Ася Кислова о детях-инвалидах Лисичанска: «У двух мальчиков убили маму, с тех пор они замолчали»

О герое

Ася Кислова — дочь известного в Набережных Челнах психиатра Исаака Беккера, который 34 года проработал в городском психоневрологическом диспансере (ПНД). У нее четыре высших образования: по одному — в музыкальной сфере и менеджменте, два — по психологии. В 2014-м Кислова открыла в Челнах центр лечебной педагогики «Чудо-дети». Это первое негосударственное учреждение в республике, которое имеет партнерство с министерством труда и занятости РТ. Благодаря ему дети получают бесплатную реабилитацию.

За годы работы активы центра пополнило реконструированное помещение бывшей музыкальной школы. Сейчас активно идет ремонт здания купцов Стахеевых на улице Центральной — там откроют центр реабилитации для взрослых инвалидов. Помимо этого, после начала СВО силами специалистов центра реабилитацию прошли дети семей-переселенцев из Мариуполя. Более 1,5 млн бесплатных услуг ребятам с ментальными нарушениями, проживающим в Татарстане, было оказано сотрудниками учреждения с 2016 по 2023 год.

С 2020-го Кислова стала депутатом городского совета Набережных Челнов. Как она объясняет, все для того, чтобы помочь еще большему количеству людей.

В конце 2023 года Кислова с командой специалистов центра отправилась в зону СВО, в Луганскую область, чтобы обследовать живущих там детей с особенностями развития.

«Родители узнали о поездке, когда мы вернулись. У меня о поездке знали только самые близкие, они поддержали идею. Папа же, узнав об этом, был впечатлен, сказал: «Я тобой горжусь!»

«Мне хотелось что-то сделать самой, я хотела быть полезной!»

— Как у вас созрела идея отправиться в зону СВО?

— Во-первых, хорошо понимаю, почему началась специальная военная операция. Исходя из этого, я имею очень четкую гражданскую позицию по данному вопросу. Год назад, когда началась СВО, я для себя определила, что хочу что-то сделать, чем-то помочь. Вышла на тех, кто вяжет вещи, плетет сети, заливает свечи, но не получилось, нужно какое-то время этому уделять, если только по ночам делать. И потом я человек умственного труда, рукоделие — это не мой конек, потому мне хотелось найти то, чем именно я могу быть полезна, с учетом особенностей своей деятельности.

Кроме того, я, как депутат, присутствовала на отправке мобилизованных. Это было еще то эмоциональное переживание. Мы отправляли Колю Зотова (челнинский предприниматель и педиатр, погиб при отправке гумпомощи в Донбасс в декабре 2022 года — прим. ред.). С одной стороны, мы с ним дружили, я сильно переживала, что он туда пошел. С другой — понимала, почему он такое сделал. Про себя думала: если бы я была мужчиной или медработником, тоже бы пошла. Очень хотелось быть сопричастной к этому.

«Коль, ну столько тебе было отведено…»: как в Челнах хоронили «народного доктора» Николая Зотова

Как раз когда Коля уходил, я встретила Рустама Гатина (челнинский предприниматель и благотворитель — прим.ред.). Он собирался в зону СВО с полевой кухней кормить людей. И как-то это у меня в сознании отложилось. Через пару месяцев, в январе 2023 года, я с ним встретилась в администрации города и не узнала. Он был худым, высохшим. Прямо сказал: «Там тяжело». Спросила о том, чем могу быть полезна. Рустам предложил привезти в Челны группу из 25 тяжелобольных детей — им нужна помощь по нашему профилю. Эта мысль меня с тех пор не покидала.

— А вы пробовали помогать волонтерам финансово?

— Конечно! Мы собирали деньги, продукты, одежду, детские игрушки. Но это как-то, знаете, все… очень просто для меня. Мне этого не хватало. Ну что такое переслать деньги или собрать какие-то вещи? Я не чувствовала удовлетворения. Мне хотелось что-то сделать самой, я хотела быть полезной!

