Алексей Чадаев: «Есть риск, что через 5–6 лет у нас будет так, как в Сирии»

Алексей Чадаев: «У американцев есть много способов сделать нам очень больно. Значительную часть из них они пока еще не использовали. Поэтому сейчас они давят по всему периметру вокруг России» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Мы еще будем вспоминать старика Байдена добрым тихим словом»

— Алексей Викторович, в конце 2024 года, несмотря на разговоры о перемирии, международная ситуация становилась все напряженнее, в том числе из-за того, что американцы и европейцы разрешили украинцам наносить удары ракетами вглубь России, а мы продемонстрировали «Орешник». К чему мы движемся?

— У меня ощущение, что «глубинное государство» США нажало на кнопку перезагрузки. Но не на пластиковую кнопку, которую когда-то подарила Хиллари Клинтон. Сейчас происходит реальная перезагрузка вообще. В частности, перезагрузка старых силовых линий противостояния. Не надо строить иллюзий. У американцев есть много способов сделать нам очень больно. Значительную часть из них они пока еще не использовали. Поэтому сейчас они давят по всему периметру вокруг России: Молдавия, Грузия, Сирия. Будут еще какие-то сценарии, чтобы мы были более покладистыми и сговорчивыми.

— Трамп же собирался бороться с «глубинным государством».

— Тут надо различать риторику. Если бы действительно была борьба не на жизнь, а на смерть, то, скорее всего, президентские выборы в США прошли бы иначе. А они прошли неожиданно мирно, без фальсификаций. Старая команда уходит. И приходят, кстати, довольно серьезные ребята. Очень умные, оснащенные всевозможными инструментами. Мы еще будем вспоминать старика Байдена добрым тихим словом.

— И что ждет мир с приходом команды Трампа, если совсем глобально?

— Если совсем глобально, с чем они не готовы мириться, так это с многополярностью. Они будут предпринимать решительные шаги для того, чтобы вернуть американское лидерство. Пусть в каком-нибудь ином виде, чем было. И возможно, с другой повесткой. То есть не будет навязывания ни «зеленой» повестки, ни всяких ЛГБТ*, как было при предшественниках. Но зато будет жесткое давление. Экономическое, силовое и цифровое.

— Это может отразиться на перспективах развития БРИКС? Возможно ли, что объединение просто развалится?

— Конечно, БРИКС может развалиться. Особенно учитывая, что дальше посиделок дело не идет. Никакие институции, никакие форматы взаимодействия БРИКС особо не строятся. Это просто альтернативный клуб типа ООН, где можно посидеть и пообщаться без надзирателей из Белого дома. И все равно видно, что противоречия между основными участниками и кандидатами в БРИКС никуда не делись.

Что принципиально! В картине мира той команды, которая приходит в США, Китай вообще главный конкурент, его надо всячески ущемлять. Исходя из этого, соответственно, им есть что предложить индийцам. Особенно учитывая, что китайская рабочая сила теперь не такая дешевая, как была. А в Индии, наоборот, безработица и много желающих. Я имею в виду и саму Индию, и сопредельные с ней страны: Пакистан, Бангладеш.

То есть в Большой Индии очень много желающих работать на тех условиях, на которых раньше всегда работали китайцы. Там довольно дружественный режим по отношению к любым иностранным инвестициям. Там плотно сидят крупнейшие инвестфонды и структуры. Да, у индийцев сейчас есть шанс перехватить лидерство в какой-то части или как минимум побороться за статус мировой фабрики. Я думаю, это главный пункт в американской стратегии — сделать не одну мировую фабрику, а две. Кроме китайской, еще и индийскую, чтобы они конкурировали между собой.

— Что будет с поддержкой России? Кто в этой ситуации остается нашим союзником?

— Конечно, падение Сирии — это большой удар по репутации и России, и Ирана. Две страны вроде как все из себя такие амбициозные. У них был союзник, которого они пестовали, охраняли, помогали ему. И тут все упало за полторы недели, и никто ничего не смог сделать. Всерьез даже не попытался. Соответственно, многие из тех режимов, которые так или иначе паслись в приемной БРИКС и которые сидят непрочно, стали задумываться: «А точно ли здесь надо пастись?»

