Евгений Вышенков: «Бандитский Петербург» давно не опасен, как не опасна чикагская мафия»

Евгений Вышенков: «Бандитский Петербург» мы упоминаем в качестве бренда. А как еще иначе, когда у нас 20-летние крутятся под ногами. Они, как говорится, на фронте не были»Фото из архива петербургского студенческого клуба «Полис»

«ЦЕМЕНТОМ И ВНУТРЕННИМ ДУХОМ БРАТВЫ БЫЛ СПОРТ, ПРИЧЕМ ЕЩЕ СОВЕТСКИЙ»

— Евгений, в последнем нашумевшем и набравшем уже 100 миллионов просмотров фильме Алексея Навального «Дворец для Путина» неоднократно упомянут «бандитский Петербург». Между тем само это словосочетание родилось в этих стенах, на улице Зодчего Росси в Петербурге, где мы сейчас беседуем и где находится агентство журналистских расследований, которым руководит писатель Андрей Константинов и вы. И кому, как не вам, лучше знать, существует ли еще «бандитский Петербург» и представляет ли он какую-нибудь опасность.

— «Бандитский Петербург» давно не опасен, как не опасна чикагская мафия. Аль Капоне больше никому не страшен: вы можете приехать в Чикаго, купить кружку или любой другой сувенир с его изображением. Да и вообще, в массовом восприятии он превратился в «классного парня», такого немного смешного, в шляпе. Ну да, он немножко убивал людей, но ведь это было давно и уже не больно. Более того, вы можете без всякой опаски сфотографироваться с бюстом Аль Капоне и потом показывать своим знакомым. Потому что это просто культурный арт-объект, застывшее время.

Точно так же с «бандитским Петербургом». Мы его упоминаем в качестве бренда. А как еще иначе, когда у нас 20-летние крутятся под ногами. Они, как говорится, на фронте не были. Но, если кому-то надо, они реанимируют этот бренд, на время оживляют его. И в таких случаях говорят: «Ага, так ты бывший участник „бандитского Петербурга“?» И все, клеймо поставлено. Но можно и изысканно пошутить про «бандитский Петербург», да еще где-нибудь на светском рауте, при губернаторе, и все лишь мило улыбнутся.

Помню, как Владимир Яковлев, будучи губернатором Петербурга (а я уважаю Владимира Анатольевича, он думающий человек), очень обижался, когда мы раскручивали тему «бандитского» города. Дескать, да что ж вы делаете? Надо лучше об Эрмитаже писать! И это была естественная реакция власти — даже власти думающей. А потом проходит 20 лет, и на дне рождения Яковлева звучит песня «Город, которого нет» (композиция Игоря Корнелюка, использована как музыкальная тема в сериале «Бандитский Петербург» — прим. ред.). И ничего — всем весело.

— Все даже встают, наверное? Ведь в определенных кругах это было гимном.

— Да-да, и все встают. В шутку, конечно.

— Но если вспомнить, как складывался «бандитский Петербург», то получится, что он состоял не из одних только питерских ребят. Здесь к концу 1980-х и началу 1990-х собрался «интернационал» со всей страны: «воркутинские», «тамбовские», «иркутские», «казанские», «саранские»…

— Как и в любом большом городе, это «котел» для всех приезжающих сюда людей. Но мы должны понимать, что организованная преступность, мафия, братва (смотри и другие синонимы) не появились в одночасье. Скажем, вот щелкнул 1991 год, и по Невскому проспекту вдруг зашагали революционные матросы, а в нашем случае — крепкие парни в кожаных куртках. Откуда они взялись-то? Они что, в театре сатиры специально переоделись?

На самом деле краткая история этого движения очень простая. Безусловно, цементом и внутренним духом братвы был спорт, причем еще советский. А что это такое в те времена? В Советском Союзе для молодых людей было не так много социальных лифтов. Существовал, например, социальный лифт — улица, — через который проходила шпана, тяготевшая к блатной идее. Или для отличников — некая партийная история, начиная еще с 8-го класса школы, через комсомол. Также это прилежание и учеба для тех, кто нацеливался идти в университеты, НИИ и пр. То есть играй на скрипке, учи математику, и, может быть, тебя заметят (мы прекрасно понимаем, в каком процентном соотношении это происходило). И, как я уже сказал, спорт, хотя основная масса молодежи все равно шла на улицу.