— Вернемся к детям. Их в итоге перевезли?

— Мы не смогли организовать перевозку в автоград такого большого количества детей, это сложная процедура, она сопряжена и с риском для жизни — им нужно спецсопровождение, надо оформлять документы. На тот период там еще не было перехода на российские документы, процесс идет до сих пор. Нюансов много, в общем. Тогда я Рустаму говорю: «Может быть, мне туда поехать? Хотя бы одной для начала, посмотреть, насколько сложные дети, какая категория, какие болезни». В марте я подходила к Наилю Гамбаровичу (Магдееву — мэру Набережных Челнов — прим. ред.) — без согласования не могу просто так взять и поехать. Он сказал, что там опасно и пока туда ездить нельзя.

С Рустамом обсудили: может быть, по одной семье с определенной периодичностью он станет отправлять к нам. Это была инициатива снизу, без поручений, без какой-либо финансовой обеспеченности процесса. Мы скооперировались с коллегой-депутатом Раилем Минегалиевым и директором санатория «Жемчужина» Еленой Шуралевой. Начали перевозить по одной-две семьи, у которых готовы документы и чьи дети способны выдержать дорогу. Раиль организовал транспорт, выделил деньги на перевозку, Рустам сопровождал, мы встречали здесь. Благо нам помог опыт реабилитации детей из Мариуполя — тогда через нас прошло достаточно много детей.

Наши специалисты работали на территории санатория, у них было оборудование, специальное помещение. Детей реабилитацией загружали по максимуму. С ними работали логопед, дефектолог, сенсорный терапевт, психолог, занимались адаптивным спортом, лечебной физической культурой, им делали логопедический массаж. Ребята проживали ровно столько, сколько нужно. Не имелось ограничений по количеству дней в курсе реабилитации — мы с ними работали столько, сколько необходимо, до первых каких-то положительных результатов. Дети были очень сложными, у нас в городе, да и вообще в республике таких уже давно нет.

— Почему так?

— Это говорит о том, что там просто подобная работа не велась вообще. Она там на зачаточном уровне существует. В Луганской области, в частности в Лисичанске, колоссальный голод по специалистам, дети там тяжелые. Представляете, девочка 7–8 лет, у которой нет речи, плохо понимает, дезориентирована в пространстве. У нее болят зубы, а она не знает, как об этом сказать! Зубы гниют, а мама ничего не может сделать, потому что элементарно нет врачей, некому помочь ребенку, вылечить зубки. Когда к нам привели ее, ни одного живого зуба не осталось. Я в таком ужасе была. Как ребенок терпит эту боль, как она ест, как мы будем трудиться с ней по запуску речи, если речевой аппарат у нее вообще не работает? При отсутствии зубов речевой аппарат деформируется. И таких примеров в Лисичанске масса.

— Так было даже до СВО?

— Да. Мы с родителями разговаривали. Они периодически ездили в Киев — это все равно что возить детей на реабилитацию из Челнов в Москву, получали небольшие, так скажем, зачатки реабилитации. Ни в какое сравнение с работой нашего центра. У нас каждый ребенок от 11 до 15 направлений реабилитации получал. Таких специалистов, как у нас, там нет. В Лисичанске вообще на сегодняшний день плановая медицина скромно представлена, в основном экстренная. Но это связано с тем, что территория прифронтовая, в основном госпитали для раненых, для наших солдат. А плановая медицина представлена очень узким кругом специалистов, которые там остались, на них огромная нагрузка. Ну и где-то с мая по октябрь мы приняли здесь около 7 семей. Одну семью забирают, вторую привозят.

В октябре на заседании в кабинете министров я выступила, рассказала об этом и спросила разрешения выехать туда командой. Оно было получено, после этого мы с Наилем Гамбаровичем поговорили, он предоставил бронежилеты всей нашей команде. Наш вице-премьер Евгений Анатольевич Варакин помог организовать туда поездку. Транспорт нашли сами — это была наша рабочая LADA Largus. Багажник загрузили оборудованием под завязку.

