УЧАСТНИКИ КРУГЛОГО СТОЛА

  • Шамиль Агеев — председатель ТПП РТ.
  • Руслан Айсин — политолог.
  • Марат Бикмуллин — депутат Казгордумы, председатель совета директоров ООО «Информационные системы».
  • Марат Галеев — председатель комитета Госсовета РТ по экономике, инвестициям и предпринимательству.
  • Эмиль Гатауллин — юрист, адвокат, комментатор «БИЗНЕС Online».
  • Рустам Курчаков — экономист, обозреватель.
  • Артем Прокофьев — депутат Госсовета РТ (фракция КПРФ), секретарь рескома.

Модератор — Рашид Галямов, издатель «БИЗНЕС Online».

Как Татарстану найти свою игру в условиях нарастающей турбулентности и противоречивой политики федерального центра? Как Татарстану найти свою игру в условиях нарастающей турбулентности и противоречивой политики федерального центра?

«ПРОРЫВ В НОВЫЙ ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УКЛАД В УСЛОВИЯХ САМОИЗОЛЯЦИИ — ЗАДАЧА АБСОЛЮТНО НЕРЕАЛЬНАЯ»

Модератор: Когда Владимира Путина спросили, какие события 2018 года для него главные, он ответил: выборы президента и чемпионат мира по футболу. И наш первый вопрос: какие события в 2018-м, с вашей точки зрения, были главными для России в целом и для Татарстана в частности?

Галеев: Я вообще считаю, что не очень корректно выделять некие события, потому что любое событие — это часть процесса. А процессы развиваются в каких-то векторах, тенденциях. Поэтому уловить текущие тенденции важнее, чем акцентировать внимание на каком-либо отдельном событии.

Если говорить про Россию, то без контекста ситуации в глобальном мире это тоже будет некорректно. Какие новые тенденции в глобальном масштабе происходят в этот отрезок времени? Начало XXI века — это новый технологический уклад, в какой-то мере контуры его формируются. Хотя реальность меньше ожидаемого. Были, действительно, очень большие ожидания, скажем, от бурного развития биотехнологий, нанотехнологий, теперь — цифровых технологий. Но они переворота пока не сделали. Хотя эффективность по цифровым технологиям — не столько по разработке новых продуктов, сколько по повышению эффективности действующих технологических процессов — налицо. Эффективность есть, и здесь резервы такие, которые нельзя игнорировать. Все новые прорывы — хотим мы или не хотим — происходят большей частью не в гаражах, как многие считают, не в таких маленьких структурах, а в крупных транснациональных корпорациях. В этом смысле, если мы хотим попасть в новый технологический уклад, — самоизоляция не даст никаких прорывов, это никому не удавалось. Не удалось и Советскому Союзу, который пытался быть самодостаточным. У него были огромные заимствования в разных форматах. И я бы не сказал, что они генерировали какую-то фундаментальную идею в технологическую практику. Этого просто не произошло, и это результат попытки самодостаточного развития, на которое была сделана ставка. В этой игре страна не выиграла, если можно это назвать игрой.

Поэтому заявленная цель прорыва в новый технологический уклад (это я цитирую президента РФ) в условиях самоизоляции — задача абсолютно нереальная. Западные санкции здесь могут сыграть почти ключевую роль. С этим надо что-то делать, нужен прорыв во внешней политике, если мы хотим решать технологическую задачу. Это с одной стороны. С другой — глобальные тенденции показывают, что применение санкционного инструмента в политике характерно не только по отношению к России. Во всем мире идет размывание сложившихся глобальных структур и институтов в виде, например, размывания функционирования параметров, которые разрабатывала ВТО. От многосторонних отношений идет переход к двусторонним. Инициатором являются США, хотя не только. Brexit — та же картина: это размывание ЕС. В этом же русле — отзыв подписи под парижским климатическим соглашением. К нему США шли очень долго, и это был один из главных факторов, который тормозил принятие документа. Все это подтверждает, что сложившиеся институты серьезно размываются. Так, Барак Обама пытался заменить ВТО соглашением в Тихоокеанском регионе, Атлантическом — и даже они теперь порушены. Еще раз повторю — идет переход к двусторонним отношениям. То есть мир идет к таким формам взаимодействия, что означает снижение интеграционных процессов. И все это вступает в противоречие с потребностями развития производительных сил, которые требуют серьезной координации и объединения усилий для решения глобальных проблем человечества. С одной стороны, есть потребность, с другой — взаимодействие сокращается. Это одно из серьезных противоречий, причем обострение противоречий между бывшими союзниками происходит в разной степени напряженности. Поэтому здесь Россия не исключение. Хотя по отношению к нам, может быть, это проявляется более отчетливо.

Мир сегодня не такой, каким представлялся в начале XXI века. Глобальные проблемы человечества в части климата, других параметров, безусловно, сдерживают развитие. Посмотрим, как дальше обернется. Тем не менее новый технологический уклад все равно будет формироваться, конкурентная борьба будет обостряться. Это новые тенденции. Но в России, мне кажется, с таких углов зрения мало кто это анализирует при формировании параметров политики —  как внешней, так и внутренней. Известно, какова внутренняя политика в России. Это новые шаги по унитаризации, стремление перераспределять бо́льшую часть ресурсов, аккумулируя их в одном месте. Было бы неплохо, если бы те приоритеты, которые были выбраны в использовании этих ресурсов, дали бы какой-то синергетический эффект для страны.

— А что с национальными проектами?

Галеев: Большинство нацпроектов представляет собой просто заголовки, которые охватывают те или иные сферы жизни. Если они дадут реальный синергетический эффект, я бы, может, и согласился с тем, что централизация ресурсов в какой-то мере оправдана. Хотя национальные проекты предполагается реализовывать через регионы — там задаются определенные параметры. С другой стороны, декларируется профицитный федеральный бюджет, но цена профицита в том, что все бюджеты нижестоящие дефицитны — как региональные, так и муниципальные. Показать, что верхний бюджет положительный, профицитный, ценой того, что все остальные дефицитны, — не знаю, требует ли это дальнейших комментариев. Вот нацпроекты по здравоохранению, по образованию — вроде бы очень правильные, но за счет каких ресурсов их реализовывать? Ведь централизация ресурсов на федеральном уровне предполагает, с одной стороны, широкое перераспределение, а с другой — мы видим, что все больший объем затрат идет на такие внешние направления, которые с жизнью народа не связаны.

Намеренно не буду выделять какие-либо центральные события — один-два-три. Мне кажется, ценнее анализ глобальных и российских тенденций в связи с этим.