Тогда было принято спрашивать: «А каким спортом ты занимаешься?» То есть не интересовались, занимаешься ли ты. Понятно, что да, и я просто уточняю, каким. А для юного советского спортсмена все мамы, папы и учителя отходили на задний план. Тренер был и отцом, и матерью, и учителем, и даже директором школы одновременно. Если поднимешься по спортивной лестнице, ты полностью подчиняешься тренеру, и от тебя требуется только одно: вкалывать. За тебя постараются решить все вопросы: школьной успеваемости, одежды, питания в столовой и прочее. Из тебя делают своего рода преторианца и просят только одно: «Не надо читать материалы XXV съезда КПСС (состоялся весной 1976 года — прим. ред.). И вообще, поменьше отвлекайся. Не смотри телевизор. Вначале ты побеждаешь на районных соревнованиях, затем — на городских, следом — на всесоюзных, а в конце ты должен где-то за границей кого-то победить. И весь стадион встает, и играют гимн Советского Союза». Примерно так.

Если говорить обо мне, то я в школе неплохо учился, хотя вообще не учился. У меня утром была тренировка и в 7 вечера тоже. И я знал, что проблема моей школьной успеваемости — это проблема моего спортивного общества. Я помню, как случайно подошел к учительской и заглянул в полуоткрытую дверь, а там спиной стоит директор моей школы Алексеева (великий человек) и говорит в эту минуту учителям: «Какие оценки получит Вышенков на экзаменах, решать не вам и даже не мне!»

Это история не про блат, а о том, что партия и правительство решили: такие ребята должны идти к «золоту» на соревнованиях. А ваша задача, товарищи учителя, — им помогать, а не вредить.

— А каким спортом увлекались »преторианцы»? Согласно тогдашней моде, парни стремились заниматься боксом и дзюдо.

— Да, то есть тот спорт, который реализует агрессию здесь и сейчас. Понятно, что на лыжной эстафете воля и выносливость фантастические, но все-таки это некое внутреннее состояние человека. В повседневной жизни такой воли не видно. А вот бокс, борьба — это драка: здесь и сейчас я выясняю, кто из нас круче. Понятно, что профессиональный боксер или борец уроет любого. При этом не делается сноски, что и мастер спорта по шахматам уроет любого, но, правда, только на шахматной доске. Но в подобном нет доблести — так оно воспринимается со стороны. Впрочем, если мастер спорта по боксу одним тычком сбивает обычного человека — никакой доблести в этом тоже нет. Ты же не на ринге. Однако улица и жизнь в Советском Союзе к 70-м годам требовали постоянного выяснения отношений, и твои навыки, приобретенные в спортзале, становятся актуальными. Как тогда говорили: «Ты что-то хочешь мне сказать?» или «Пошли выйдем». А как выяснялись отношения? Кулаками и манипуляцией руками — других средств самозащиты широко распространено не было.

Однако к концу 70-х падает престиж спорта как такового. Героями того времени становятся официант, таксист или же завмаг. Все понимают, что зарплаты у них маленькие, а доходы колоссальные. Они становятся важными людьми: ходят в рестораны, ездят в «Дагомыс» (самая престижная гостиница в Сочи — прим. ред.), слушают двухкассетный Sharp. И «преторианцы» это тоже прекрасно видят. Да, они могут привезти из-за границы видеомагнитофон, джинсы и затем выгодно продать их — этим занимались практически все, кто ездил за бугор. Но все равно ощущение: «Я чего-то не понял. Я проливаю кровь за Родину. Про меня пишут в „Советском спорте“. Но почему тогда официант, про которого не пишут в „Советском спорте“, живет лучше, чем я?» Это была точка, от которой можно начинать новый отсчет.

Я помню, в то время у меня был такой товарищ Эдик (позднее его убили в гангстерской войне, расстреляли в машине). И вот как-то он становится очередным призером соревнования по боксу в Ленинграде. Зимний стадион, он подходит ко мне, а ему руки даже не поднять — так вымотался. Садится и молчит. Я ему говорю: «Эдик, круто ты выступил». Он поднимает на меня глаза и произносит с усмешкой: «Часы подарили. „Ракета“. Третьи уже одинаковые». Он как бы говорит мне: «Я тут ради чего побеждаю?» И в этот момент, как в пьесе, подходит еще один спортсмен и говорит: «Парни, привет! Эдик, здорово ты… Слушай, на „ворота“ два человека нужны — встанете?»

— На «ворота»? Это же не про футбол или хоккей?

— Нет, под «воротами» тогда подразумевалось совсем другое. С такого и началось движение братвы — об этом я сейчас расскажу. Важен данный символический случай: человек в третий раз призер города, ему в третий раз дарят «Ракету», и тут появляется — не дьявол, нет, а товарищ по спорту, — который втягивает его совсем в другую историю. Не осознавая, он как бы сказал Эдику: «Тебе зачем все это надо? Иди к нам — у нас настоящее». Это маленькая фотография времени.

