ЛУКРЕЦИЯ-СОБЛАЗНИТЕЛЬНИЦА И КРАСНЫЙ КОМБИНЕЗОН

Девушка в красном комбинезоне сидит посреди сцены и улыбается. Глядя на ее светлое, сияющее, красивое лицо, удивляешься — неужели описание спектакля имеет к ней отношение? «Актриса и театральный художник Аманда Пало боролась с травмой, связанной с психическими проблемами, более семи лет. После личного кризиса в 2016 году она начала писать пьесу, чтобы стать ближе к болезненной теме через искусство», — говорится в пресс-релизе. Премьера Kilari («Чокнутая»), постановщиком которой выступила сестра Аманды Ольга, прошла в 2017 году, а в 2018-м спектакль привозили в Россию — на фестиваль феминистского искусства «Ребра Евы» в Санкт-Петербурге. Теперь его показали в казанском «Углу».

Первые же реплики спектакля словно призваны ответить на поставленный выше вопрос. Это выписка из медкарты пациентки, лечившейся у психиатра: «Обратилась с жалобами на бессонницу, страхи и депрессию», «Симптомы преследуют ее в течение многих лет», «Боится и в то же время ищет одобрения у мужчин», «Стала жертвой сексуального насилия в 20 лет, и ее состояние ухудшилось», «На протяжении 7 лет ее состояние менялось от недееспособности до вполне обычной жизни». Героиня Аманды Пало покорно слушает эти характеристики своей личности и интимные факты (пережила выкидыш незадолго до замужества), которые зачитывает монотонный голос с интонацией диктора метрополитена — равнодушный и отстраненный.

Другой ракурс показывает нам карикатурного лектора средних лет, который рассказывает о «насилии как значимом коде в искусстве» на примере популярного в живописи античного сюжета — истории Лукреции. На пиру у царского сына Секста Тарквиния возник спор о том, насколько добродетельны римские матроны, и самой скромной из них оказалась жена Луция Тарквиния Коллатина Лукреция. Тарквинию такое положение дел не понравилось, и он изнасиловал женщину. Позже она покончила с собой, а ее дядя Луций Юний Брут поднял восстание, которое свергло царскую власть и установило в Риме республику.

Карикатурный лектор в исполнении актрисы Пало говорит, что Лукреция умерла во имя демократии и ее трагическая история была важной для западной цивилизации. Многие художники, по словам святого Августина, задались вопросом: испытывала ли она удовольствие во время изнасилования и совершила ли самоубийство потому, что считала себя виновной в прелюбодеянии? Лектор показывает картину Тинторетто, где Лукреция предельно объективирована и выглядит не как жертва насилия, а как сексуальная женщина.

Лектор у Пало дестигматизирует насилие как таковое, находя в нем положительные стороны, разбирает проблему как эстетическую, забывая о ее этической стороне. Он предельно оторван от реальности и мыслит академическими шаблонами, что подчеркивает и выбор произведений для обсуждения темы насилия: «Последнее танго в Париже», «Игра престолов», «Необратимость», «Трамвай Желание», клип Робина Тика Blurred Lines, миф о соблазнении Зевсом Леды — то есть самых заезженных, хрестоматийных примеров.

Менее заезженный для западного зрителя пример — миф о главном герое Калевалы Вяйнямёйнене, который хочет взять в жены молодую девушку Айно, но она отчаянии топится в море. «Я не осмелюсь даже предположить, что здесь идет речь о домогательстве. Ведь в целом в стране Калевалы Вяйнямёйнену пришлось несладко», — говорит лектор, снова оправдывая насилие и харассмент.

ЛИЦО ДЕПРЕССИИ НА «ГРОЗОВОМ ПЕРЕВАЛЕ»

К слову, противоположная ситуация — преобладание этического над эстетическим — сложилась с самим спектаклем по пьесе Пало: его остросоциальная проблематика сместила фокус из эстетического поля в этическое, он не может похвастаться неожиданными образами и слишком оригинальными художественными решениями. Это словно поток мыслей, который финская художница уложила в более-менее стройное повествование — почти пост в «Фейсбуке».