— Тем не менее в Татарстане какие важные события и тенденции? Все-таки вы из всех здесь сидящих больше посвящены во внутреннюю кухню республики.

Галеев: Общая картина в России и Татарстане не одна и та же. Дело в том, что Россия настолько разнородна, что вообще я не очень представляю, реально ли ставить какую-то общую задачу для всей страны. Потому что настолько потребности у субъектов дифференцированы… Многие думают о насущных проблемах, а кто-то мыслит параметрами необходимости цифровизации экономики, общественной жизни, создания общественных пространств — это я про Татарстан. Подобного рода задачи для некоторых субъектов не кажутся актуальными. У Татарстана свой путь, и я отмечаю, исходя из своего опыта, что мы не отступаем от заданных приоритетов в течение уже нескольких десятилетий, настойчиво идем по пути прогресса в экономике. Это не значит, что у нас нет проблем, — у нас их полно. Думаю, сегодня мы здесь еще скажем о некоторых из них. Но Татарстан в ряду других регионов отличается. Причем я не люблю говорить, что в лучшую сторону, потому что любая самооценка «в лучшую сторону» ведет к расслаблению, и мобилизующий фактор теряется. На самом деле оснований для самоуспокоенности никаких нет, самое главное — мы не стоим на месте и ищем варианты, каким образом повысить устойчивость экономики и развития. В этом смысле президент РТ более чем активен, потому что в условиях санкций на федеральном уровне некие возможности открываются у субъектов — выходить напрямую, что и делается. Я считаю, очень правильно, что по интенсивности поездок мало кто сравняется с нашим президентом. И мы видим определенные результаты, потому что эти больших объемов поездки, реализация принятых решений рождают самый дорогой капитал на сегодняшний день — капитал доверия. Он у Татарстана появился, важно его поддерживать. Потому что заработать капитал доверия можно упорным трудом в течение многих лет, потерять — на раз-два. Сейчас это главный позитив у Татарстана, что есть динамика благодаря созданному и поддерживаемому капиталу доверия.


«Я ОБРАТИЛ ВНИМАНИЕ, ЧТО ПУТИН ПРЕВРАТИЛСЯ В МИРОВОЙ БРЕНД»

— Слово Эмилю Гатауллину.

Гатауллин: Основная российская проблема — исключение из диалога. Россия как-то не смогла приобрести субъектность. То ли мы находимся в каком-то абсолютном подчинении у «коллективного Запада», то ли являемся независимым субъектом в политике, в том числе во внешней, и реализуем свои собственные интересы. И здесь, мне кажется, Россия, которая пыталась заявить о себе как о независимом субъекте, проводящем свою собственную политику, направленную на защиту интересов, может быть, элиты, не воспринимается как сторона диалога, причем абсолютно. И я не вижу каких-то путей выхода из этой ситуации. Мы говорим, а нас не слышат, не хотят слышать. Боюсь, что здесь есть только военный выход, наверное, то есть какая-то военная операция типа сирийской. Она, кстати, показала, что, когда вы участвуете в военных делах, к вам прислушиваются как-то более внимательно. И, судя по градусу истерики, действительно мы благодаря этому можем приобрести свой собственный статус. Я обратил внимание, что Путин превратился в мировой бренд. С одной стороны, он такой страшный, решает проблемы выборов в Америке. Это утверждение ни на чем не основано, конечно, это просто элемент внутренней политики Америки, надувание-раздувание.

— Демонизации.

Гатауллин: Тем не менее благодаря этой демонизации Путин набрал вес и стал на международной арене фактом, с которым приходится считаться. Потому что сколько угодно долго можно надувать воздушный шарик, но если он раздулся до размеров целой страны, то с ним приходится, так или иначе, считаться. Этот момент достаточно интересен. В России ничего нет, кроме Путина, на самом деле.

— Как сказал спикер Госдумы Володин: «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России».

Гатауллин: Правильно он сказал. Другое дело, что, наверное, в эту Россию включают какой-то узкий круг приближенных людей, которые имеют определенные интересы, возможности. В этом проявляется другая российская проблема. Она связана с тем, что декларируется демократия при образовании власти, распределении власти, но на самом деле это происходит по каким-то совершенно другим правилам, в частном порядке. Карл Маркс писал об основных проблемах развития производства, о частном присвоении продукта общественного производства. Здесь та же самая проблема, как мне кажется. Власть объявлена демократической, а практически все отношения во власти строятся на каких-то частных вариантах, на частных взаимоотношениях. Налицо кадровая чехарда, когда назначаются на разные посты одни и те же лица. В Татарстане — то же самое, конечно, никакой разницы нет. Здесь проблема следующего плана: как же им, имея противоречие между фактическим положением дел и тем, что написано в законе, избавиться от этого противоречия? Мне кажется, сейчас идет мучительный поиск того, как бы им оправдать свое собственное, независимое, навечное положение в российской элите.

— Им —  это кому?

Гатауллин: Нашей элите.

— Она у нас достаточно динамичная.

Гатауллин: Не думаю, что это так.

— Тот же Володин: вчера в Сицилии, а сегодня — уже на Бали…

Гатауллин: Значит, он любит медийность. Кстати, это может свидетельствовать о том, что у нас может быть создана некая «Дип Стейт», то есть глубинное государство.

— Элита в России, скажем прямо, еще только создается…

Гатауллин: Возможно. Мне кажется, проблема формального равенства, которое являлось непреложным принципом социалистической организации и способа производства, уходит с повестки дня. Сейчас тем людям, которые, как они сами считают, надолго сели во власть, заняли удобные кресла, нужно каким-то образом легитимировать себя в глазах граждан. Но никак не получается это сделать. Я думаю, они пойдут по пути Запада, где есть какой-то внешний демократический цирк и есть глубинное государство — ложи, лобби и так далее. В России этого пока нет, но к этому идем.

— Нет чего? Ложи и клубы формируются, нет еще «цирка», говоря вашими словами, или общего спектакля для масс?

Гатауллин: Тут многое зависит от легитимации в глазах международного сообщества. Но у нас крепка бацилла равенства, она надолго. Тем более что равенство —  краеугольный принцип права. У нас же фактически существует неравенство, есть лица, к которым не применяются нормы законов, для этого можно просто кому-то позвонить… Мне кажется, это тоже большая проблема. Вот есть такая интересная фраза, цитата из фильма «Кин-дза-дза!», которая распространена в интернете, мне она очень нравится: «Правительство на другой планете живет, родной!» Мне кажется, фраза эта популярной стала не зря, потому что четко показывает, что мы живем в мире, где присутствует дифференциация штанов.