— Кого взяли с собой в поездку?

— Был мой зам, кандидат в мастера спорта по дзюдо, занимается адаптивным спортом — он работал с физическим развитием детей. Был специалист по лечебной и физической культуре, по сенсорной терапии. Дефектолог, логопед, специалист по прикладному анализу поведения — это все один человек. Был фельдшер, она занималась массажем. Это абсолютно добровольно, безвозмездно — люди сами вызывались.

— Как родные отнеслись к вашей инициативе?

— Родители узнали о поездке, когда мы вернулись. Кстати, у всех нас так. Рустам настоятельно рекомендовал не оглашать ни дату поездки, ни время. Это техника безопасности. Участники команды выдумали легенды: кто-то отправлялся в Питер, кто-то — в Муром. Уже потом, когда вернулись, рассказали близким.

У меня о поездке знали только самые близкие, они поддержали идею. Папа же, узнав об этом, был впечатлен, сказал: «Я тобой горжусь!» Попросился со мной в следующую поездку. Я ему отказала — это слишком тяжело физически перенести. Там холодно, на себе нужно носить 25-килограммовый бронежилет, его даже в здании нельзя снимать. Понятно, привыкаешь. Ну да, спина болит, плечи ноют, но привыкаешь. Все же физически там трудно, поэтому я папу не возьму.

«Рекомендовала бы максимальному количеству людей туда съездить. После поездки начинаешь ценить то, что у тебя есть»

«Из этого края все выжали за 30 лет, а в жизнь людей не вкладывались вообще»

— Вас сопровождали в поездке?

— Нет. Дорога заняла два дня. По приезде в ЛНР нас встретили, выдали нам машину, предоставили охрану и сопровождение. Неделю мы проживали в Луганске. В городе военных действий нет, там на 100 процентов мирная жизнь. Конечно, несколько прилетов было, но в принципе там ПВО хорошо работает, каких-либо разрушений нет, инфраструктура сохранена. Есть и вода, и электричество, и отопление, работают магазины, аптеки, снабжение очень хорошее.

— И в каком состоянии подшефный город?

— В Лисичанск мы ездили каждый день, через блокпосты — полтора часа туда и обратно. В городе жить достаточно опасно — много домов разрушено. Нормальная жизнь в нашем представлении там отсутствует. В Лисичанске нет отопления, второй год нет воды, электричество подается с перерывом, бывает, что включается только от генераторов. Магазины и аптеки работают с перебоями. Нет связи, интернета. Расскажи это нашим современным детям! Даже не имеется возможности позвонить. Любой выход в сеть — это сигнал, куда может прилететь. Да, и через спутник сразу отслеживают, это очень небезопасно. Прилеты постоянные, каждый день.

Интересно, что местные жители четко определяют по звуку, прилет или отлет, и даже понимают, что прилетело. Постепенно ты привыкаешь к этому звуку и не реагируешь, но первые разы, конечно, страшно.

В одном городе-призраке мы остановились. Вокруг нас — разрушенные постройки, валяются осколки снарядов, гильзы. У руин дома лежат кондиционеры, куски обоев, на пепелищах остатки мебели. Везде таблички с надписью «Заминировано». А главное — мертвая тишина, ни единого звука. Ты понимаешь, что здесь когда-то была жизнь, рождались и росли дети, играли свадьбы, отмечались дни рождения, Новый год. Люди работали, строили карьеру, были школы, магазины, а сейчас жизни нет — город мертв.