Однако спор о том, должно ли социальное искусство быть высокохудожественным или это просто «приятный бонус», идет уже несколько веков, и вряд ли когда-нибудь будет решен в чью-то пользу. Пало же в избранной ею форме вновь обращается к теме Me Too — достаточно важной, чтобы о ней говорили на разных языках. Мама героини рекомендует ей улыбнуться, «ведь настрой играет решающую роль», почитать книги об осознанности, пойти развеяться, подумать о боге, взбодриться и все пройдет, и в ее голосе слышны до боли знакомые ноты всех, кто обесценивает психические болезни. Героиня лежит, укрывшись с головой черным одеялом, а потом выкладывает в соцсети псевдорадостный пост, сообщая, что у нее все хорошо — здесь.

Пало отсылает к флешбому Face of Depression («У депрессии нет лица»), который запустила жена фронтмена Linkin Park Честера Беннингтона после его самоубийства. После изнасилования, когда героиня проснулась голой в незнакомом доме, полицейский спрашивает ее, была ли она пьяна, подчеркивая, что пьяная девушка вполне может захотеть уйти куда-нибудь с тремя мужчинами (опять до боли знакомый дискурс «сама виновата!»). Во время депрессивного эпизода она читает в интернете дискуссию о том, можно ли требовать от женщин улыбаться, и историю репера Nelly, который был обвинен в насилии, а затем дело было закрыто — стороны договорились об урегулировании. Пытаясь создать иллюзию социализации, героиня прыгает в безумном танце под ремиксованный хит британской певицы Кейт Буш Wuthering Heights (а одноименный роман Эмили Бронте «Грозовой перевал» тоже о насилии — как физическом, так и психическом).

Голоса матери, полицейского, психотерапевта, лектора резко контрастируют с голосом самой героини, которая рассказывает, как мать забирает ее, окаменевшую у офисного кулера, как самовнушение ей не помогает и она чувствует, что все ее тело замерзло и промокло, она сошла с ума и осталась совсем одна, как для всех окружающих она не живой, страдающий человек, а просто очередная «чокнутая баба», которая изо всех сил старается изображать полноценного «члена общества».

«Меня закатали в землю, и обратно меня не достать. Меня закатали в землю, но ведь я не сама легла под этот асфальт, кто-то толкнул меня сюда. Чувство вины за то, что вы все живете на солнце, а я лежу здесь в поту на боку, рукой прикрывая лоно, другую сжимая в кулак, в темноте, вынуждает меня врать. Я сплю всегда, но в сущности никогда. Меня закатали в землю, и я не могу дышать. Меня закатали в землю — и даже ты, мама, не даешь мне дышать. Мой разум, моя кожа, моя одежда, все покрыто грязью. Это словно черный тяжелый брезент, который кто-то, не спросив, накинул на мою жизнь, прибил к земле», — говорит Аманда.

После этих монологов понимаешь, что для Пало эта пьеса скорее не творческий акт, а, с одной стороны, терапия, возможность переосмыслить свой опыт, взглянуть на него в новом ракурсе, а, с другой, шанс еще раз поговорить о проблеме насилия в Финляндии и мире, но на этот раз с более широким кругом людей. Перед спектаклем можно было ожидать, что он будет скорее «женским», хотя в случае с искусством такие ярлыки неуместны. Так и оказалось — его язык и эмоциональный тон отрезонировал в сердцах зрительниц, особенно тех, кто непосредственно сталкивался с насилием. 

В финале спектакля новый мужской голос убеждает героиню и зрителей: мы научим людей тому, что насилие — это плохо, введем принудительные феминистские курсы, и вообще наступит дивный новый мир… Героиня Пало слушает наставления с горькой улыбкой. Голос призывает зрителей крикнуть ей: «Это не твоя вина!» — и заветные слова звучат из зрительного зала. Но важно тут не светлое будущее, которое обещает бархатистый голос, а то, что за всеми этими ракурсами, показанными в спектакле, — лектор, мама, полицейский, психотерапевт — стоит живой человек, испытывающий эмоции, переживающий травмы, реагирующий на этот мир. И за всеми этими социальными и профессиональными ролями необходимо и в себе разглядеть человека, который способен помочь себе и другим, даже просто сказав: «Это не твоя вина».

«Я не могу выздороветь в этом мире, что заставил меня заболеть, если этот мир не захочет меняться, не захочет остановить тех, кто называет деткой, киской, шепчется, хамит, трогает, лапает, свистит, запугивает, просит, чтобы я улыбнулась. Это всего лишь жизнь. Это моя жизнь», — утверждает героиня. И хочется надеяться, что и после этого спектакля кто-то разглядит в человеке человека, а не «киску» и «детку», и откроет на это глаза другим.