«Падение Сирии — это большой удар по репутации и России, и Ирана» Фото: ANTÓNIO PEDRO SANTOS / EPA / ТАСС

«Мы столкнулись с новым видом ведения войны, которая в разработках теоретиков НАТО называется «когнитивная война»

— Почему удалось так быстро свергнуть режим Асада в Сирии?

— Мы столкнулись с новым видом ведения войны, которая в разработках теоретиков НАТО называется «когнитивная война». Имеется в виду, что и пушки, и танки, и самолеты есть и даже дроны есть. Они были у сирийцев. А готовности воевать, защищать свою страну — нет. Потому что в сознании, в умах, причем в умах и элит, и людей в форме, и обычных жителей нет той ценности, за которую надо было бы бороться.

Я могу сказать, что с какого-то момента условное сарафанное радио, низовая коммуникация, отчасти идущая в соцсетях, отчасти просто по земле, когда люди встречаются, общаются, была полностью утрачена сирийской властью, правительством Асада. Там монопольно царили оппоненты, у которых очень четко и таргетированно был для каждой группы свой месседж о том, почему не нужно спасать, защищать или бороться за правительство Асада. Тут все до кучи. И коррупция, и бюрократия, и разные злоупотребления спецслужб, и религиозный, естественно, фактор. При этом, условно, для суннитов — один, для друзов — другой, для алавитов — третий.

Плюс к этому иранский фактор был обнулен тем, что «Хезболла» ушла в Ливан и там сгинула в борьбе с Израилем. Наиболее ярких и дееспособных генералов поубивали точечно. В самом Иране раскол элит, соответственно, на умеренных и неумеренных. Новый президент явно не хочет становится на острие противостояния с Западом. Это видно в том числе и по Закавказью. В общем, Иран здесь тоже оказался не у дел.

— Грамотная многоходовка НАТО, когда обложили со всех сторон?

— Важно понимать, что прокси-война — это в первую очередь инструмент Запада, им придуманный, и именно Запад достиг в нем высокого искусства. Еще со времен Лоуренса Аравийского. Получился Лоуренс 2.0 и двойные прокси. Прокси №1 — это эрдогановская Турция, прокси №2 — «Хайят Тахрир аш-Шам»**. В итоге понятно, через столько прокладок концов не найдешь. Но тем не менее замысел-то виден.

А мы всю дорогу исходили из принципа невмешательства во внутренние дела. Как это выглядело? Мы договариваемся с руководством дружественной страны, помогаем этому руководству деньгами, оружием и всем, чем можно. А с народом этой страны не общаемся никак. Это верно и по поводу Украины Януковича, и по поводу Сирии Асада, и по поводу многих других наших союзников. Мы считаем, что это вообще не наш вопрос.

А наши оппоненты действуют, наоборот, на земле. Они создают НКО, разные структуры, причем с самой экзотической идеологией. Фанаты, язычники, радикальные националисты. В Сирии тем более понятно, там суровые и бородатые люди. И через какое-то время нате-здрасьте, оказывается, что, кроме вконец вороватого начальства, у нас в этих странах друзей-то и нет.

А какие есть, как было с Украиной, те раздавлены этим же самым начальством, потому что это самое начальство борется за монополию в отношениях с Москвой, чтобы никто, кроме них, с Москвой не дружил.

Что они смогли в 2014 году? Где-то вышли в Севастополе, Харькове, Одессе, Донецке, Луганске, где-то их задавили силой, где-то сожгли заживо, где-то они сумели отстоять, побороться, где-то мы успели помочь. Но в любом случае это, по сути, были маргиналы, которые любили нас абсолютно не взаимно. Без какого-либо ответа с нашей стороны. И в общем-то, любили с оттенком обиды. Типа, как же так? Мы тут единственные, кто за вас, а вы делаете вид, что нас нет. Еще и помогаете этим самым вороватым начальникам нас загнать за Можай.

И в общем, в результате при каждом следующем крупном внутриполитическом кризисе в такой стране выясняется, что у нас нет союзников. Начальство или сбежало с чемоданом или не успело, а все остальные считают нас вместе с прошлым начальством источником всех их бед, проблем и сложностей.