— Речь, наверное, о верхнем слое общества…

Гатауллин: Да. Они живут совершенно на другой планете. Проблема разделения общества — не знаю, как она может быть решена в современных условиях, с учетом наступления информационной эры. Что касается Татарстана, то, как мне кажется, большим достижением, событием явилось то, что в 2018-м не было никаких особых политических событий, то есть политическая элита показала свою выживаемость. Это удивительно на самом деле.

— То есть год прожили — и слава богу?

Гатауллин: Да. Вроде бы даже лучше становится и с Татфондбанком (последствиями краха), и с национальным компонентом языков в школах. Как мне казалось, из-за ТФБ и проблемы языков были очень серьезно подорваны позиции нашей политической элиты. Но нет, ничего, все нормально. Это обстоятельство достойно упоминания — что наша татарстанская элита показала себя живучей. Но у нее есть провинциальность…

— Я знаю лично многих представителей татарстанской элиты и в бизнесе, и среди чиновников, и скажу так: они далеко не провинциальны. Думаю, что в России мы в этом смысле на уровне Москвы. За 25 лет это главное наше достижение, что мы не провинциалы.

Галеев: Маленькая ремарка. Провинциальность ярко проявлялась раньше, когда у многих был некий комплекс. Сейчас этого нет. Это серьезный прорыв, согласен, и гости ЧМ-2018 это отмечали. Сегодня многие уже не чувствуют себя неловко в любой среде, как внутри страны, так и вне. Раньше — да.

Курчаков: В личном плане — безусловно. Большинство представителей нашей элиты не хуже москвичей. Плюс на фоне других отличаются. По сравнению с тем провинциализмом, который был 15–20 лет назад, несравнимо. Скорее всего, речь идет о «корпорации Татарстан» как некой системе с такими полуфеодальными правилами. Да, человек продвинут, но, когда он в системе находится, то проявляется провинциализм. Московские гости говорят про «некоторый налет феодализма» в республике.

— Думаю, всей России присущ феодализм.

Галеев: Всей России, включая Татарстан, элементы феодального общества присущи, но это не провинциализм.


«КОГДА ЕСТЬ СТАБИЛЬНОСТЬ, ЕСТЬ И ФУНДАМЕНТАЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ ЛЮДЕЙ ЖИТЬ ЛУЧШЕ»

— Слово Марату Бикмуллину, депутату Казгордумы и бизнесмену — председателю совета директоров ООО «Информационные системы».

Бикмуллин: Для меня вопросы, которые предложены на обсуждение, достаточно понятные, потому что я ощущаю их каждый день своим карманом — а это самый верный способ оценки. Я бы начал с того, что оценил итоги года как положительные. Это видно по моим предприятиям, по предприятиям моих знакомых. Перед нами недавно отчитался исполком по городской экономике. Индекс промышленного производства в Казани составил плюс 6 процентов по сравнению с прошлым годом. Инвестиции в основной капитал — 102,6 процента.

— В сумме инвестиции сколько?

Бикмуллин: 184 миллиарда. При том, что валовой продукт Казани — 700 миллиардов рублей. По розничной торговле — тоже 7,4 процента прироста. В рыночной торговле чуть-чуть выше. Но тут сыграл роль чемпионат мира по футболу, конечно.

Что касается событий 2018 года, то, на мой взгляд, главный положительный фактор — это стабильность республики. Когда есть стабильность, есть и фундаментальное желание людей жить лучше. Они начинают придумывать, как к этой ситуации приспособиться, как жить, что создать… А когда ситуация постоянно меняется, невозможно приспособиться и наладить жизнь.

С моей точки зрения, все-таки влияние Запада благотворно сказывается на России во всех аспектах. Люди часто бывают за границей, видят, насколько там удобно все устроено, например в общественных пространствах, и хотят того же самого у себя дома, к примеру, в Казани. Я, кстати, езжу на велосипеде, проехал на нем по многим странам, там, куда обычно туристов не возят.

— И в редакцию на круглый стол приехали на велосипеде?

Бикмуллин: На четырехколесном.

— Россия не Европа, чтобы зимой ездить на велосипеде…

Бикмуллин: Когда я возвращаюсь домой после путешествий, очень радуюсь, что у нас не хуже, чем в Лондоне, Нью-Йорке… Асфальт, дороги. В Нью-Йорке, скажем, очень сложно на велосипеде ездить, все руки отобьешь. На Манхеттене вообще убитые дороги.

— Казань по версии Booking.com вошла в пятерку самых благоустроенных и чистых городов.

Бикмуллин: Я член клуба «Ротари», к нам в Казань часто приезжают из-за границы ротарианцы. Общаемся, по душам разговариваем. Они отмечают: да, нормально все у вас. Некоторые даже завидуют: «И цены такие низкие, и чисто, и парки есть, и гостиницы хорошие». В этом плане у нас нормально.

Еще из положительных моментов, как это ни парадоксально, — наша налоговая система. Сегодня она стала всеобъемлющей. Я, как предприниматель, плачу налоги. И год назад был неконкурентоспособен, потому что большинство не платило налоги, НДС — речь о всяких серых, темных делах… А сегодня за счет информатизации все-таки создали мощную налоговую систему, и не платить налоги стало очень опасно. Поэтому все платят налоги — и добросовестным предпринимателям стало легче. А если предприниматель не платит налоги, то и не спит спокойно, и нервная система не может быть посвящена целиком тому делу, которым ты занимаешься.

— Потому что под угрозой находишься…

Бикмуллин: Да. Самое плохое для человека —  это состояние страха. Самое главное — чтобы все были в одинаковых условиях, тогда уже можно думать о бизнесе, вкладываться в него. Это тоже положительный момент. Значение ЧМ-2018 в целом для России не могу оценить, а для Татарстана, и особенно для Казани, это, конечно, был очень хороший драйвер роста.

Галеев: 7 процентов роста розничного товарооборота напрямую связно с чемпионатом.

Бикмуллин: Да. 700 миллиардов — это муниципальный валовой продукт. 300 миллиардов — налоги. Почти половина уходит в бюджеты всех уровней. Доля государства в перераспределении валового продукта достаточно приличная.


Галеев: Мы почти мировые рекордсмены.