«Это «котел» для всех приезжающих сюда людей. Но мы должны понимать, что организованная преступность, мафия, братва (смотри и другие синонимы) не появились в одночасье» Фото: © Алексей Даничев, РИА «Новости»

«ВСЕ ПО ЛЕНИНУ. ПРАВО И ВЛАСТЬ В ЭТОМ СЕКТОРЕ ЛЕЖАТ НА АСФАЛЬТЕ. СПОРТСМЕНЫ ИХ ПОДБИРАЮТ»

— Таким образом, в основе «бандитского Петербурга» лежала идея справедливости или даже, как сказали бы сейчас, некоей борьбы с коррупцией — в ее советском виде?

— Да, и осознание данной несправедливости постепенно доходит до всех «преторианцев». Это не значит, что ведутся диспуты — все и так все понимают. Советский человек не стремился читать Александра Солженицына — у него не было такой возможности, да и желания тоже. Но практически каждый советский человек стремился курить Marlboro и носить джинсы Wrangler. Об этом грезил парень, который жил в Магадане и рыл золото. Но и сын члена ЦК КПСС тоже стремился к такому: к Marlboro и Wrangler. И постепенно ленинградская галерка, мир подпольной торговли и фарцовки, побеждает площадь Диктатуры пролетариата, где расположен Смольный. Скажем, группа Beatles (это не моя мысль, а Бродского) в большей степени разрушила СССР, нежели такие писатели, как Пастернак, Солженицын и прочие. Почему? Потому что их читал очень узкий круг людей, а «битлов» слушали все.

И вот в этот момент — нарастающего советского дефицита и внутреннего «я не понял, что здесь происходит» — возникает некая новая социальная среда, которую рекрутируют из «преторианцев». Зачем? Дело в том, что в мире дефицита работают рестораны и бары, куда простому советскому человеку не попасть. Вернее, он мог попасть туда лишь в нескольких случаях: день рождения, свадьба и защита докторской диссертации. В остальное время ему там делать нечего. Более того, во всех советских фильмах все нехорошие вещи творились именно в ресторанах: при Сталине в них вербовали во «враги народа», в 60-е там пировали расхитители народного добра. В «Девяти днях одного года» физиков не обслуживали. Это запретный мир, но он обитаем. Там собираются блатные, проститутки, хозяйственники, актеры. Даже если обычный человек туда заходит, он понимает, что не вписывается в данную среду. Это мир агрессии, приключений, гульбы, цыганщины. То есть кабак, и здесь происходит много чего нехорошего.

— Там длится вечный советский «нэп».

—  Да, это такой затянувшийся «нэп». И в данном мире кем является директор ресторана? Это человек, который решает вопросы. Если он вечно жалуется: вот здесь мне не заплатили, тут стекло разбили, там мяса хорошего не подвезли — все понятно, товарищи. Это ненастоящий директор. Потому что настоящий ничего не просит, оно у него само собой все работает. Но иногда эти авторитетные яркие люди, которые сидят у него в зале, ему мешают. Он с ними не может справиться. К примеру, в Ленинграде был такой директор треста ресторанов и столовых Фрунзенского района Илья Векштейн. Так вот, Илья Юзефович в один прекрасный момент понял, что боксеров и бойцов можно поставить на двери, у входов. В нашем современном понимании это служба безопасности. На жаргоне того времени они назывались «воротчиками», потому что стояли на «воротах». «Оформляем их как гардеробщиков, — решил Илья Векштейн. — Зарплата — 48 рублей, как у бабушки-вахтерши и гардеробщицы».

В одну смену таких «воротчиков» выходило на работу до четырех человек. Это были 20–25-летние парни, мастера спорту по боксу или борьбе, призеры многочисленных соревнований. Белая рубашка, черные брюки — новая униформа. «Воротчик» не спрашивает про зарплату — ему она «ехало-болело». Он знает, что за порядок бармен ему будет давать, метрдотель — плюс за проходку в зал, когда «мест нет», посетители — тоже. И он месячную стипендию студента дважды орденоносного Института физической культуры имени Лесгафта (а это тогда было 40 рублей) получал нередко за один вечер. Умножаем это на 20–30 таких вечеров и получаем месячный доход «воротчика» (от 800 до 1,2 тысячи рублей). Вот и вся экономика. В 30 раз больше! Покажите мне другую такую экономику, где я продаю сигареты, а вы тоже, но по цене в 30 раз больше, и у вас при этом все берут!