Отсюда тезис: если уж мы с кем-то дружим, то надо находить способы коммуницировать не только с начальством, но и с людьми в тех странах, с которыми мы дружим, безотносительно, кстати, к тому, что думает по этому поводу то самое начальство. Вот о Сирии моя формула такая. Мы выиграли войну, потом проиграли мир и в итоге проиграли все. Надо делать так, чтобы мы не проигрывали мир. Даже когда выигрываем бой.

«Я думаю, что Зеленский потому и искал встречи с Трампом и через Макрона к нему рвался, что у него уже было что сказать. Трампу он хотел сказать, естественно, как всегда у украинцев, не то, что он сам думает и хочет, а то, что избранный президент США хочет услышать» Фото: © Henri Szwarc / Keystone Press Agency / www.globallookpress.com

«Будет и как бы ультиматум Украине, и как бы ультиматум нам»

— Удар по России через Сирию может отразиться на переговорных процессах по Украине?

— Тут важно еще и то, что Сирия была хабом для всего русского присутствия в Африке. Соответственно, сейчас в ситуации, когда непонятно, что будет с базами — Хмеймим и в Тартусе, уже и по Африке есть вопросы. Поэтому, конечно, эта ситуация отразится на наших позициях. У нас стало гораздо меньше козырей на руках, а у оппонентов их появилось больше. Расклад для нас ухудшился.

— А Зеленский уже успел встретиться с Трампом, который потом заявил, что тот готов на сделку.

— Я думаю, что Зеленский потому и искал встречи с Трампом и через Макрона к нему рвался, что у него уже было что сказать. Трампу он хотел сказать, естественно, как всегда у украинцев, не то, что он сам думает и хочет, а то, что избранный президент США хочет услышать.

Я думаю, что фраза Трампа о том, что Зеленский готов на сделку, — это как раз результат того послания, которое Зеленский успел проговорить за их 20-минутную встречу. Он как бы вернул Трампу его же слова, которые тот говорил в ходе своей предвыборной кампании. Какое это имеет отношение к тому, что на самом деле думает и хочет Зеленский? Ответ: «Никакого».

— Зеленский планировал использовать как аргумент при торговле на переговорах вторжение ВСУ в Курскую область?

— Торговаться на переговорах — это для Зеленского программа-максимум. Я всегда говорил, еще с 2022 года, о том, что мы с Украиной ведем очень разные войны. Мы ведем войну классическую, где танки, пушки, самолеты. А они ведут войну, где медийно-пропагандистское измерение является приоритетным по сравнению с чисто военным.

Именно поэтому наши генералы и ошиблись в оценке вероятности вторжения ВСУ в Курскую область. С военной точки зрения это выстрел себе в ногу, что и показали последующие события на других фронтах: на донецком, запорожском и так далее.

Зато в политическом отношении это изменило баланс, можно сказать, в пользу Украины. Потому что по крайней мере у нас исчез аргумент из серии «Давайте зафиксируем статус-кво, который на земле». Теперь уже нет. Теперь мы не можем фиксировать статус-кво, который на земле, потому что из Курска ВСУ должны уйти. А они: «Так, хорошо, из Курска уйдем. А нам что за это?»

И я думаю, что это еще не все козыри, которые у них в рукаве. Главное, что мне не нравится, — это доминирующая оценка в нашем аналитическом поле, что уходящие демократы хотят напоследок осложнить жизнь Трампу. Я бы предостерег от таких оценок. Потому что из этого возникает абсолютно ложная надежда, что надо просто дождаться инаугурации, и все будет ровно. Ровно ничего не будет. Вообще.

— Будет принуждение к миру?

— Да, но только обоих. Причем будет и как бы ультиматум Украине, и как бы ультиматум нам. Какие это окажутся ультиматумы, еще неизвестно. Например, на Украине есть такой момент. Значимая часть земель, в том числе и тех, которые теперь под контролем России, уже давным-давно проданы Украиной разным крупным западным инвестиционным структурам, американским в первую очередь. Они вкладывались в войну и, естественно, тоже будут говорить: «А где наши деньги?»