Бикмуллин: Согласен. Предприятие работало год, у него появляется прибыль. Куда она направляется? В дивиденды и в расширенное воспроизводство, в инвестирование. То есть я налогов плачу в два раза больше, чем у меня остается себе на потребление и чтобы вложить обратно в дело. Две трети отдаю в бюджет!

— То есть бизнес работает на государство?

Бикмуллин: Но ведь известно, что у нас, да и во всем мире, государство — это не самый лучший хозяин, который может использовать эти средства. Только хозяин может все выверить, расходы минимизировать, технологию выбрать и вложить доход в расширение дела, создать новые рабочие места и увеличить валовой продукт.

Курчаков: Уточните еще раз — на сколько в нашем городе подскочил розничный товарооборот в связи с ЧМ-2018?

Бикмуллин: На 7 процентов. Вообще, он увеличивается ежегодно на 2–3 процента. Из-за чемпионата — на 7. Город на своей территории зарабатывает 300 миллиардов налогов, а в бюджет попадает 25 миллиардов, не больше.

— Такой бюджетный антифедерализм по всей России. Татарстан зарабатывает со всеми акцизами, косвенными и прямыми налогами 1 триллион, а бюджет республики — где-то 270 миллиардов…

Бикмуллин: Есть несколько отрицательных факторов, которые нас тормозят и портят нам настроение. Не буду все перечислять, скажу только про один — НДС. Вроде бы всего на 2 процента подняли. Но, чем экономика государства более продвинутая, тем больше там количество переделов. То есть надо не просто добыть руду, а еще сделать из нее металл, из него —  машину. Меньше переделов —  это сырьевая экономика. А из-за них НДС каждый раз наслаивается, потому что у нас в государстве есть эндээсная экономика и безэндээсная. Каждое чередование проходит через таможенную границу, каждый раз эта пошлина лезет дополнительно в НДС. То есть — НДС, НДС, НДС… Поэтому 2 процента приведут к росту цен не на 2 процента, а значительно больше — может, на 6 процентов. Прогнозы есть разные, поживем — увидим. НДС — это самый губительный налог, особенно для развивающейся экономики.

— В Америке его нет. Придумали НДС американские ученые, но такого налога в США нет. Зато есть у нас, есть в Европе…

Галеев: На ряд товаров установлен НДС в 10 процентов, и вроде бы там двухпроцентного роста нет, но цены-то все равно вырастут. На лекарства, на продовольствие НДС — 10 процентов. Но для производства и того и другого используется много групп товаров, где НДС повышается. Бензин, скажем, везде нужен. Соответственно, это затронет потребительскую корзину, товары, которыми пользуются каждый день. НДС — провоцирующий фактор роста цен. Причем, как показывает практика, официальная инфляция — это одна цифра, а инфляция в продовольственной корзине повседневного спроса всегда намного выше. Поэтому 2 процента, казалось бы, немного, но реально на уровне жизни скажется.

Курчаков: Навскидку в течение 2019 года какой всплеск цен вы ожидаете?

Бикмуллин: Думаю, 10 процентов на все.

Курчаков: А я думаю, будет больше 10.

Галеев: Тут влияют много факторов. Скажем, изменение законодательства по жилищному строительству неизбежно приведет к росту цен на жилье. А это повлияет и на все остальное.


«В РОССИИ ЛЮБЫЕ КОЛЫХАНИЯ ВЕТРА СРАЗУ НАЧИНАЮТ БИТЬ ФЛАГШТОКОМ НАМ ПО ЛИЦУ, ХЛЕСТАТЬ НАС»

— Руслан Айсин, пожалуйста.

Айсин: Чтобы анализировать какие-то процессы, надо понять первопричину. Мы находимся в ситуации очень серьезного цивилизационного кризиса. Он, конечно, связан с исчерпанием той модели, которую в свое время описал философ японского происхождения Фукуяма. Он сказал, что либеральная демократия — это тот потолок, после которого ничего нет. Оказалось, что это не так, эта модель не работает. Либеральная демократия как модель тоже сходит на нет. Штаб-квартира либерального мира в США фактически первая отреагировала на этот кризис — в виде выдвижения Трампа, что в чистом виде — цезаризм, изоляционизм, нарушение всех прежних глобальных экономических связей. И в первую очередь — попытка разрезать пуповину с близнецом, с нанайским мальчиком — Китаем.

Все это происходит не по большому плану, как считают некоторые, утверждая, что это заговор масонов или еще кого-то там. Нет, это просто хаотические всполохи глобального мира, и Трамп просто символизирует общемировой хаос. Единственная гавань, которая пытается удержать позиции в рамках заданных парадигм, — это Европа. Она и получает бунт от Трампа. Но с 1945 года Европа лишена силового и политического ресурса. На мой взгляд, отсюда действия и Меркель, и ряда элит, прежде всего Германии, потому что за пределами Германии Европы как таковой нет, и попытки Макрона встать в начальственную позу… Я считаю, что кризис, связанный с ближневосточными мигрантами, на руку Германии, потому что это попытка насытить европейское пространство новой пассионарностью, новой кровью, которая должна в итоге стать четвертым германским экономическим рейхом.

Теперь насчет того, что мир испытывает правую волну. Она началась с Трампа, и говорят, что один из представителей этой волны — Путин. Но Путин просто типичный представитель гибридного авторитаризма: он может быть и правым, и левым, и либералом, и зеленым… Но эта гибридность — тоже проявление общего хаоса, общего нарушения ориентиров. Эти судороги мирового кризиса затронули прежде всего Россию, как говорил Маркс, самое слабое звено в капиталистической цепи. И, конечно, все, что происходит с экономикой, — это просто производное того, что здесь очень слабые позиции и в хозяйственных отношениях, и в политических. Вообще, в принципе, низовые связи здесь очень рыхлые. Поэтому любые колыхания ветра сразу начинают бить флагштоком нам по лицу, хлестать нас. Потому что Россия — страна парадоксов, страна дуализма, здесь мало что поддается логике, здесь невозможен Гегель, поэтому возможны всякие Бердяевы, мистицизм, гностицизм и прочее, и прочее. Но строгой логики здесь быть не может по определению. Я думаю, отдельно определять Россию как какую-то систему достаточно тяжело, поэтому здесь прогнозирование всегда спотыкается… Даже Ленину в январе 1917 года революция казалась такой далекой, что во время одного из своих выступлений он сказал: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». И как же ошибся! Поэтому у нас идут всякие «нащупывания». Вот Проханов заявил о том, что Россия в скором времени родит пятого Сталина… Есть попытки зацепиться то ли за Сталина, то ли за Путина, лунного или солнечного, как говорил Дугин. Он заявил, что Путин наполовину либерал, наполовину патриот, поэтому стоит так устойчиво. Это все попытки нелогического паранормального объяснения.

