознанный троллинг протестующих. Тот, кто знает реалии российской власти, скептически относится к таким предположениям, но желание подстегивать протестное движение, не дожидаясь его содержательного и осознанного вызревания, на мой взгляд, присутствовало и в тактике власти по отношению к протестам 2011–2012 годов. Тогда каждый раз перед мощной акцией появлялся мощный антиповод со стороны власти, побуждавший людей прийти. Этот прием повторяется и сейчас, хотя не факт, что осознанно.

Опасность массовых акций и их значение, как правило, то завышают, то занижают. Редко к ним относятся реалистично. Сегодня же желание российской власти говорить о происходящем, и говорить избыточно, в ближайшие дни нам сулит еще новые открытия. С каждым днем все больше людей говорят об этом, в том числе и те, кто раньше никогда не высказывался. Отсюда много абсурда. Типа заявлений уполномоченного по правам ребенка в Москве о том, что родители должны объяснить детям, что они вправе бороться за свои права, но когда вырастут.

Произносится много контрпродуктивного. Даже вся эта тема отцов и детей в условиях того, когда отношения родителей и детей заметно мягче, чем 30 лет назад, в условиях того, что ни одному подростку не нравится, когда его называют ребенком, они рассматривают это как ничем не спровоцированный наезд. Чем больше говорится, тем больше допускается ошибок, но желание говорить не снято. Где-то это невроз, где-то желание имитировать, что мы не стояли в стороне и тоже останавливали данную гидру, но все подобное порождает очень причудливые звуки, не переходящие во внятную мелодию или симфонию.

«Комментарии Дмитрия Пескова о существовании людей, настроенных против Владимира Путина, показывают, что какая-то терминологическая рефлексия возможна. Но пока ее не происходит» Фото: kremlin.ru

«НИКТО НЕ ХОЧЕТ РАССТРАИВАТЬ ВЫСШИХ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ДОКЛАДАМИ ПРО АНТИПУТИНСКИЕ НАСТРОЕНИЯ»

— Ряд экспертов полагают, что январские протесты в значительной степени связаны не столько с Навальным, сколько с общим недовольством граждан ситуацией в стране, в частности с коррупцией — тот же дворец просто ее символ. Вы согласны?

— Я думаю, что и сам Навальный отчасти символ протеста, потому что он обычно не раскачивает ситуацию зря. Были случаи, когда Навальный проявлял активность и общественная реакция за этим не следовала, он довольно легко ее сворачивал. А в данном случае он оседлал ту волну, которая вызревала в обществе. Теперь вопрос в том, что невызревшая волна вдруг проявила себя, это усиливает протест, ослабляет власть или, наоборот, эта недозревшая пока энергетика станет могильщиком очередной волны протеста.

— А в целом как оцените тактику власти и методы борьбы с Навальным?

— Власть не действует как единый субъект, консолидировано. Любые попытки реконструировать и дать какую-то общую попытку будут избыточной рационализацией того, что предпринимает управленческая элита в последние дни.

— Будут ли несогласованные протестные акции, уже прошедшие и будущие, способствовать росту политизации общества и его расколу на два лагеря?

— Спонтанный рост политизации, конечно, происходит, но он может быть разным. Он может сопровождаться борьбой за результат у недовольных, а может быть просто выплеском эмоций, а значит, некоторой наивностью. Непониманием, что каждая массовая акция — это инструмент, а не самоцель, что акция сама по себе в сегодняшних российских реалиях не может оказаться результативной по сценарию 1989–1991 годов.

Политических игроков, способных использовать в оппозиционном лагере протестные акции для достижения результата, мало. Что касается раскола, то, безусловно, та мифология единого консолидированного общества всегда носила пропагандистский характер. Неслучайно есть шутка, что продвинутые социологи в последние десятилетия не употребляют слово «народ», а самые продвинутые не употребляют даже слово «общество», потому что интересы людей слишком неодинаковы.

По сути, людей действительно объединяет не так многое. С точки зрения возможных рациональных выводов власти было бы логично осмыслять именно тот антипутинский тренд, который в обществе существовал всегда. Можно спорить, какая доля общества настроена антипутински. 2 процента, 40 или 10. Но это понятная проблема, которая могла быть названа по имени и для решения которой можно было бы искать противоядие. С использованием психологов, социологов, специалистов самых разных отраслей.

Но исторически так сложилось, что тема антипутинских настроений в обществе была табуирована. Волнения пытались подавать как борьбу за честные выборы, борьбу с коррупцией и так далее. Своими именами вещи никогда не назывались. И понятно, почему. Никто не хочет расстраивать высших руководителей какими-то записками, докладами про антипутинские настроения. Для этого все время придумывали какие-то эвфемизмы. Поэтому, если власть отнесется к сегодняшним выступлениям как к антипутинским и будет осмысливать этот тренд и искать противоядие, раскалывать его, тогда откроется и пространство для технологий и для борьбы. И необязательно переходит к репрессиям.