Вообще, Трамп, он же кто? Он, по сути, профессиональный банкрот. То есть человек, который гениально умеет обнулять обязательства или «вешать» их на кого-то еще. Сейчас задача простая. В Украину вбухано дикое количество ресурсов. И все это, естественно, в долг, особенно учитывая, с какой скоростью работал печатный станок в Штатах все это время. Возникает вопрос: кто будет по этим долгам платить? И в общем, суть стратегии состоит в том, чтобы найти лоха, который бы по этим долгам платил. Оттого, собственно, так грустно выглядят лидеры Евросоюза.

— А какой ультиматум может быть предъявлен России? И не пошлем ли мы их куда подальше?

— Послать-то мы можем, но мы же не понимаем, где и как еще нас могут ударить. А взорваться может где угодно. В том-то и дело, что особенность инструментария когнитивной войны состоит в том, что противник до последнего момента не подозревает и не понимает, где, как и чем его могут ударить. Кто мог еще недавно подумать, что Сирия закончится так, как она закончилась.

«Даже если мы сейчас подпишем перемирие, прекратим огонь и так далее, стороны начнут ожесточенно готовиться ко второму раунду» Фото: Дмитрий Ягодкин / ТАСС

«Зеленский надоел всем, в своей стране он как Асад с нулевым рейтингом»

— Можем ли мы в нынешней ситуации говорить о достижении наших целей на Украине?

— Говорить о достижении целей на Украине, похожих на те, которые изначально ставились, все-таки можно. В этом смысле как раз не так все плохо. Как минимум Зеленский совершенно точно надоел всем. В своей стране он как Асад с нулевым рейтингом и стремительно деградирующим государством. Единственное, что его отличает, — это гораздо более боеспособная армия, то есть ВСУ. Только поэтому Зеленский не Асад. Во всем остальном ситуация один в один.

Многие из тех, кто поддерживал Зеленского во внешнем мире, его уже списали. Я думаю, что его списала и новая американская администрация. Даже несмотря на встречу с Трампом в Париже. Но это вовсе не означает, что вместо него для нас будет кто-то более приемлемый. Для нас списанный Зеленский совершенно не равно достижению каких-то целей.

— Говорить о какой-то победе в противостоянии с Западом тоже нет смысла?

— Конечно, нет. А самое главное, что нет ничего похожего на идейную победу. Единственный шаг к некоторой идейной победе — это все-таки смена администрации в США. По крайней мере, некоторые пункты той повестки, которую так активно продвигала предыдущая администрация, перестали быть актуальными, я думаю, даже для самих Штатов. Я имею в виду климат, ЛГБТ* и всю эту повесточку демократов-глобалистов.

— В предыдущем интервью «БИЗНЕС Online» вы говорили о том, что мы сражаемся за то, чтобы остаться самими собой, чтобы нам никто не диктовал, что мы почувствовали угрозу своему бытию, потому что из нас делают анти-Россию. Это понимание есть во властных кругах?

— То-то и оно, что это понимание возникает только тогда, когда всерьез заметно видна и маячит экзистенциальная угроза. Думая за противника, я бы сейчас создал максимально такой образ: «Вообще-то, ребята, вам ничего не угрожает. Главное — сидите тихо и соблюдайте неписаные правила». И очень многие ждут этого послания, чтобы ответить на него: «Да, конечно, да!»

— Наши элиты или их часть все еще хотят опять побежать на Запад?

— Хотят и точно побегут при любой возможности. Для некоторых Запад очень привлекательный. Они прямо сидят и ждут, когда же вся эта фигня на Украине закончится и можно будет жить как раньше. Хочешь не хочешь, но эта тяга остается.

— Поддержка партнеров по БРИКС в связи с этим тоже становится все призрачнее?

— А вот давайте посмотрим на партнеров по БРИКС. Давайте посмотрим глазами китайцев. О чем бы я, будучи китайцем, спросил Путина? Я бы спросил, допустим: «Вы сейчас с Западом в конфликте. Но вы белые, и они белые, вы христианская культура, и они христианская культура, у вас капитализм, и у них капитализм. У вас демократия с многопартийностью, какая есть, и у них тоже какая есть демократия с многопартийностью. То есть у вас с ними гораздо больше общего, чем с нами. Где гарантия, что, после того как вы снимете свои наиболее острые противоречия, вы будете дружить с нами, а не с ними?» Принцип запасной невесты.