Итоги: для России это, конечно, сужающаяся воронка возможностей. Мы входим здесь в ситуацию, при которой свет в конце туннеля замаячит еще не скоро. Мы видим, что элита не справляется. А попытки Путина обуздать элиту ни к чему не приводят. Элита космополитична по сути, она требует консервации и такой автохтонности. Этот дуализм и приводит к шизофреническим действиям.

— На итоговой пресс-конференции Путина обычно одним из первых задавал вопрос Брилев. Но поскольку был скандал из-за того, что у него гражданство Англии, ему на этот раз дали микрофон только ближе к концу…

Айсин: И он задал вопрос про Англию.

— Еще раз засветился в своем «английском амплуа»…

Айсин: Я считаю, что все это такие отголоски сурковщины, Сурков обычно такими постмодернистскими жестами играет. Это все к вопросу о том, что Россия — это страна неопределенности, или, как говорил Бжезинский, это черная дыра неопределенности.

— Мы подходим к точке, что элите надо определяться: вы с кем? Вы за Россию или вы часть Англии? Нужно определиться: вы национальная элита или международная, точнее — «офшорная аристократия»?

Айсин: Даже верхний слой элиты, по моему мнению, не национальный, поэтому ориентироваться не на кого.

Галеев: Элита у нас не международная, а просто инородная. Но если инородная, то она уже не элита.

— Путин для мирового истеблишмента, после его усиленной и осознанной демонизации всеми масс-медиа, сейчас в некотором роде изгой. Он теперь только автохтонный, ему деваться некуда: он привязан к земле, к России. Спасибо, как говорится, Западу за такой нам подарок. Теперь осталось нашей элите (точнее — управляющему классу и крупным собственникам) определиться — с кем они? Народу же определяться не надо, у нас нет второго гражданства.

Айсин: У Путина просто нет другой элиты.

— Не было. У Сталина тоже с 30-х годов начала определяться элита, разделилась на две части: троцкисты (Коминтерн) и патриоты.

Айсин: Дело в том, что элита обязательно связана с проектом. А здесь нет проекта.

— Нацпроекты, кстати… Слово прозвучало.

Айсин: Это на три ступеньки ниже. Ну, нет проекта! Большевики — это проект идеологический. Маоисты — тоже проект. А в России проекта сейчас нет. «Воруй и беги» — это не проект.

— Согласен, что сверхпроекта нет, но! Есть стойкое ощущение, что Россия мучительно ищет его и даже рождает этот проект, причем находимся где-то уже на девятом месяце беременности.

Айсин: Проханов говорит, что пятую империю рождает, и пятого Сталина… По Татарстану я хотел бы отметить сильно волнующие меня вопросы — это вопросы федерализма и языка. Даже не столько самого языка, сколько ту конструкцию вокруг него, которая привела к очередному ощущению того, что Москва просто не ведает, что творит, и не прислушивается к гласу регионов. С московской колокольни, регион — это некая такая салтыков-щедринщина, где поставили чиновника, а он что хочет, то и делает. А здесь тоже умные люди, у них есть свои эмоции, свои желания, свои, грубо говоря, «хотелки». Но к этим «хотелкам» Москва не хочет прислушиваться. Я думаю, кризис может быть преодолен только через кутузовский призыв — «оставить Москву». Но не в прямом смысле, а в том, что надо прислушаться к регионам, потому что возрождение может пойти только оттуда. Москва, извините, полностью себя дискредитировала.

— Регионы тоже не демонстрируют свои проекты и точки зрения, идеологии.

Айсин: А их зажали. Голос региона есть, а его просто зашибают — и все.

— А свои проекты есть у регионов?

Айсин: У Татарстана есть.

— «Татарстан-2030»?

Айсин: Хотя бы проект федерализма, потому что он не даст возможности России развалиться. Вот есть самолет, у него фюзеляж обязательно «играет», чтобы не развалиться.

— Такой проект не артикулирован…

Айсин: Потому что политически сейчас его артикулировать, сами понимаете…

Курчаков: Вы считаете, что проект федерализма у Татарстана есть?

Айсин: Я считаю, что он где-то бурлит, в недрах круглого стола «БИЗНЕС Online» хотя бы.

Курчаков: Если взять то, чего добился в свое время Минтимер Шаймиев, это осталось в 90-х, это похерили.

Айсин: Я думаю, что в стратегии развития татарского народа этот момент — федерализм — обязательно должен быть прописан. Потому что без политической субъектности стратегия — просто «дом культуры».

Курчаков: То есть, с вашей точки зрения, элита в России постмодернистская?

Айсин: Абсолютно.

Курчаков: То есть дело не в этносе?

Айсин: Нет.

Курчаков: А не кажется ли вам, исходя из всей российской истории, что у российского самосознания в целом нет защиты от постмодернизма? Не этим ли берут?

Айсин: Ни у кого защиты нет.

— А у кого есть защита? У американцев, что ли, где Трамп еще более постмодернистский персонаж с его миллиардами, женами-моделями, скандальными твитами, громкими увольнениями членов своей команды… 

Курчаков: Так вы считаете, от постмодернистских методов, от сурковщины вообще нет защиты?

Айсин: Я думаю, что единственная защита —  это модерн, но он выражается в религиозном дискурсе…

— Кургинян с вами не согласился бы, будучи адептом модерна. Он бы апеллировал к советскому модерну, индустриальному. Но это уже другая тема, для другого круглого стола.