Я ребенок Советского Союза, нас-то в школе истории хорошо учили. Мы знаем, кто такие молодогвардейцы, кто такой Бандера, что такое Хатынь, в отличие от современной молодежи. К теме Великой Отечественной войны отношусь очень трепетно, а 9 Мая для меня — это святой день. У меня такое на генетическом уровне, по папиной линии, видимо, откликается. Я никогда не думала, что буду свидетелем исторических событий. Когда ты проезжаешь мимо блокпостов, где землянки, где в полном боевом обмундировании стоят солдаты с оружием; когда вокруг дороги поля полностью заминированы и ограждены колючей проволокой; когда проезжаешь города-призраки, где когда-то была жизнь и которые никогда вновь не отстроятся, накатывает ужас, как будто бы ты попал в какое-то другое измерение.

Тяжело было смотреть на колоссальное количество заброшенных шахт — они уже никогда вновь не заработают. Как мне объяснили местные жители, тут такой же принцип, что и с артезианской скважиной. Если забросить ее, то заново воду не добудешь — бури другую скважину. А в шахтах колоссальный ресурс, в недрах еще очень много чего находится. Я понимаю, почему данный край был настолько лакомым. Не зря же Украина считалась житницей Советского Союза. Новые регионы России — богатейшие края, которые застряли в 90-х, у нас такого не увидишь уже. Из этого края все выжали за 30 лет, а в жизнь людей не вкладывались вообще. И я понимаю, сколько ресурсов надо, чтобы все восстановить.

— Слышал, что Лисичанск начали отстраивать. Это так?

— Да. Все силы и все средства направлены на то, чтобы восстановить инфраструктуру. Ремонтируют школы, садики, дороги, восстанавливают систему водоснабжения, отопительную систему. Приоритет больницам, конечно. Недавно полностью закончили ремонт одной из городских больниц, в которой уже в человеческих условиях будут работать врачи. В детском саду, где сейчас находится полевая кухня Гатина, в 2024 году проведут капитальный ремонт.

— А в общем какое у людей отношение к России?

— Разное. Мы же не можем залезть в голову к ним. Понимаете, это же все по-живому. Например, в семье один сын защищает территории Донбасса, а другой воюет на стороне ВСУ. Вот как быть матери, которая обоих сыновей любит? Какие в голове у нее мысли? Таких историй миллион, поэтому здесь все очень сложно. Большинство, процентов 80, нас поддерживает и уже намучилось с 2014 года. Это же не вчера, не позавчера, не год назад началось.

— Из-за чего, по вашему, это началось?

— Людям запретили говорить и думать на родном языке, жить так, как они привыкли из поколения в поколение. Я представила: пришел какой-то дядя и сказал, что с завтрашнего дня я не должна говорить на родном языке. Ну как так?! Это моя земля, мой родной язык, моя родина. Почему я не должна? Я бы тоже возмутилась и сопротивлялась. Вот с этого все, по сути дела, началось. Люди же изначально не хотели отделяться от Украины, а просто просили закрепить за собой определенный статус, как у нас Татарстан с двумя языками. Мы же смогли найти выход, чтобы не было войны в республике. Мы же как-то нашли точки соприкосновения, и все живут дружно.

Во время прогулки по поселению-призраку наша команда случайно пересеклась с одним из жителей — 69-летним Николаем Степановичем. Он всю жизнь прожил там. Как и его отец, работал в шахте. Признает, что Украине они были не нужны, «родная» страна их с 2014 года бомбила. «Американцы хотели стереть нас с лица земли, оставить пустые поля, поставить свои базы и направить оружие на Москву», — рассказал он. С началом СВО в поселке начались ожесточенные бои, жители прятались по подвалам, страдали от жажды и голода. Только российские бойцы, рискуя жизнью, ползком носили хлеб и воду.

В любом случае в этих регионах должно пройти много лет, чтобы там все поменялось. И самое главное, чтобы поменялось мышление у людей. Мы посмотрели учебники истории, по которым обучали детей. Я совершенно не удивляюсь, почему там возродился фашизм. С самого раннего детства ребят воспитывали в определенном информационном поле, с определенной идеологией, определенными героями, которых там восхваляют. В очень уничижительном плане представлены Россия и наши взаимоотношения. Пару поколений взрастили с совершенно неправильным восприятием РФ и нашей истории.