— Если, допустим, будет заключено перемирие, какова вероятность того, что на Украине через какое-то время вспыхнет снова?

— Мы же видели, что бывает, когда одна сторона фиксирует не окончательную победу, а другая, соответственно, остается готовиться к реваншу. Мы имеем все шансы это повторить. Даже если мы сейчас подпишем перемирие, прекратим огонь и так далее, стороны начнут ожесточенно готовиться ко второму раунду.

— А в элитах нет понимания, что воевать нам придется вдолгую?

— Я вижу другой риск. Вместо этого мы, наоборот, скажем: «Все, надоело воевать, мы мирные люди, давайте теперь повышать благосостояние». Я оцениваю такой риск как высокий. После этого меня, например, и прочих объявят конченными милитаристами, отморозками, поджигателями войны и задвинут за шкаф. Я тот еще милитарист, я бы с удовольствием занялся мирной жизнью. Но тем не менее элементарный честный взгляд на реальность говорит о том, что через четыре года или 5–6 лет у нас будет так, как в Сирии.

— Власть в России могут насильно поменять?

— Да. На этом, что называется, расслабоне от наступившего мира, от победы, тем более от неокончательной победы, верха начнут воровать, бизнес побежит дружить на Запад, все остальные начнут отдыхать и заниматься своими делами. А через какое-то время, когда угроза повторится, выяснится, что воевать-то уже некому.

«Следующие выборы в Госдуму будут самыми сложными за последнюю четверть века. Потому что общество изменилось радикально, очень сильно» Фото: duma.gov.ru

«Максимальный негатив по поводу СВО у нас в образовательном и научном сообществах»

— Вы часто говорите о том, что нам нужно заниматься реабилитацией войны, в том числе потому что воевать придется долго. А этим у нас кто-то занимается?

— Чисто в теории ключевые институты здесь — это образование и наука. Говоря высокопарно, контур воспроизводства нашего цивилизационного антропотипа. Что именно будет в следующих поколениях? Что будет через 10 лет, когда нынешним 20-летним станет 30 и когда начнется следующий раунд больших мировых схваток? Как люди, родившиеся при Путине и жившие при нем всю свою сознательную жизнь и бессознательную тоже, будут себя вести в 2035-м? Ответа на этот вопрос у меня нет.

Но у меня есть ощущение, что все наши рассуждения о том, какими мы должны быть, какими должны быть наши традиции, ценности, государство, существовали в одной реальности, а образование и наука — в другой. Социология, кстати, это блистательно подтверждает. Максимальный негатив по поводу СВО у нас именно в образовательном и научном сообществах. Отчасти по понятным причинам. Их как раз успели поголовно сделать глобалистами. И они, соответственно, только глобалистов и штамповали. Никого другого не делали на фабрике, так сказать, человеческих типов.

— У нас сейчас многие помогают фронту. Не похоже ли иногда это просто на моду?

— Когда мода, это как раз хорошо, это то, что надо. Я именно за моду, категорически прямо. Да, хорошо, что есть мода на СВО, на то, чтобы защищать Отечество, хорошо, что появляются и пропагандируются герои. Это движение в правильном направлении.

— Тут же возникает вопрос искренности.

— А какая разница? Слушайте, был у меня один знакомец, который, когда начинали СВО, трясся за свой иностранный паспорт. Он помогал и боялся в первую очередь того, что кто-нибудь узнает, что он помогает. А сейчас ничего, втянулся, выполняет по полной программе те задачи по снабжению армии оружием, которые недовыполнило государство в предыдущем акте. И делает это хорошо. Поначалу для него это было способом выжить и сохраниться в новой реальности, а за два года перековался во вполне себе идейного борца за наши суверенные цивилизационные ценности.

Как-то это работает. Все-таки деятельность сильно меняет сознание. В зависимости от того, что ты делаешь, таким ты в итоге и оказываешься.

— Насколько за почти три года спецоперации изменилось наше общество?