Разумеется, Илья Векштейн не собирался перекраивать мир, когда нанимал на работу «воротчиков» — нам не суждено предугадать, как у нас что-то там отзовется. Тем не менее он это сделал. Непроизвольное рождение «бандитского Петербурга» произошло именно тогда. Все прочие директора ресторанов, гостиниц и прочих злачных мест посмотрели на Векштейна и сделали то же самое. И из Ленинграда вдруг пропадает швейцар — военный отставник, в ливрее, с медленными и вежливыми манерами. Вернее, швейцар остается в гостиницах «Астория», «Европейская» — таких предельно туристических и классических для Питера местах. В остальных случаях на место швейцара заступают молодые ребята.

— И это уже братва?

— Да, но тогда еще никто не знал такого слова.

— Вообще, слово «братва» откуда взялось? Это калька с английского bros или еще идет от революционных петроградских матросов, называвших друг друга «братухами»?

— Я думаю, что это от петроградских и кронштадтских матросов: «братан», «братва». А от Кронштадта после тамошнего мятежа 1921 года данное словечко перекочевывает в лагерь, откуда возвращается обратно на волю. Так что это наша этимология, история.

— Возможно, свою роль сыграла и православная традиция с ее братьями и сестрами.

— Совершенно не исключено, но здесь надо отдельно смотреть — можно найти жутко интересные вещи. Так вот, «воротчики» встают на «ворота». Я и сам на таких «воротах» стоял. Любой профессиональный спортсмен имел определенное воспитание, и он мог сказать: «Извините, пожалуйста, снимите шапку», «Плевать здесь не положено», «Вам уже хватит», «Давайте заплатим» и так далее. Если надо, «воротчик» даст в печень, и все успокоятся. Безусловно, он справляется. Но в ресторанных залах ему противостоят не хипстеры. Тут и какие-то картежники из грузинского города Поти приехали. И они могут ему сказать: «Слышь, мальчик, полегче». Конечно, этот картежник упадет. Но, упав, скажет: «Я тебя запомнил». И на следующий день он возвращается не один, а со своими приятелями. У кого-то из них в кармане шило, у кого-то — нож. Три-четыре человека с пиками против одного «воротчика» — вот тебе и весь мастер спорта.

— Это первые столкновения блатных и братвы?

— Да. Это симбиоз воровского мира с миром игровым, подпольным: пиковые, фартовые и прочие. Что делать «воротчикам»? Они начинают друг друга страховать. «Слушай, тут такая история — завтра подойди». И на помощь одному подтягиваются еще несколько «воротчиков», которые, если что, встречают противника хором, фалангой Македонского или же «преторианским» строем. И таким образом формируется сеть из тех, кто стоит на «воротах» в самых разных районах города. Почти все друг друга знают, поддерживают. А если не знают, то все равно готовы прийти на помощь.

Кстати, я тоже собирался учиться в Лесгафта, усиленно тренировался, был уже помощником тренера. Но внезапно получил спортивную травму, поломался. Так вышло. И врачи сказали: «Хорош, хватит». После этого меня и еще нескольких ребят пригласили в партийное учреждение и сказали: «Огромное спасибо за ваши успехи, мы хотим вас распределить к поступлению в вузы». И предлагают мне торговый институт. Я обомлел, переспрашиваю: «Торговый? А после этого мне надо в магазине работать?» Мне говорят: «Ну зачем в магазине? Это может быть сложное производство». Я сижу и не знаю, что возразить. Хотел сказать им: «Я не барыга. Вы почему мне смеете это предлагать?» Хотя они предлагали огромные конкурентные преимущества при поступлении. Дефицит, торговля — многие туда мечтали попасть. А я еще был очень идейным. Тогда меня спрашивают: «А что вам нравится?» Говорю: «Книжки люблю читать». «Хорошо, — отвечают мне, — идите на исторический». Так я в итоге оказался на Восточном факультете Ленинградского университета. Но это история не обо мне, а о том, что в 1980 году советский 18-летний парень, мастер спорта относится к торговле как к чему-то низкому. Как дворянин — к актеру. Типа я тебя смотрю и тебе хлопаю, но между нами — пропасть. Но прошло всего три года, и я попал в торговлю на «ворота». А что со мной случилось за эти три года? «Ни фига себе, низкое! Зато какие высокие заработки! А чего мне тут за университет ломаться?»

Я, помню, познакомился с девушкой в Калининском районе. А любой девушке хочется в бар. Ну что ж, в окрестностях находился бар «Глухарь», мы туда пошли. А там — народу куча, не пройти. Я стучу в дверь, мне открывает «воротчик»: «Чего? Я же сказал: мест нет». Отвечаю ему: «Я тоже стою на „воротах“ — там-то». Таким образом как будто показываю ему удостоверение или же говорю: «Я тоже с „Авроры“». Он сразу смягчается: «Базара нет, проходи». И он меня запускает как своего. Почему? Потому что «воротчики» в позднем советском Ленинграде становятся как бы единым целым, хотя еще никто о таком не говорит.