Но пока что данный тренд недоосмыслен, по-прежнему об этом не очень принято говорить вслух. Хотя те же комментарии Дмитрия Пескова о существовании людей, настроенных против Владимира Путина, показывают, что какая-то терминологическая рефлексия здесь возможна. Но пока ее не происходит.

А в самом расколе общества нет ничего страшного. Любое общество (как и почти любой коллектив) всегда расколото. Вопрос в том, есть ли механизмы компромиссов, способны ли те или иные общественные группы подталкивать к борьбе за самоуничтожение сложившейся системы и механизмов самоорганизации этого общества.

— Насколько на ситуацию влияют предстоящие выборы в Госдуму? И сможет ли Навальный с помощью «умного голосования» всерьез потрепать «Единую Россию» или эта история только для местных выборов?

— В обществе про парламентские выборы никто не подозревает, никто не знает, что они вообще случатся в 2021 году. Что касается власти, то, наверное, тактическая задача — замазать все партии легальные так, чтобы Навальный не имел возможности призвать к поддержке ни одну из этих партий. Чтобы каждая из данных партий имела какой-то очень сомнительный для сторонников Навального бэкграунд. Например, голосование, если оно состоится, по мавзолею Ленина загонит коммунистов в свое ленинском-сталинское гетто, которое мало интересно выходящим сегодня на протесты.

«Изменился ли Навальный после «воскрешения» (независимо от того, было оно или нет) — это важный вопрос, который нам еще предстоит анализировать и который, возможно, приблизит нас к главному ответу» Фото: «БИЗНЕС Online»

«образ подчеркнутого одиночества Путина начинает создавать новые ограничители»

— В целом насколько адекватно власть оценивает перемены в настроениях граждан?

— Что касается настроений в истеблишменте, то тут ситуация двойственная. С одной стороны, какая-то рефлексия происходит. С другой — власть по-прежнему делает вид, что она в космосе, что борется с мифическим искажением роли Советского Союза во Второй мировой войне — несмотря на то что ни малейшего тренда на реабилитацию гитлеризма в российском обществе даже близко нет. Занимаются историями популяризации российского кинематографа среди школьников.

Безусловно, часть власти стремится показать, что ничего не происходит. Что это? Реальный «космос»? Технологии, которые призваны показать значимость протеста? Желание раздразнить протестующих своим пребыванием в космосе? Наверное, все эти интерпретации имеют право на существование и каждому читателю какая-то интерпретация ближе. И раньше были случаи, когда российская власть делала вид, что она в космосе и выигрывала спокойствием, держанием темпа и ожиданием, пока противник допустит ошибки. Такие примеры существовали. Но все равно каждый раз столкновение реальности динамики и реальности «космоса» приводит к заметному «искрению» в отношениях власти и части общества.

Есть общая проблема, о которой вы говорили. Как в целом власть оценивает динамику, которая в обществе происходит. Накопление негативной энергии, пара существует в любом социуме, в любой семье. Сама по себе необходимость периодического выхлопа этого пара — естественное следствие проявлений человеческой природы и тем более природы общества.

Понимает ли власть и готова ли к выхлопу этого пара или она все-таки придерживается взгляда из космоса, что любые протесты — это война «мировой закулисы», госдепартамента против России, попытка ее уничтожения и порабощения? И та и другая точки зрения сегодня присутствуют в истеблишменте.

— Ну а как бы вы оценили сегодняшний уровень госпропаганды? Скажем, Дмитрий Киселев очень странно высказался про аскетизм президента, помимо прочего, заметив, что у того «пяток галстуков». Не оказывают ли государственные СМИ такими сюжетами медвежью услугу Путину?

— Граждане России сегодня чувствуют (необязательно признаваясь себе в этом) сословность общества, различия в уровне потреблений между сословиями. Поэтому тезис об аскетичности президента прозвучит не слишком убедительно, даже если это правда.

Плюс здесь есть другая проблема — образ подчеркнутого одиночества Путина, который продвигался в последние годы, начинает создавать новые ограничители. Тот же приписываемый Путину «замок» выглядел бы менее карикатурно, если бы люди домысливали, что «аквадискотека» и «комната для машинок» — это явно не для Путина, а, например, для внуков. При том культе детства, который существует в России, вполне возможно, сочли бы: «Ну ладно, для внуков все можно». Это понятные человеческие эмоции.

— А вот когда ФСИН и другие силовики делали грозные заявления еще до прилета Навального, они действительно рассчитывали, что он испугается и не вернется в Россию? Может быть, и встреча во Внуково-Шереметьево получилась «неловкой» потому, что сценарий разрабатывался в последний момент?