— Здесь я «вангую», не могу говорить, что есть экспертиза. Следующие выборы в Госдуму будут самыми сложными за последнюю четверть века. Потому что общество изменилось радикально, очень сильно. Сначала из-за ковида, потом из-за СВО. И это должно быть отражено в структуре народного представительства. Если там будут те же самые лица, этого просто никто не поймет. Объективно. При этом, какие именно там будут другие и как они будут собраны и сконфигурированы, пока неочевидно.

«Пусть будут русские националисты, пусть будут татарские националисты»

— С начала СВО у нас много рассуждают о суверенитете, духовности, традиционных ценностях. А как это вписывается в картину мира обычных людей?

— Мы о традиционных ценностях рассуждаем много, но как-то, я бы сказал, очень беззубо. Мы видим, например, семейственность и коррупцию. А это тоже традиционные ценности рода. При прочих равных, так сказать, давайте помогать и поддерживать своих. Мы видим, как некоторые северокавказские лидеры вписываются за своих, когда они даже явно нарушают наши законы. Мы возмущаемся, говорим, что так нехорошо. А ведь это тоже традиционная ценность. В том-то и дело, что всерьез опора на традиционализм подразумевает реабилитацию некоторых институтов, которые мы в ходе модерна давным-давно отменили, забыли и считаем несуществующими.

А они есть, они ушли в тень и в тени этой работают, потому что человек, который пристраивает своего племянника на хорошее место, делает это, будучи адептом традиционной ценности в виде семьи. Человек, который защищает соплеменника даже в ситуации конфликта с правосудием, делает это исходя из традиционной ценности защиты своих соплеменников.

Мы традиционными ценностями называем «все хорошее» просто потому, что они находятся на другом полюсе от глобалистского, которым у нас маркировано «все плохое». А если разбирать по существу в отдельности от глобализма, то выясняется, что это не такая уж простая, не такая уж сладкая и приятная штука.

Опять же мы говорим, что вчерашние джихадисты победили в Сирии. Тоже, пожалуйста, традиционные ценности. «Правильный» ислам против «неправильного» алавитского. И разные азиатские люди, которые донатят «Хайат Тахрир аш-Шам»**, это понимают так, что люди восстанавливают правильную традицию вместо неправильной. То есть с традиционными ценностями та еще засада. Не такой уж это простой лозунг, чтобы вешать его на флаг.

— То есть Байден, оправдывающий своего сына, действует в соответствии с традиционными ценностями?

— Конечно. Вот идеальный образец традиционных семейных ценностей. Пофиг на всю эту власть, на законы. У меня есть моя семья, мои дети. И я за них ответственен перед Богом в первую очередь, хочу им добра и делаю все, что в моих силах. Чем не традиционная ценность?

— У нас люди с возможностями поступают так же.

— В общем да. Поэтому я и говорю, что нам нужно очень внимательно проанализировать, а что же мы, собственно, понимаем под традиционными ценностями. И точно ли в этой коробке, в черном ящике, на котором написано «традиционные ценности», лежит только все хорошее, светлое, чистое и доброе.

— Существуют ли опасности подорвать наш мир изнутри за счет того, что в России живет множество народов разных конфессий?

— Я считаю, что разнообразие — это всегда преимущество и ресурс для развития, это то, что дает нам силу. Это как раз заставляет меня держаться в стороне от любых призывов к унификации и стандартизации.

— Но на межрелигиозной почве периодически возникают конфликты. Скажем, недавно публицист, русский националист Егор Холмогоров и первый заместитель главы ДУМ РФ Дамир Мухетдинов публично спорили о том, кто стоял у истоков формирования Руси. Холмогоров даже обвинил Мухетдинова в том, что тот объявил войну русским и славянам. Может ли из-за таких конфликтов разгореться пожар?

— Я считаю, это хороший конфликт. Я хорошо отношусь и к тем, и к другим. Пусть будут русские националисты, пусть будут татарские националисты. Пусть они ведут между собой сколько угодно исторических дискуссий. Главное, чтобы, когда случается ситуация типа СВО, никто на передовой не разбирался, кто русский, а кто татарин.