Как раз в эти годы начинается перестройка и возникает кооперация как предвестник современной российской буржуазии. Законно или незаконно она возникает — всем без разницы. В Ленинград начинают вести что-то через границу, тем более что она рядом — в Выборге, в Псковской области. Вроде советские законы еще никто не отменял, но они уже не работают. А значит, возникает мир людей, которые должны друг другу передавать товары и деньги. Законы ничего из этого не регламентируют. Отношение государства к данному миру немного революционное, как к нэпманам: «Слышите, вы еще жаловаться там будете? Вон по ночам сколько зарабатываете!» Но если нет законов, то в этот вакуум кто-то должен войти. И туда заходят спортсмены. Более того, их даже начинают приглашать. «Слушай, я тут груз получаю — парни, подстрахуйте!» Или: «Я пойду договариваться, чтобы мне привезли сахар — рядом побудьте». Все по Ленину: право и власть в этом секторе лежат на асфальте. Спортсмены их подбирают, но не потому, что сели на совещание и подумали, нет, идет совершенно стихийный процесс. Внутри него спортсмены начинают устанавливать свои правила игры.

«Кумарин становится первым в «бандитском Петербурге». Он «прима», все цветы ему. Кумарин меняет фамилию на девичью матери и делается Барсуковым»Фото: © Андрей Стенин, РИА «Новости»

«КАЗАНСКИЕ» В ПИТЕРЕ БЫЛИ НИ НА КОГО НЕ ПОХОЖИ! ОНИ ПРИЕХАЛИ, ГОТОВЫЕ СТРЕЛЯТЬ»

— Кстати, о правилах игры. Понятия или этика «бандитского Петербурга» были, как ни странно, патриотическими. Возможно, потому что эти люди помнили, как во времена их побед на соревнованиях играли гимн Советского Союза. Как говорил персонаж балабановского фильма, выпуская обойму в американо-украинского мафиози: «Вы мне еще за Севастополь ответите!» То есть на фоне «бабло побеждает зло» им были важны и Севастополь, и «сила в правде», и по-своему понятая справедливость, и некий «питерский патриотизм», и даже Россия как таковая.

— Первые поколения «воротчиков» — да, совершенно, верно. Для сравнения: если мы берем профессиональных революционеров, то в большинстве своем это были люди образованные, которые где-то учились, а где-то недоучились. Если же мы рассматриваем кронштадтских матросов, то понимаем, что у них не было никакого образования. Так и здесь. Те, кто вошел в первый призыв братвы — назовем их огульно «мастерами спорта» (надо же их как-то назвать), — безусловно, были людьми, которых воспитал тренер. Допустим, мы едем в 11 ночи с игры в метро. Пустой вагон, но тренер нам запрещает садиться. Он говорит: «Офицеры и спортсмены стоят в транспорте всегда». Не уступить место — немыслимо. Не вступиться против хулиганов за девушку — тоже. И это все было заложено в наше воспитание. Политикой никто не занимается: никто не помнит, кто там сейчас выступает на съездах — Суслов, а может, Черненко? Однако, когда идем по Польше в футболках с надписями «СССР» и «РСФСР», мы не против поляков и не против вообще кого-то, но… Мы как бы говорим: «Смотрите все — высокие сильные парни, СССР!» И книжки мы какие-то читали, и разговоры вели. Но это первые. А они всегда становятся, условно говоря, офицерами.

— У Балабанова Данила Багров постоянно повторяет: «Я Родину люблю».

— Багров не братва, это Илья Муромец 90-х годов. Впрочем, к понятию «Родина» братва потом вернулась. Но на все офицеров, как известно, не хватает. Поэтому требуется кто? Солдаты. Так появились следующие поколения «бандитского Петербурга — из дворов, провинции, черт знает откуда. Первые «воркутинские», к примеру, — это те, кто учился в Горном институте по набору. Они были еще вполне приличными. А вот потом пошли просто те, кто потянулся в Питер из Воркуты. А что такое Воркута? Это ГУЛАГ, полярный круг. Мама дорогая, кто к нам приехал!

Или (если уж говорить про бренды) Владимир Сергеевич Кумарин (по версии СМИ, лидер тамбовской преступной группировки — прим. ред.). Приехав в Ленинград из Тамбовской области, он поступил в ЛИТМО (Ленинградский институт точной механики и оптики по специальности «оптико-физические приборы» — прим. ред.).