— Но ведь с началом СВО, наверное, увеличилось количество прилетов, разрушений. Неужели на этой почве у людей нет негатива к России?

— Оттого что РФ пришла их освобождать, количество прилетов не увеличилось. Их как бомбили с 2014 года, так и бомбят. Это не то что было два-три прилета — их бомбили постоянно. Донецк до сих пор обстреливают, сколько людей, детей погибает.

Вот я долгое время общалась с жительницей Мариуполя. В родной город не хочет возвращаться, хотя его отстраивают, там все хорошо. Говорит, что не может жить на кладбище — рядом с домом они хоронили соседей. Вспоминает: украинский танк заезжал на территорию многоквартирного дома, беспорядочно обстреливал многоэтажки. Никакого ближнего боя с врагом фактически не было, просто людей расстреливали в упор. Если видели, что они идут, ползут, едут, бегут, — стреляли. Это же делали не наши, а украинцы. С 2014-го там был обыкновенный фашизм.

Мы все правильно делаем. Наши ребята помогают жителям Донбасса, защищают нас. Война была неизбежна. Если бы мы не начали СВО, настоящая война на уничтожение пришла бы на территорию России. Я разговаривала с большим количеством военных, это уже доказано, задокументировано — на РФ готовилось нападение.

С режиссером Алексеем Барыкиным, который снимает документальный фильм о Лисичанске

«На блокпосте ребята сказали: «Смотрите аккуратно на небо, сегодня сбили 7 беспилотников»

— Как помню, вы встретились в Лисичанске с режиссером Алексеем Барыкиным, который снимает документальный фильм про город. Нам ожидать вашего появления в киноленте?

— Да! Но встретились мы с ним случайно, параллельно друг другу приехали в Лисичанск.

«Нацбаты с автомобилями обращались как в игре GTA: проезжает машина, направляют на водителя автоматы»

— Вы заезжали в другие «живые» города?

— Конечно. В дальнейшем мы с Рустамом поехали в Приволье. Это пригород, по расстоянию — как для нас ехать до Круглого Поля (поселок в Тукаевском районе — прим. ред.). Там до линии фронта 2 километра — почти передовая. Вокруг грохочут минометы, идут перестрелки. На пути на одной возвышенности стояли российские военные. Они увидели нашу машину и насторожились, были в боевой готовности — не понимали, свои или нет. Нервы щекочет здорово.

На блокпосте ребята сказали: «Смотрите аккуратно на небо, сегодня сбили 7 беспилотников». Там опасность — постоянный спутник. Но к ней тихонечко адаптируешься, психика не может постоянно быть в напряжении, стрессовать. Постепенно опасность становится просто шумом, фоном идет.

— Зачем вы поехали? Звучит как рискованная авантюра, вы могли бы отказаться от этой затеи.

— Неправильная постановка вопроса. Не то что могла отказаться, наоборот, я попросила туда нас отвезти. Было страшно до самого приезда в Приволье, я все же живой человек. Вся команда переживала, хотя и виду не подавала. Уже потом, когда мы вернулись, ребята делились переживаниями, связанными с поездкой.

Если коснуться причин поездки… Мой младший сын не раз говорил, что везде врут, никому нельзя верить: ни телевидению, ни интернету. Я, отвечая ему, допускала, что информация искажается. Для меня важно было поехать и посмотреть все своими глазами, чтобы потом авторитетно разговаривать с сыном, с молодежью, с которой я встречаюсь, и с людьми, которые ко мне приходят как к депутату на прием, поэтому я попросила Рустама свозить меня везде, где только можно.

Помимо этого, мы осмотрели партийные пункты гуманитарной помощи. Не секрет, что я представляю «Единую Россию», на сложных территориях только она помогает людям, других партий нет.