В мирных ситуациях я в этом никакого вреда не вижу. Да, иногда дискуссии ведутся на повышенных тонах. А вот у нас сейчас завелось какое-то количество представителей украинской политической культуры с новых территорий. Те вообще ведут любую дискуссию в стиле драки двух торговок на привозе. Все смотрят, комментируют, нормально.

Надо признать такую как бы неприятную вещь. Вообще-то спор — это нормально, и конфликт — это нормально. Главное, чтобы морды друг другу не били и законы Российской Федерации соблюдали. Если таковые не нарушаются, то, пожалуйста, пусть вице-муфтий и Егор говорят и пишут, что угодно.

Настя Рыбка Фото: © nastyarybka/ vk.com / Global Look Press / www.globallookpress.com

«В украинской ненависти к нам очень много ревности»

— Не могу не спросить о подкасте с небезызвестной Настей Рыбкой, который вы собирались делать еще прошлой весной и в итоге все-таки сделали. Вы с ней говорили в том числе и о ценностях, особенностях украинских мужчин и женщин. Что вынесли из этой беседы для себя?

— Я для себя вынес парадокс. Как ни странно, в среде таких, как она, сохранилось куда более здравое отношение к мужчине, чем в нашем модернизированном приличном обществе. То есть в приличном обществе есть длинный список того, что мужчина должен. А у нее мужчина должен только одно — содержать. А все остальное должна она. Я в такой постановке вопроса вообще не вижу ничего плохого. Хоть в логике традиционных, хоть каких угодно еще ценностей. Мужчина успешный, мужчина — хозяин, мужчина — лидер, мужчина — глава семьи. Для женщины важно, чтобы у него все это так и оставалось. А с ее стороны задача — поддерживать его в состоянии готовности к новым успехам и новым победам.

Если отскоблить атмосферу борделя, которая сопровождает даже на уровне стилистики, то получится вполне нормальная, более чем устраивающая меня межполовая дихотомия.

— Но Рыбка сама говорит, что каждая эскортница мечтает стать содержанкой, а содержанка — выйти замуж. Допустим, она добилась своей цели. Но где гарантии, что, став женой, она не расслабится? У нас же в массе разводов есть и такие, что когда мужчина теряет интерес к жене.

— Не знаю, вот выйдет Анастасия Ивановна замуж, посмотрим, расслабится она или нет. Пока просто пруфа нет. Но я так думаю, на то и щука, чтобы карась не дремал. Может быть, содержанки затем и нужны, чтобы жены не расслаблялись.

— Также хочу уточнить. Вы говорите о любви украинцев к нам. То есть сначала они нас любили, а потом возненавидели и стали русофобами?

— Дело в том, что учитель Анастасии Ивановны Рыбки Алекс Лесли в своих тренингах по пикапу очень убедительно показывает, что любовь и ненависть — это, в сущности, одно и то же чувство, и оно очень быстро меняет модальность. Одна из очевидных стратегий добиться женщины — это бесить ее настолько, чтобы она тебя ненавидела. Не проверял, но из общих соображений и наблюдательности могу сказать, что это работает. То есть в украинской ненависти к нам очень много ревности, зависти, очень много желания быть как мы. Тот же Алексей Арестович*** сейчас предлагает Украине, по сути, стать другой Россией, только лучше. Без Путина, коррупции, генералов, империализма и чего-то еще. Видно, как украинцам хочется быть русскими. И это парадоксальным образом сочетается с «геть», ла-ла-ла и всем остальным.

«Поскольку основным способом борьбы с дронами стала борьба с каналом связи, технология на это ответила появлением устройств, которые вообще не нуждаются ни в каком канале связи и действуют автономно» Фото: Алексей Коновалов / ТАСС

«Для меня главное событие в 2024 году — дебют «вандалов» на курском направлении»

— Как вы воспринимаете разговоры о вероятности ядерной войны?

— Я смотрю на это как директор оборонного предприятия (Чадаев является гендиректором АНО «НПЦ „Ушкуйник“», выпускающей дроны, — прим. ред.). До изобретения ядерного оружия основной тренд в развитии оружия был на мощность. Потом тренд был на высокоточность. Может быть, меньшая мощность, но удар надо нанести именно туда, куда надо. Ядерное оружие, несмотря на все воинственные заклинания, табу. Его нельзя использовать. Нельзя, и все. Даже партнеры, та же Индия, очень резко реагирует на любые разговоры на эту тему.