— Кумарин и книги всегда любил читать, насколько я помню.

— Да, всегда читал в большом количестве. Уйдя из института, Кумарин тоже некоторое время стоял на «воротах». То есть он принадлежал к первому поколению. А те, кто понаехал позже, слово «ЛИТМО» не смогли бы расшифровать под самыми страшными пытками.

Или Пермь: оттуда приехал тот же Николай Алексеев (Коля Длинный). Понятно, что до этого он уже жил в Ленинграде, здесь получил мастера. Это первое поколение. Следом за ним — парни из какого-то города в Пермской области, где на три колонии приходился один детсадик. И вот они уже дали жару. В отличие от «офицеров», новоявленная «пехота» вела себя абсолютно безобразно. Они уже не мыслили ни о каком патриотизме. Украл, выпил, но не в тюрьму — вот была их заповедь.

— В числе прочих в «бандитский Петербург» нагрянули и «казанские».

— Да, это отдельная история, и я не думаю, что в Казани будет приятно ее услышать. Сейчас, я знаю, Казань стала совершенно другой. А тогда это была удивительная и страшная история, и я просто не имею времени и возможности глубоко ее копать. Если коротко говорить: «казанские» в Питере вообще не были ни на кого похожи. Это были не спортсмены — по крайней мере, ни одного я среди них не помню. По преимуществу «казанские» были небольшого роста, опасные лица. Они приехали, готовые стрелять. В кармане — ни гроша, живут где-то на съемных квартирах, разговаривают на малопонятном языке. До слуха ленинградцев доносится какая-то «Жилка», «Тяп-ляп», «Кварталовские» и другие загадочные слова (наименования казанских преступных группировок, которые в качестве гастролеров выезжали в Питер, — прим. ред.). Ребята вообще ничего понять не могут: «Тяп-ляп» — это смешно или как? Поэтому к ним возникает отношение, как сейчас к мигрантам-таксистам — только таксистов не боятся, а этих мы опасались. Некоторые говорили: «А зачем с ними встречаться? С ними ведь невозможно ни о чем разговаривать. Давайте сразу отлавливать их и ломать».

— А «казанские» умудрились одно время контролировать Васильевский остров, ведь так?

— Нет, это мифология, такого не было. Хотя бы потому, что человек, родившийся в Ленинграде, не хотел даже находить с ними общего языка. Но у них был свой довод. Они что говорили, то и делали. Сказали: «Убьем» — и убивали. И с этим трудно было поспорить. Они действительно приезжали на встречи с оружием и стреляли на ровном месте — там, где ленинградцы просто бы договорились. Их начали называть «татарами», хотя среди них попадались и русские. А потом они вдруг стали друг с другом воевать, и петербургская братва поначалу опять ничего не понимала. А вскоре дошла информация, что войны между «татарскими» группировками начались еще в Казани, и здесь, у нас, просто продолжились. И все с облегчением вздохнули: «Вот классно. Пусть собой и займутся».

Если рассказывать «в широкую клетку», то атмосфера тогда была такая. У меня, кстати, есть очень хороший товарищ — он русский из Казани, с фантастическим чувством юмора, прошел через движение братвы. А теперь, я уверен, в Казани живет совершенно иная молодежь, которая о той «Жилке» и «Тяп-ляпе» знает еще меньше, чем мы.

— Казань очень изменилась за последние 20 лет. Теперь это скорее центр интеллектуальной элиты, разработчиков компьютерных технологий, инноваций. Да и сама республика — «витринная», образцовая, приведенная в изумительный порядок, с большими деньгами, нефтью и амбициями.

— Я помню, как лет 10 назад одного очень серьезного человека (назовем его авторитетом) пригласили в Казань. А он еще помнил ту историю, о которой я только что рассказал. Он скрепя сердце согласился: «Ну ладно, я с охраной приеду». Ему говорят: «Какая охрана? Ты что, обалдел?»  Так вот, он съездил туда и в самом деле обалдел. Вернулся, зашел ко мне, говорит: «Женя, я чего-то не понял. Ехал туда такой собранный. Садился в самолет, меня немного потряхивало. А там все так здорово, классно!» Вот что такое память и как она работает.

«КУМАРИН РАССКАЗАЛ ПРИМЕРНО СЛЕДУЮЩЕЕ: «КТО ПРОТИВ МЕНЯ, ВСЕ БУДУТ УБИТЫ». И БРАТВА РАЗВЕЛА РУКАМИ: «ДА, ТЫ СЕРЬЕЗНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

— Тем не менее «казанские» работали в «бандитском Петербурге» «вахтовым методом». А коренными для города на Неве изначально было две группировки: «малышевские» и «тамбовские». Причем до известной стрелки в Девяткино в 1988 году, когда впервые в истории питерской братвы пролилась серьезная кровь, они были единым целым.