— От этого пригорода хоть что-то осталось? Всего 2 километра до передовой…

— Там живут всего 2 тысячи человек — люди, которые не смогли уехать: инвалиды, раненые, старики. Тяжелая картина. Мы туда приехали, раздавали гуманитарную помощь, Рустам привез горячие каши. Пункт выдачи гуманитарной помощи — это место жизни для Приволья. Люди туда стекаются, общаются друг с другом, для них важно получить хоть что-то, что облегчило бы жизнь, потому что у них вообще ничего не работает: ни магазины, ни садики, ни школы, работы нет, они там выживают. Дорог нет, все разбиты. Рустам тогда сказал: «Кто там на пробки жалуется? Вот тебе ни пробок, ни светофоров, ни камер, ни правил. Можешь зигзагом, елочкой ехать. Только кругом воронки от взрывов, а так в принципе езди как хочешь».

— Ну неужели всех поголовно не смогли эвакуировать? Вряд ли транспортировка была бы настолько же опасной, как жизнь под обстрелами.

— Они не хотят, и я их понимаю. Это их дом, их земля, там жили предки, там могилы близких. Вся жизнь связана с этим местом. Для меня психологически травматично, например, что-то менять в своей жизни. Когда с одной работы на другую переходишь, такое уже дискомфортно. Когда ты переезжаешь из одного города в другой и начинаешь жизнь с нуля, подобное невероятно тяжело, не всем хватит сил на это. Тем более если на руках больной ребенок. Вот чисто технически куда они приедут, как и где будут жить, где станут работать, как обустроятся, если документов нет? Да, в Приволье тяжело в бытовом плане и психологическом, но это все родное.

«За неделю осмотрели 26 детишек, а затем документы направили узким специалистам нашего города, которые и сделают заключение»

«Когда мальчик вышел из комы, то спросил: «Зачем меня спасли? Я теперь буду инвалидом»

— Как проходила работа с детьми?

— Начну с того, что ребята сильно боялись людей в форме. Мы все были в бронежилетах, у них это вызывало беспокойство. Все из-за «Правого сектора»*, бойцы которого жестоко относились к местным жителям. А еще там были биолаборатории, украинцы детей пичкали какой-то дрянью под видом витаминок. Может быть, поэтому зубы у ребят и посгнивали.

— А вы видели те биолаборатории?

— Мне об этом рассказывали местные врачи и военные. Я, конечно, не видела, кто меня туда пустит. Это родители рассказывали, что врачи заставляли пить какие-то таблетки и затем наблюдали за детьми.

— Каково же детям жить в условиях военных действий?

— Тяжело. Больные детки, в силу того что они имеют определенные диагнозы, не понимают, что происходит. Просто не осознают, что такое военные действия, взрывы, вот эти тяготы и лишения в быту. Может быть, они в более выгодной ситуации находятся, чем здоровые ребята.

Мы видели детей с тяжелым посттравматическим синдромом. Например, два мальчика 5 и 9 лет. Абсолютно нормотипичные, здоровые по нашему профилю. Просто у мальчиков убили маму, с тех пор они замолчали. В один день, в одну секунду. Это тяжелый удар, серьезный стресс. С детьми этими нужно работать. Речь можно вернуть, но долгим планомерным трудом с подключением психологов, психотерапевтов, психиатров.

Знаете, мы их называем «дети со взрослыми глазами». Такой у них осмысленный взрослый взгляд. Мы общались с мальчиком 15 лет с ранением в шею. Осколки прошли в легкие, до сих пор их не вытащили. Ему из-за этого не могли сделать МРТ. Когда мальчик вышел из комы, он у нас спросил: «Зачем меня спасли? Я теперь буду инвалидом». У него вся правая сторона, рука, плечо не работают, надо разрабатывать. Мальчишка совершенно осмысленный, но во время разговора безэмоционален, не смотрит на тебя.