Но прогресс в военном деле не остановился, поэтому будут появляться, разрабатываться и совершенствоваться новые виды и типы оружия. Потому что ядерное оружие использовать нельзя, а конфликты никуда не делись и воевать по-прежнему надо.

— Какова сегодня в России ситуация с производством дронов, которым вы занимаетесь?

— Тенденция здесь какая? Поскольку основным способом борьбы с дронами стала борьба с каналом связи, технология на это ответила появлением устройств, которые вообще не нуждаются ни в каком канале связи и действуют автономно. Здесь развитие искусственного интеллекта и роботизации дали возможность сделать гигантский шаг вперед. Появляются полностью автономные системы, которые, кстати, и в киберпространстве, и в физическом пространстве живут своей жизнью. С ними надо бороться именно как с автономными системами. Это касается всего. И здесь превосходство будет определяться вычислительными мощностями, способностью к миниатюризации, к энергоэффективности, размещением вычислительных мощностей на устройствах. Условно, военный искусственный интеллект — очевидный мейнстрим соперничества технологий в ближайшие годы.

— А мы можем здесь соперничать? Или отстаем?

— Ну как сказать. Даже когда мы отстаем, у нас всегда есть возможность найти какой-то обходной путь. Всегда есть возможность что-то придумать, наколхозить и изобрести. Была бы воля, а в изобретательности нам никто никогда не отказывал. Там, где нельзя соперничать в лоб, всегда можно придумать решение. Как было с волокном. Мы отставали в теме радиоэлектронной борьбы. Мы ее упустили и, догоняя, никак не могли догнать. Но появилось волокно как действенная альтернатива. (Возглавляемый Чадаевым НПЦ «Ушкуйник» из Великого Новгорода разработал и производит новый ударный FPV-беспилотник, который получил название «Князь Вандал Новгородский» или сокращенно «КВН». Главная его особенность — управление не по радиосигналу, а через оптоволоконную нить, что делает дрон неуязвимым для РЭБ — прим ред.).

— Если подводить итоги, какие события и тенденции в 2024 году, на ваш взгляд, стали наиболее важными для России и что можно ждать от 2025-го?

— У каждого, наверное, свой рейтинг событий. У меня он вообще специфический. Для меня главное событие в 2024 году — дебют «вандалов» на курском направлении. Мою жизнь это сильно разделило на до и после, потому что это моя родная земля.

Если говорить о тенденциях, то, как всегда, есть и позитивные, и негативные. Есть и то, что радует, причем, если смотреть вдолгую, есть и то, что печалит.

Что радует? Я вообще СВО в большей степени воспринимал как повод наконец-то хоть какие-то сферы у нас в Отечестве переделать по уму. То, что для этого понадобилось воевать, а ранее даже возможности не было так поставить вопрос, — это, конечно, жирная двойка в дневнике в школе для суверенных цивилизаций с особенностями, в которой мы учимся.

Но потихоньку и помаленьку мы начинаем по уму и строить свои вооруженные силы, и перестраивать промышленность. А это главные вещи. Меньше стало имитаций, показухи, надувания щек и размахивания флагами, официального казенного патриотизма. Он не исчез совсем. Он еще, так сказать, водится в наших палестинах, но в полях его стало меньше. И голос людей дела стал слышнее, чем голос специалистов по надуванию щек. Это самая большая позитивная тенденция. Конечно, мы еще только в начале пути, нам еще много-много-много над чем предстоит поработать. Но это прямо хороший признак.

Из грустного, несмотря на Курск, есть ощущение начинающейся расслабухи. Есть ощущение, что завтра все не накроется, непосредственной угрозы мне и моей жизни и положению вещей вроде как нет. А значит, как выражался товарищ Карнеги, можно перестать беспокоиться и начать жить. Вот эта самая опасная тенденция. Какая из этих двух окажется сильнее, от этого зависит, собственно, то, что мы сможем или не сможем в 2025 году.