— В самом деле прежде они были единым сообществом. Предположим, как журналистское. С кем-то ты дружишь, с кем-то не хочешь разговаривать, но ты понимаешь, что вы все из одной команды. И вдруг журналисты разделились, условно говоря, на два больших издания. Вот именно это и произошло после стрельбы в Девяткино. «Воротчики» разделились на два клана.

— Но самой брендовой из них стала «тамбовская» группировка.

— Здесь опять же есть несколько факторов. Начнем с того, что «тамбовские» ребята в подавляющем большинстве сидели в центре города: Невский проспект и его окрестности. Я думаю, это объясняется просто: если ты приезжаешь из провинции, то куда ты в первую очередь пойдешь? В Москве — на Красную площадь, в Париже — к Эйфелевой башне, а в Питере — на Невский проспект. Это наше Садовое кольцо, внутри которого течет настоящая жизнь и которое решает судьбу окрестностей. Новости на Невском и где-нибудь на проспекте Стачек — это разные новости, согласитесь? Что до Александра Малышева, то он родился в Ленинграде, на Обводном канале, а сформировался в последнем доме Красносельского района. Это все-таки далеко не центр, а новостройки, спальные районы. И так уж сложилось исторически, что все основные силы Малышева, его «дивизии», были парнями из новостроек, те же «красноселы» и прочие. Поэтому поначалу мощи у «малышевских» имелось многократно больше, чем у «тамбовских». Если бы это была война и мы, как историки, считали бы дивизии, танки, боевую мощь, то явный перевес был бы на стороне «малышевских».

— О каком примерно количестве братвы идет речь?

— 3–4 тысячи человек. И до отъезда Александра Малышева в Испанию (в середине 1990-х годов — прим. ред.) он, безусловно, являлся первым в «бандитском Петербурге». Его народная мощь была ни с чем несопоставима, и все вынуждены были с ним считаться.

Что касается Владимира Кумарина, то его гений, если так можно выразиться, проявился совершенно в иной стратегии: он пошел не по пути наращивания численности своих сторонников и захвата объектов: и это мое, и то мое, и это… Нет, его «гонка вооружений» была следующей: он начал высматривать, где находятся стратегические объекты и где можно заработать «стратегические» деньги. Выходим, допустим, на Каменноостровский проспект, который на излете советского времени назывался проспектом Кирова. На нем стоит, условно говоря, 200 ларьков. Факт? Конечно. Допустим, каждый ларек платит в месяц 100 долларов, чтобы его не трогали. Все ясно — умножаем. За это отвечает бригада такая-то. Примерно таким образом зарабатывали «малышевские». Как выразился однажды сам Малышев, когда во время очередного ареста его спросили: «А средства существования откуда?» — «Добрые люди дают».

Однако отметим, что в конце проспекта Кирова, прямо напротив Петропавловской крепости, стоит бензоколонка.

— Она и сейчас там стоит.

— Да, ничего не изменилось в этом отношении. И Кумарин думает примерно так: «Если там постоянно есть бензин, значит, существует и большая бензоколонка, откуда этот бензин регулярно подвозят. А к большой бензоколонке наверняка идет какая-то труба, которая все и качает». Кумарин не нефтяник, он просто выстраивает логическую цепочку. «Значит, мне нужно идти к большой бензоколонке и не надо мучиться с каждой мелкой по отдельности», — решает он. Так родилась ПТК — Петербургская топливная компания.

— И так появилась «Вэнко» — Выборгская энергетическая компания, у истоков которой стояли знакомые мне тогда братья Рубинчики. Впрочем, сейчас уже нет никакой «Вэнко», а на ее место заступила ПТК или другие бренды.

— Да, подобное так и происходило. Поэтому какой была картина (я сейчас говорю условно, чтобы передать суть)? Выходим на Кировский проспект — там все под Малышевым. Но денег все равно больше у Кумарина. И я уже сказал, почему.