«ВЫШЕЛ ПРИКАЗ МИНТРУДА РФ О ТОМ, КАК ПОБЕДИТЬ БЕДНОСТЬ. Я ЕГО НАЗВАЛ «КАК ПОБЕДИТЬ БЕДНОСТЬ НА БУМАГЕ»

— Слово Артему Прокофьеву, депутату Госсовета РТ (фракция КПРФ), секретарю рескома компартии. Этот год неожиданно показал КПРФ  как одну из ведущих политических сил в стране, судя по президентским выборам в марте и по кандидату в президенты Павлу Грудинину. Он оказался способен на неожиданные ходы, и его пришлось всей системе останавливать и «мочить», при таком безусловном фаворите. Эта сила — компартия — произвела и фурор в ряде регионов на сентябрьских выборах, хотя все партии вроде бы уже похоронили. Мое ощущение — что некий ренессанс КПРФ был в этом году, и она показала, что это партия левой надежды, левой идеи, протеста. Вообще я считаю, что это единственная нормальная партия в стране, со своей идеологией. А остальные… Понятно, что «Единая Россия» — это правящая партия. Но настоящая партия, в истинном смысле, такая, какими создавались партии в XIX и XX веках, с идеологией — только КПРФ. Симулякры ЛДПР и «Справедливая Россия» вообще всерьез нельзя рассматривать…

Прокофьев: Один из главных итогов года —  это все-таки даже не президентские выборы и не губернаторские, не региональные парламентские, которые много сюрпризов родили, а пенсионная реформа. У меня недавно телевизионные журналисты брали интервью, тоже по итогам года. Когда звонили, то первое, что сказали: «Вы только не говорите, пожалуйста, про пенсионную реформу…» То есть они сами понимают, что это и есть главный итог года — принятие пенсионной реформы, что многое именно в этом событии проявилось. Если обобщать, то это, может быть, самая яркая составляющая того процесса, который сейчас идет, — последовательное снятие государством с себя социальной ответственности. Пенсионная реформа, то, как она проталкивалась, те протесты, которые были, — это очень важно. Не менее важны те документы, которые обрисовывают нам перспективу. Например, вышел приказ министерства труда РФ о том, как победить бедность. Я его назвал «Как победить бедность на бумаге». Потому что это история про то, что, мол, давайте среди бедных найдем еще более бедных и будем помогать только им, а остальных объявим недостаточно бедными. Кстати, у нас на последнем заседании Госсовета одно из решений было принято в этом ключе — мол, давайте введем имущественный ценз, и по нему будем исключать из получателей социальной помощи. То есть это сейчас такая системная политика государства, которая очень ярко проявилась и, к сожалению, будет продолжаться. Другая история — это рост фискальной нагрузки в разном виде. Рост НДС, о чем здесь уже говорили.

Еще один важный итог 2018 года — возвращение публичной политики, включая губернаторские выборы. Они показали, как проигрывает в регионах «Единая Россия». Кстати, она и на парламентских выборах проиграла, например, по партспискам в Ульяновской области. Интересная вещь для понимания особенностей голосования в Татарстане. У нас очень любят бравировать результатами ЕР. А вот в Ульяновской области десантом в 200 человек мы приехали в районы, где компактно проживает именно татарское население. Там всегда были результаты: по явке — 90 процентов, за «Единую Россию» — 90 процентов. Но мы обеспечили жесткий контроль, и результаты сразу посыпались, оказались ровно противоположными — на избирательных участках стала побеждать КПРФ.

— То есть КПРФ научилась контролировать участки в этом году?

Прокофьев: Не только в этом, на самом-то деле. Ситуация повсеместная, вопрос только в ресурсах для того, чтобы обеспечить прозрачность голосования и подсчета голосов. Это мы с вами должны хорошо понимать.

— По выборам Путина вы же не сомневаетесь, что, может, и было воровство голосов, но 51 процент он бы при любом варианте набирал? Как вы и КПРФ считаете?

Прокофьев: Думаю, что да. Но результаты любых выборов должны подсчитывать честно, без всяких вмешательств. Это очень важно. Почему? Если вы проводите выборы честно и прозрачно, то, может быть, даже на следующих выборах еще расклад сил не изменится. Но когда люди понимают, что результат выборов действительно определяется голосованием, то происходит перераспределение ресурсов. То есть через одни выборы результат становится принципиально другим.

— Владимирская область, Приморье, Хакасия показали, что выборы становятся относительно честными, прозрачными, так?

Прокофьев: Здесь, я думаю, много факторов. Прозрачность — это одна из составляющих, но и настроения людей тоже важны. А сегодня люди не верят уже этой власти… Возвращаясь к публичной политике, это же не только выборы. Заметьте, сколько в этом году было скандалов с чиновниками. Не случайно «Единая Россия» даже моральный кодекс приняла.

— Спасибо развитию интернета, тотальной прозрачности общества, доминированию соцсетей. Мы вступили в эпоху, когда невозможно все скрыть… Не власть изменилась, а окружающий мир все-таки, такой квантовый скачок в новый мир прозрачности и интерактивности.

Прокофьев: Это и есть возвращение публичной политики. Если раньше можно было ее закрывать с помощью телевидения, выпуская в публичное пространство лишь то, что нужно, то сейчас ситуация меняется. Например, в Хакасии мы запускали стримы, это прямые эфиры в интернете. Просмотры превосходили даже региональное телевидение, которое там есть. Видите, как меняется ситуация. Большие скандалы — тоже важная история 2018-го, потому что, я думаю, это заставит меняться все партии, все политические силы.

По Татарстану — конечно, тоже ситуация с пробуждением активности в обществе. Проявилось это по-разному, нравится кому-то или нет. Тут и национально-культурная тема, и мусоросжигательный завод, и, как ни удивительно, генплан Казани. Он принимался 10 лет назад. Чиновники мэрии, когда я с ними общался, были в шоке, как изменилось отношение казанцев. Если на обсуждение прошлого генплана 10 лет назад никто не приходил, ничего не предлагал, то сейчас люди самоорганизовываются с помощью интернета, мессенджеров. Организованные группы предлагают свои альтернативные решения, готовы их отстаивать. Это удивительнейшая вещь. Надо отдать должное чиновникам — переговорный процесс по генплану был нормальным, когда была четко выстроенная аргументация, были альтернативные предложения.

То есть мы видим появление гражданского общества. У меня во многих вопросах был пессимизм. А теперь меня просто поразили даже не столько выборы, сколько вот эта ситуация с генпланом. Я не знаю, почему она на задворках внимания СМИ. Сейчас совершенно другая коммуникационная среда, люди меняются, предлагают альтернативы. Еще одну бы вещь я назвал — это угроза титулу собственности. Это как раз показали обсуждения по генплану, появились вопросы.

— По изъятию земли?

Прокофьев: Да. Что происходит? Выделили территорию под дорогу, потом ее вдруг распиливают на участки, их продают, а дорога переносится туда, где раньше стояли дома.

— О таком мы что-то не слышали, хотя много писали о генплане Казани и освещали все слушания.

Прокофьев: Тем не менее. Меня приглашали в Лаишевский район, тоже там есть подобные примеры. Титул собственности в Татарстане под серьезной угрозой. Это очень важный вопрос, мы будем этим подробно заниматься, это ключевая история для экономики. У вас есть свидетельство о собственности, и вдруг вам говорят: «Это всего лишь бумажка, она ничего не значит».