Но знаете, что меня поразило? Он спросил, сколько продлится наш разговор. Я спрашиваю: что случилось? Сказал, что через 20 минут ему нужно на уроки. Я потом уточнила: здесь детям обязательно посещать школу? В школе же тоже нет отопления, там же холодно. Оказалось, можно не идти в школу, но они каждый день ходят в холодное неотапливаемое здание самостоятельно, учатся, получают задания, возвращаются домой.

Меня это просто поразило. Там, в Лисичанске, нет таких роскошных школ, как у нас в городе. Детей никто не заставляет ходить на учебу, но они сами проявляют инициативу. Наших же ребят не заставишь идти, они не хотят учиться. Родители тратят много ресурсов, чтобы объяснить ребенку, зачем нужна учеба.

«Ребятами никто не занимается, в городе нет специалистов нашего профиля, родители не знают, что с детьми делать. Банально нет врачей, которые могли бы с помощью лекарств снять какие-то симптомы, тяжелые проявления болезни. Нет препаратов»

— В каком состоянии были дети с особенностями?

— В тяжелом. Ребятами никто не занимается, в городе нет специалистов нашего профиля, родители не знают, что с детьми делать. Банально нет врачей, которые могли бы с помощью лекарств снять какие-то симптомы, тяжелые проявления болезни. Нет препаратов. У одного ребенка совсем отсутствует речь, он неконтактный. То есть не понимает нас, словесных инструкций. Для того чтобы с ним начать что-то делать, придется потратить несколько месяцев, чтобы установить контакт. А чем старше ребенок, тем дольше и сложнее будут формироваться новые нейронные связи. Лишь после долгих месяцев работы он начнет давать обратную связь. Что такое обратная связь? Это необязательно речь. Это, например, когда ты просишь ребенка дать игрушку, и он это делает. Это же необходимый способ коммуникации для обучения чему-либо, без такого никак. Поэтому у подобных детей процесс реабилитации будет достаточно долгим, длительным, в отличие от ребят, с которыми мы работаем здесь.

Но, помимо этого, мы столкнулись с тем, что детям, которых привозили к нам в центр, в свое время ставили неправильные диагнозы. Неправильный диагноз — неправильное лечение. Лишь после освидетельствования нашими врачами пошли позитивные изменения.

— Как вы думаете, перспективы есть? Все же вы там не на постоянной основе будете.

— Это лучше, чем ничего. Параллельно мы станем обучать мам, чтобы они в домашних условиях закрепляли начатое нашей командой. Также мы начнем готовить специалистов. Это достаточно амбициозная идея, которая родилась у меня в голове в Лисичанске. Мы хотим на дистанционной основе обучать нашим методам студентов профильных вузов Луганска, чтобы потом они поехали работать в Лисичанск. Какое-то время наша команда будет ездить, потом начнем дистанционно обучать и выстраивать работу.

— Сколько детей вы обследовали?

— За неделю осмотрели 26 детишек, а затем документы направили узким специалистам нашего города, которые и сделают заключение.

— Планируете новую поездку?

— Да, такое решение для себя приняла. Мы не то что один раз, мы планируем выезжать с командой на две-три недельки и работать с детьми. Мы нужны там. Это уже согласовано нами с руководством республики. Варакин распорядился, чтобы нам предоставили несколько кабинетов, мы предполагаем поехать командой из 6–7 специалистов на долгое время. Хотим и оборудование кое-какое новое туда взять.

Знаете, рекомендовала бы максимальному количеству людей туда съездить. После поездки начинаешь ценить то, что у тебя есть. У нас есть нерешенные вопросы в жизни, в принципе. В системе здравоохранения, образования, социальной сфере имеются сложности, но в общем и целом мы прекрасно живем, но не понимаем этого. Осознание приходит после поездки. Там люди выживают, такие стойкие они, мужественные. Смешно: у нас отключают воду на несколько дней, и сколько из-за этого несчастья и страданий. А там воды вообще нет второй год.