Это все идет опять-таки от личности. И Малышев, и Кумарин — оба деревенские: первый родился в Псковской области, второй — в селе Александровке Мучкапского района Тамбовской области. Но пути у них разные. Кумарин все-таки пытался приподняться над ситуацией, и недаром он сначала пошел учиться в ЛИТМО. Если бы не какая-нибудь перестройка, быть может, Владимир Сергеевич сделал бы карьеру главного инженера крупного производства, который многое умеет и решает, знает, где расположен обком партии, и которого отправляют во Францию в командировки. А у Александра Ивановича Малышева все несколько иначе: работяга-отец, сам он занимается борьбой, спортом, живет в новостройках. Но он не хочет всю жизнь ходить в ватнике и вкалывать на заводе. У него скорее богатырская история — он и сам обликом богатырь, высокого роста, широкие плечи, борцовская мускулатура. Становится первым во дворе, потом добивается успехов в спорте. Вот он уже «воротчик», бармен, несколько раз садится в тюрьму за драку. Он так и говорил: «Я сижу за кулак». Так что у Кумарина и Барсукова разные истории. Это не значит, что они читают разные книги.

— Просто один читает, а другой нет.

— Да. Поэтому Малышева не очень интересует эстетика Невского проспекта — это и так все его. Он заседает в гостинице «Россия» или же «Пулковская» (здесь Александр Иванович одно время жил — прим. ред.), и все знают, кто он такой. Он узнаваем, как Юрий Никулин. Заходит: «Здрасьте!» Он же не говорит: «Здрасьте, я Юрий Никулин». В этом нет необходимости. А Кумарин — другой. Да, его знают, но он и сам присматривается к окружающим. Он смотрит: здесь «красные директора», тут бензоколонки… И все-таки до отъезда Малышева в Испанию (после того как разразился громкий судебный процесс над «малышевскими» по обвинению в бандитизме, незаконном ношении оружия) его рейтинг и рейтинг Кумарина выглядели несопоставимыми. Малышев был всем, а Кумарин — да, серьезный парень, у него что-то есть. Но не более того.

Малышев уезжает по следующей причине (я это просто знаю): он несколько раз сидел «за кулак», его накрыли за бандитизм (взяли и штаб-квартиру группировки на Березовой аллее Каменного острова — самое дорогое место в Петербурге — прим. ред.), но он вроде бы вывернулся, сохранил свободу. Однако он понимает, что его слава — фантастически большая. Даже если он вдруг поступит в университет на биолого-почвенный факультет и станет проводить все дни в библиотеке, вокруг все равно продолжат судачить, что это «Малышев сказал», «Малышев приказал» и «Малышев сделал». Его имя живет отдельно от него, и он не может с этим ничего сделать. А садиться в тюрьму еще раз? Ну устаешь. И тогда он уезжает в Испанию, женится на латиноамериканке и становится Гонзалесом. На родине у него остается «хозяйство», хотя и не в прежних масштабах («это мне не надо, себе заберите — лишь бы с вами не встречаться» и так далее). Ближайший к Малышеву человек, Геннадий Петров, обладает очень мощным потенциалом: у него высокие связи, буржуазный взгляд на жизнь, он понимает, что такое бизнес. Петров заботится о том, чтобы «деньги работали». «А в Испании я сижу и ничего не нарушаю, — так примерно рассуждает Малышев. — И мне всего на надо, уже не нужны ларьки на Кировском. Потому что вы там все равно кого-нибудь зарежете, а потом на улице скажут, что это я приказал».

И все-таки отъезд Малышева серьезно его ослабил. Мы ведь прекрасно понимаем, что, скажем, Навальный в Германии менее эффективен, чем Навальный в Москве. Так же и с Малышевым. Вульгарная аналогия, но это правда. К моменту, когда Малышев оседает в Испании, происходит внутриклановая борьба Кумарина за власть. В этой борьбе ему противостояли «великолукские» во главе с братьями Николаем и Виктором Гавриленковыми (в их группировку «тамбовцы» входили на первых порах, когда только обживались в городе на Неве, — прим. ред.). Вернее, внутри группировки понимали, что они «великолукские», но стороны все смотрелись «тамбовскими». На Владимира Кумарина организуется покушение: его охранник погибает, а сам лидер «тамбовцев» становится инвалидом, теряет руку. Однако, выжив, он убивает буквально всех «великолукских». Вот просто всех. Единственный, кто выжил, — Виктор Гавриленко, младший брат, который маханул в Испанию под крышу к Малышеву.

Для мира мафии это явилось очень важным событием. Что «рассказал» Кумарин? Он «рассказал» примерно следующее: «Кто против меня, все будут убиты». И братва только развела руками: «Да, ты серьезный, первый человек. Дон». К тому времени у него уже были серьезные активы и такие же бизнесмены в команде. Выигранная война и удаление Малышева также обернулись в его пользу. И Кумарин становится первым в «бандитском Петербурге». Он «прима», все цветы ему, он стоит один, как певец Басков. По примеру Малышева Кумарин также меняет фамилию на девичью матери и делается Барсуковым.

Окончание следует.