Галеев: Это не значит ли, что КПРФ изменила свои позиции по ключевому отношению к собственности? Право частной собственности всегда КПРФ отвергалось, теперь вы его отстаиваете?

Прокофьев: Марат Гадыевич, вы же очень образованный человек, вы, наверное, просто не знакомились с программой КПРФ.

Галеев: Это лично к вам вопрос. Значит, вы пересмотрели эту позицию?

Прокофьев: Нет, не пересматривал. Посмотрите позицию по частной собственности в программе КПРФ.

Курчаков: Есть трудовая частная собственность, есть капиталистическая — это вообще совершенно разные вещи. Когда все сваливают в одну кучу и говорят «Священное право частной собственности», это четко надо различать.


«ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ КРИЗИС ОЗНАЧАЕТ, ЧТО ПОШЛА ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ»

— Рустам Султанович, вы и опытный экономист, автор многих в 90-е республиканских стратегий, и одновременно — социальный философ, в последние годы изучающий процессы на уровне мировых трендов. Как вы видите происходящее, что для вас было главным и знаковым в уходящем году?

Курчаков: Я хочу поддержать линию, которую здесь наметил Марат Гадыевич, — системный взгляд. Чтобы понять частности, нужно видеть общую картину.

Во-первых, пока рано говорить об итогах года — он еще не завершился. Год надо понимать как цикл, по-татарски «ел», отсюда — юла, то, что крутится. Цикл вообще начинается весной — у тюрков, по крайней мере. У славян было по-разному, они с сентября начинали при Петре I. В сентябре начинается еврейский год на основе сложных расчетов. По моим наблюдениям, уже несколько лет у нас год, то есть новый цикл событий, начинается с марта, хотя может сдвигаться, есть алтайский, китайский. Ничего не имею против еврейского календаря, у них энергетика так идет, иногда других цепляет. А у славян, получается, то туда, то сюда их кидало, в зависимости от влияния той или иной культуры или идеологии. Так что впереди у нас еще целый квартал до начала нового года, будем в марте подводить итоги. А за это время, может, нам придется еще много чего претерпеть.

С большего масштаба открываются такие вещи, которые в рамках одного года не видны. Теперь ясно, что мир не просто в глобальном кризисе, который начался в 2007–2008 году: первая волна, вторая, третья, сейчас уже запутались. На самом деле идет цивилизационный кризис — я эту тему уже затрагивал на круглых столах, может, в 2013–2014 году, не помню точно. В чем принципиальная разница? Если кризис финансовый, экономический, то причины и пути выхода нужно искать в экономике. А когда идет цивилизационный кризис, он касается вообще основ существования человека и человечества. Это те духовные ценности, которые лежат в основе человеческой жизни. Цивилизационный кризис означает, что пошла переоценка: что такое добро и зло, ради чего живем — о чем обычно не говорят, но это определяет смысл и образ жизни человека.

Не хочу ничего «впаривать», тем более «пугалки». К цивилизационному кризису надо относиться с оптимизмом. Раз цивилизация зашла в тупик — на Западе по-своему, у нас по-своему, — надо правильную позицию занять в потоке перемен, и тогда есть шанс измениться к лучшему, более светлому, человечному и разумному. Рациональная наука тут не поможет, как экономическая наука не смогла не только справиться с глобальным кризисом, но даже объяснить его. Общие рецепты тоже не помогут, так как социум распадается, и надо думать своей головой и чуять сердцем. Для простоты сошлюсь на классика. Основой нынешней цивилизации (правда, это европоцентричный взгляд, а Восток — дело тонкое) являются три кита: семья, частная собственность и государство. Что сейчас происходит с семьей, частной собственностью и национальными государствами? Пусть каждый задумается об этом. На самом деле там сложные процессы — не только рушится старое, отжившее, но в процессе обрушения появляются новые ростки. Их увидеть сложнее, но самое главное — увидеть. Выиграет тот, кто первым увидит эти ростки, направление их развития, ухватится за них, начнет их культивировать…

Второй момент: если мы говорим о цивилизационном кризисе, то как понять его причины и механизмы, выбраться из него, увидеть свет в конце туннеля? Для этого нужен новый язык и способ восприятия мира, а не тот суетливый, денежный, материалистичный, который сейчас в основном доминирует. Нужен новый тип жизневосприятия, другое отношение к жизни, другой образ жизни — это, кстати, уже рождается понемногу. У человечества веками складывался учебник по истории болезни народов, он пока единственный — это Книга писаний, включая Библию, Новый Завет, другие откровения и священные тексты. Это все входит в общую культуру, вместе с завершающей главой, которая называется священный Коран. Коран как составная часть Книги писаний — это ее последнее, дополненное и исправленное издание. Такое понимание совершенно не религиозное. У нас ведь каждая отдельная религия берет из этого учебника только одну главу и дает человеку утешение, уводит его в убежище, но не выводит на прямой Путь, на прямое понимание Божией воли.

Поэтому каждый, кто хочет понять современную обстановку, должен усвоить Книгу целиком, с картинками-образами, и перевести ее смыслы и образы на современный понятный язык. И эта внутренняя работа в умах и сердцах идет, хотя внешне ее почти не видно. Зато видно, что растет интерес к истории. Но, опять-таки, суть и смысл всей истории сконцентрирован в Книге писаний. Это же история народов, которые были и исчезли, потому что они не соответствовали замыслу Творца и смыслу человеческой жизни. Официальная история, которую мы сейчас имеем, — это история побед, достижений, пафосная история, которая работает на возвеличивание власти. Альтернативная история — это история обид и претензий одних народов к другим. На таких историях далеко не уедешь, ничего не построишь, только разрушишь. А язык и образы Книги помогают различить суть и дают понимание. Вот, например, в какой ситуации сейчас оказалась Россия? До 2008 года было «7 тучных лет», а после 2008 года, ну, считая от 2010–2011 годов, когда худо-бедно экономика восстановилась, «7 тощих лет». А сейчас и 7 тощих лет прошли. К чему это привело?

— Исход «евреев из Египта» начнется?

Курчаков: Нет-нет, не надо, у нас своя история. В конце тощих лет приходит осознание, что «тощее состояние» надолго. До тех пор, пока не поменяешь экономическую модель, не перестанешь врать и воровать, не изменишь образ жизни. И вопросы, которые раньше казались чисто экономическими, переходят в политику и так далее, пока не разберешься с главными ценностями, на которых все стоит. Почему этот год такой динамичный, насыщенный околополитическими событиями? А «тощие годы» закончились и дали свои плоды, дальше — провал, и это поняли уже не единицы, а массовое российское сознание к этому пришло. И оно задвигалось…

— Тощие годы закончились — и сделали пенсионную реформу.