— Существуют разные объяснения феномена Навального и его возможных мотивов. Ведь существовали примеры, будь то выборы в Госдуму 2016 года или прошлогоднее голосование по обнулению, когда Навальный сам «сливал» протест, давал повод утверждать о своей договороспособности, умении быть частью коалиций. Я не склонен абсолютизировать эти предположения, но такая точка зрения существует.

Тем не менее если говорить о «коллективном Навальном», то способность системы переоценивать опасность на пике борьбы, расслабляться и забывать обо всем, считая, что мы победили так же, как мы победили ковид прошлым летом, постоянно регенерируется. Такое ощущение, что и после 2017 года, и после 2019-го, и после отравления, каждый раз, когда напряжение снималось, наступало общее расслабление. И каждый раз приходится импровизировать, подчас порождая турбулентность в московском авиаузле.

— Чего больше было в расчетах самого Навального, когда он вернулся, — смелости, глупости, неверия в жесткие действия власти или же политического расчета?

— Те, кто считает, что никакого отравления Навального не было, станет трактовать по-своему. Те, кто думает, что отравление было, предположат, что человек, ощутивший свое бессмертие, теперь может себе позволить существенно больше. На мой взгляд, Навальный — довольно неплохой интуитивист. Он часто играет на опережение, радикализацию. Можно вспомнить прошлые истории, когда он отрезал браслет домашнего ареста, выходил на акции.

Изменился ли Навальный после «воскрешения» (независимо от того, было оно или нет) — важный вопрос, который нам еще предстоит анализировать и который, возможно, приблизит нас к главному ответу. Все-таки это новое качество протеста или фальстарт, когда энергетика протеста может быстро выдохнуться в силу того, что протест пока остается самоцелью, а не инструментом достижения измеряемых политических результатов.

«Никто не сделал большего для популяризации VPN, чем Роскомнадзор во время запрета «Телеграма», он позволил обнаружить, что открыто и доступно много всего ранее запрещенного, возможно, даже людям особенно не нужного» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ПОПЫТКИ ОГРАНИЧЕНИЯ СОЦСЕТЕЙ ВОЗМОЖНЫ, НО ЭТО НАПОМИНАЕТ БОРЬБУ XX ВЕКА С XXI-м»

— Очень активно сейчас ведутся дискуссии насчет координации протестов через соцсети. В частности, идут нападки на TikTok (за то, что там вроде бы агитировали подростков), на определенные телеграм-каналы, другие интернет-ресурсы. Чем может продолжиться эта история? Будут в отношении данных ресурсов разбирательства, ограничения и прочее?

— Эта дискуссия опять же не про суть, а про инструменты. Элемент увода дискуссии от содержания. Так или иначе за последние годы было сделано много для того, чтобы показать, что любые разговоры о политике запрещены, что лучше ничего не писать в «Фейсбуке» или во «ВКонтакте», потому что любой пост легко интерпретировать как оскорбление верующих, неуважение власти, продвижение идей иностранных агентов, и вот это все было логично в условиях тренда на поощрение апатии в обществе, которая по-прежнему достаточно сильна. Подобное может дать тактический эффект, но все-таки в мире интернета достаточно быстро находят пути обхода.

Никто не сделал большего для популяризации VPN, чем Роскомнадзор во время запрета «Телеграма», он позволил обнаружить, что открыто и доступно много всего ранее запрещенного, возможно, даже людям особенно не нужного. А мировой тренд по выпиливанию Трампа из соцсетей в России был воспринят и сторонниками, и критиками власти крайне негативно. Все равно в представлении жителей России интернет остается пространством свободы, где запреты можно обойти, пусть и потеряв в аудитории. Поэтому попытки ограничения, а тем более табуирования крупных соцсетей возможны. Но все равно это напоминает борьбу XX века с XXI-м, и подобное порождает серьезные ценностные противоречия.

— То есть вы считаете, что серьезного закручивания гаек в интернете, изоляции рунета по примеру китайского Firewall в России не предвидится? Ведь уже проводились учения по ограничению рунета и еще будут.

— Такие желания вполне возможны. Но чем кончилась первая интернет-война государства с «Телеграмом»? Мягко говоря, позорным унижением. Наверное, государство с тех пор искало какие-то другие варианты файерволизации. Но и пользователь тоже не дремлет. Казалось бы, читателя нужно отвлекать от политики другой информацией. Например, главным рекордсменом трафика и отвлекателем от «классовой борьбы» — порнографией. Но вместо этого борются с порнографией, удаляют из сети обычные книги и фильмы в рамках непонятной обществу борьбы за соблюдение авторского права подчас давно умерших авторов. Вместо того чтобы отвлечь аудиторию от политики чем-то традиционно хайповым, стараются все запрещать.