Курчаков: Насчет пенсионной реформы — в чем ее смысл? Я вам скажу — пенсионная реформа это не то, что Путин сначала сказал одно, потом изменил точку зрения, как во время пресс-конференции опять объяснял. Пенсионная реформа подвела итог советскому наследию — стало ясно, что его больше нет, проели и профукали. В чем разница между перестройкой и нашим временем? После разрушительных для экономического организма рыночных реформ 90-х еще было куда падать — была «подушка» народного хозяйства, которую долго дербанили и на остатках ее держались четверть века. А новые активы, созданные уже в новой России, во-первых, не интегрированы в общее хозяйство, это отдельные вотчины. А во-вторых, многие из них во время кризиса будут не «подушкой», а потянут вниз тяжелыми гирями и потребуют поддержки из бюджета.

Вторая плохая новость в том, что сегодняшняя ситуация имеет и много общего с перестройкой. Первая общая черта  — тогда была и сейчас есть неосознанность происходящего. То есть никто, в том числе на самом верху, не видит и не понимает всей картины, только часть. Второе — неуправляемость. «Неуправляемость» — тогда это было самое модное слово. А сейчас мы что видим? То же самое — управленческая система в ступоре, и ситуация  как в детской дразнилке — «что ни делает дурак, все он делает не так». Это не в ругательном смысле, нет, на самом деле наиболее активная и опытная часть во власти сидит на всех уровнях. Но они пришли к такой ситуации: какое замечательное решение сейчас ни придумай, ничего не получится.

Что касается Татарстана… Мы все-таки привыкли, как нормальные люди, критически относиться к себе, своей республике — и правильно делаем. Но, как ни странно, с годами и в сравнении с другими регионами, понимаешь: а у нас не так и плохо… И поэтому больше думаешь о том, как бы укрепить хотя бы то, что есть. Но тут, как говорится, на общем фоне все бы хорошо, но что-то нехорошо… Почему? Потому что, на мой взгляд, в текущем году завершился процесс потери прежнего статуса — стало ясно, что «корпорация Татарстан» прекратила существование, ее больше нет.

— Трасформировалась в СП? Или что-то другое появилось?

Курчаков: Может быть, мы пока не знаем деталей. То, что было создано в 90-е усилиями Шаймиева, и на какое-то время образовалась «корпорация Татарстан» —  сейчас ее уже нет. Она «слиняла», но зато, по закону обратной связи, Российская Федерация окончательно превратилась в «государство-корпорацию». И теперь вопрос в том, на каких условиях Татарстан будет инкорпорирован в Роскорп.


«ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО КТО-ТО СВЕРХУ СПЕЦИАЛЬНО РАСКАЧИВАЕТ ЛОДКУ»

— Шамиль Рахимович, вы возглавляете ТПП РТ — крупнейшую бизнес-ассоциацию республики. Часто бываете с президентом в его зарубежных командировках. То есть ваш кругозор и информированность позволяют изнутри системы дать диагноз, куда идем и что на самом деле происходит внутри экономики. Каковы, с вашей точки зрения, главные итоги года?

Агеев: Год был очень противоречивым. Почему? Потому что сохранилась все-таки устойчивость власти — при всех санкциях, при всех непопулярных мерах… Посмотрите, парламент принимает документы, и все они идут на зажим регионов. Такое впечатление, что кто-то сверху специально раскачивает лодку. Но благодаря таким регионам, как Татарстан, устойчивость власти сохранилась. Это самое главное… Еще я убедился, что, несмотря на санкции, есть большие резервы у бизнеса. Опросы показывают, что, да, покупательская способность падает. Неудивительно: то одно придумают, то другое, то пенсионную реформу. Но при этом сохраняется устойчивый потенциал, который заложен предыдущими десятилетиями, той еще властью. А на подходе новая волна ребят, которые начинают заботиться об обществе, а не как в прежний период, только о своем кармане. Поэтому вот такое противоречивое впечатление об итогах года: с одной стороны — вроде все хуже, с другой — есть уверенность в потенциале.

При этом сохраняется пренебрежительное отношение власти к бизнесу, особенно к малому предпринимательству. Прежде всего — со стороны исполнительной власти, особенно на среднем и на нижнем уровне. Удивительное дело — это же те, кто должны помогать бизнесу. Кроме того, была нормальная система арбитражных судов. Она так трансформирована, что сейчас уже сложно доказать свою правоту. А те институты развития, которые есть, как-то разрознены. Положительная тенденция в том, что, вопреки всему, те люди, которые хотят — несмотря на такую большую налоговую нагрузку, которую даже сложно анализировать, — делают дело. У прошедшего года были положительные тенденции, главное, чтобы они сохранились на 2019 год. Если их еще власть поддержит, результат может быть. По крайне мере, у республики будет определенный позитивный сдвиг налицо, это мое внутреннее убеждение.

— Бизнес скорее живет? Он выживает или вниз идет?

Агеев: Бизнес в Татарстане сейчас на перепутье. Думаю, он выживет. Другое дело, что должны быть какие-то дополнительные меры на уровне муниципальном, региональном, федеральном, и не должно быть непродуманных решений. Очень много сверху непродуманных решений идет. Даже Путина убеждают, что повышение НДС на 2 процента —  это ничего такого… Но если камень в реку кинешь, то будет несколько серий волн. Такое ощущение, что это пока не доходит до тех, кто готовит и принимает решения.

— Сильно повышение НДС скажется на росте цен?

Агеев: Отразится, конечно.

— На сколько процентов, как вы думаете?

Агеев: По крайней мере, рост цен по всем уровням будет не меньше, чем на 9–12 процентов. И это еще самый благоприятный расклад. Получается нечто парадоксальное — для того чтобы купить девушке цветы, у этой девушки отнимают платье и сумочку…

— Какое главное событие в республике было в 2018-м? Чемпионат мира по футболу?

Агеев: Да, чемпионат мира, естественно, стимул определенный был для бизнеса, никуда от этого не денешься. И это дало мультипликационный эффект: больше узнали республику, больше будет инвестиций. О таких вещах мы знали, еще когда Александр Таркаев готовил с американцами программу «Жизнь после нефти». Надо еще что-то грандиозное придумать, затеять, потому что это дает импульс бизнесу и заставляет людей больше улыбаться.

Окончание следует.